Читать книгу В Портофино, и там… - Андрей Виноградов - Страница 25

Пролетевший по корридору учительский клин одним ударом с налету вынес напрочь дверь туалета. Деревянная ручка швабры только хрустнула, я даже не успел испугаться. Шумпоматери, расставив в стороны руки, смешно приседал выворачивая наружу колени, чтобы не упирались в стекло и уходил с головой под воду – исполненная мечта ее согрела. Он походил на таитянского божка, который сидел на полке в кабинете отца, только худой и дешевле – отцовский божок был пузатый и золотого цвета, тогда я думал, что он вправду сделан из чистого золота и всем об этом рассказывал; странно, что нас не обокрали… Шумпоматери был серебряным, а части тела, неприкрытые тканью, включая лицо, отливали серо-голубым. Все было гармонично и в тон. Нет не все… Темно-карие глаза торчали, как большие пуговицы, пришитые к морде серого медвежонка в его спальне, они не вмещали всей гаммы переживаемых эмоций и даже при погружении, переполненные изнутри и снаружи, не могли закрываться. Толща воды делала их еще больше, добавляя взгляду восторженной сумашедшинки.

Военрук быстро перекрыл воду и потянулся к шпингалету. Завуч по хозчасти заорала так, что даже Шумпоматери дернулся, нешуточно разволновав маленький мир своей необъятной фантазии:

– Назад!!! До подвала прольет!!! Там новый паркет сложен!!!»

Военрук так громко скомандовал себе «Отставить!», что теперь закричала учительница пения, зажимая ладонями уши, чтобы самой не оглохнуть. При этом она упустила на мокрый пол журнал второго… то ли «Б», то ли «В» – я не разобрал. Да и неинтересно мне было. В этот момент я, к стыду своему, даже про Шумпоматери забыл, думая лишь о том, как же это здорово – уметь командовать самим собой вслух! Например, тянешся к конфете и тут: «Не брать!» И не берешь. Садишся за домашние задание… «Не делать!»…

Позитивный ход моих мыслей прервал Трудовик, он как раз подошел. Выглядел – хуже некуда, мне его стало жалко. Похоже, на это чувство к старому пьянице только мы двое и были способны: я и он сам.

– Лестницу надо. Снаружи приставим и откроем. Стамеской. У меня в мастерской как раз есть такая, побольше…

Похоже, что Шумпоматери его расслышал, потому что постучал изнутри по стеклу согнутым пальцем, разогнул его и погрозил всем сразу, делая страшные глаза.

– Ребенок… и тот понимает, что вытечет на… На улицу, вобщем, вытечет, со второго этажа, – по-мужски, без надрыва урезонил Трудовика Военрук, и тот понял и принял доводы. Главное же, сердцем и носом почувствовал, что «с этим парнем, хоть и новенький» можно было бы разговаривать сегодня ничуть не хуже чем с физруком… И в разведку тоже можно… Значит, все было не зря.

Завуч, брезгливо переводя взгляд с одного на другого, вздохнула наиграно и взяла инициативу на себя. Ей по должности было положено:

– Все разом заткнулись и слушают сюда! В форточку пройдет?

Присутствующие с сомнением окинули взглядом Ихтиандра. В воде и в объемном серебристом костюме новогоднего космонавта он выглядел крупнее, упитанным.

«Вот бы мама его порадовалась», – подумал я.

– Сама вижу, – отмахнулась завуч. – С завтрашнего дня… Для тупых поворяю: с завтрашнего дня, чтобы никаких пончиков в буфете. Это ясно? Я специально проверю.

Других идей, по-видимому, у нее не было.

Шумпоматери, похоже, что-то расслышал про завтрашний день и опять делал большие глаза, над водой, ему приходилось стоять на ципочках. Я позавидовал, что его не заставляют так часто как мен самого стричь на ногах ногти.

Завуч смерила строгим взглядом застывшую учительницу пения – маленькую, худую и несчастную, мокрой стороной прижимавшую к кремпленовому платью журнал неопределенного мною второго класса. Видимо, беззащитность для того и нужна, чтобы те, кто не смог, вовремя не успел прикинуться беззащитными, в полную меру ощутили свою ответственность. Отвнетственность за всех тех, кто оказался быстрее, проворнее.

– Надо что-то делать, товарищи, – совершенно другим голосом – спокойно, собрано, веско сказала завуч. Даже Трудовик с Военруком бесстрашно подались к ней.

Похоже, на слове «товарищи» на меня впервые обратили внимание, «певичка» не в счет.

– Лишних уберите! – прозвучала отчетливая команда.

Меня без труда развернули за плечи и передавали по цепочке, пока я в конце пути ни очутился у двери, за спинами взрослых. С этого непрезентабельного места я и выступил с заявкой на авторство; выбрал время:

– Я не лишний! Это я все и придумал! И вообще, Ян – мой лучший друг!

В этот момент Ихтиандр со всех сил пнул коленом в стекло и оно сперва треснуло, сразу по двум линиям – горизонтально и по диагонали, почти что по всей высоте, вслед за этим нижний кусок с хрустом вывалился, а «фантазия» Шумпоматери врезалась водопадом в планету «школа» и столкновение не пережила.

– Ё – ё – ё – ё!!!

Кто издал этот звук, честно говоря, я не понял, не взялся бы даже гадать, мужской голос был, или женский, какая разница. Кто угодно, очутившись посреди бурного потока неубывающей воды имел полное право так закричать. До меня, к самым дверям, волна не дошла – так, брызги, но и я подхватил это «Ё-ё-ё-ё!», за компанию. Были и другие слова, они следовали сразу за подхваченным мною звуком, я их запомнил, хоть и не все. На меня оглянулись. В принципе, выражение лиц у всех было одинаковое, оно требовало возмездия. А я стоял себе и повторял про себя новые слова, заучивал, чтобы потом пересказать Шумпоматери. Мы знали немало других, а эти – нет…

Через минуту другую мокрый от пояса и ниже военрук – он стоял ближе всех – открыл-таки нижний шпингалет, а я подсказал ему про стремянку в туалетной кабинке, без неё мне не удалось бы потуже закрыть верхнюю защелку рамы. К слову сказать, лестница всё это время торчала у всех на виду, но подсказать мне было не жалко. Впрочем, я не приминул в мыслях упрекнуть присутствующих: «Собраннее надо быть, внимательнее… Вам бы только у других внимания требовать.»

За разбитым стеклом в обвисшем, мокром насквозь серебряном костюме космонавта стоял Шумпоматери. Его заметно лихорадило, он улыбался, причем губы вообще потеряли какой-либо цвет, даже синий исчез. С обесцвеченными губами он был сам на себя не похож, но, вне всяких сомнений, счастлив. За его спиной открывалась удивительная перспектива на Советский проспект, Путевой дворец Екатерины Великой, памятник Всесоюзному старосте, Мединститут… и неизбежную суровую порку.

«Хорошо бы ею и обошлось… А то опять не будут с ним дома три дня разговаривать, как в прошлый раз…» – понадеялся я на житейскую мудрость Шума и Эйзенманца – Эйзенгольца.

– Конец фильма, – отчетливо выговорила завуч.

«Смотрела», – подумал я, но отношения в завучу не изменил.