Читать книгу Фатум. Том пятый. В пасти Горгоны - Андрей Воронов-Оренбургский - Страница 11

– Ох и жара… что тещина баня, – пожаловался вслух Кустов. – Сколь ждать-то еще у моря погоды? Однако тесно мне в ём, сукна пожалели, прощелыги!

Боцман с обидой поглядел на тесные рукава своей голландки и покачал головой:

– А мне ведь в ей бой с индеанами держать, Палыч. Дышать тяжко.

– Не дыши, – денщик, не отрывая глаз от молчаливого леса, почесал за ухом. – На кой тебе другая роба? И так ты худой стал, скоро в землю зарывать пора.

– Сам, смотри, на волчьи зубы не напорись, недокормыш, – плохо принимая грубую шутку, проворчал боцман. – У человека, можно сказать, друга, беда… горе, а он, сволочь, чертей ему разноцветных сует. И откуда такие вот слепни берутся, как ты?

– Из тех же ворот, откуда и весь народ. Ладно тебе, Федор, злиться. Пустоговорье одно! У тебя просто природа нонче пребывает в расстройстве. Но не загордись, не у тебя одного. У меня тоже желаний подзахлеб.

– И каких?

– Ну, первое – тебя не слышать, – Палыч прыснул в кулак, – а второе – обойтись без «обнимок» с краснорожими. Это вон Мотька любит у нас кулаки почесать. Согласен, иногда сие занятье вельми полезным бывает, так всему свое время, куда с моими годами в пляс пускаться? Так ведь, Федя?

– Так-то оно так, да не так. Я хоть и супротив краснокожих зуб имею большой, а, один черт, прощаю их. По дикости своей творят. По душе сказать, жаль мне их. Они же – что наш инородец в Сибири некрещеный. Погоди маленько. Вот пустит наш чиновник корни тут, и ага! Любая тля при малой власти начнет шпынять их да общипывать, что горох при дороге. А для туземца, сам знаешь, все их уловки – нож к горлу. Первым делом начнут их травить водкой да спиртом, пока не утопят. Пей, некрещеная душа, скорее сдохнешь. Эт точно, как часы! Видал я сгоревших от водки тунгусов, жуть… Ну, да будет лясничать, и так мы всю дорогу с тобой «такаем»… – боцман скоро приставил к лиственнице ружье и приподнялся, чтоб скинуть пропотевшую узкую голландку, когда услышал короткий, тугой выдох тетивы.

– Федя! Феденька! – беспомощно выкрикнул Палыч, бросаясь поддержать падающего боцмана.

За плечом Кустова топорщилось оперение индейской стрелы.

– Брось меня. Наших прикрой… Уходите… – Федор с надрывом кашлянул кровью, до боли сжав плечи Палыча. Его беспокойный глаз налился болью и мукой.

– Погоди, погоди умирать! – сипло дыхнул Палыч. – У нас тут, брат, и не такие компоты случались, да ничего, выгребали. Ишь ты, умник нашелся, умирать вздумал. Ты это брось! Ух, и взыграло же в тебе ретивое! Щас я тебя, Феденька, щас… Ты только не колотись попусту, глупый, смекай…

Боцман умер еще на руках старика. Натуженные пальцы его ослабели, тело разом обмякло, стало тяжелым и опустилось к ногам денщика.

Когда Палыч вышел из столбняка, лес уже трещал ярост-ной пальбой, зелень листвы затягивал голубой туман порохового дыма.

– А ты где был? Все ворон считаешь? – Зубарев обжег Палыча свирепым взглядом.

– Дак ее, подлую… даже и заметить было невоз- можно.

– Пригнись! – Матвей ударом кулака сбил Палыча с ног. – Ну, суки, опостылели вы мне! Ох, доберусь до вас – душу выну, что и не скрипнет! А ну, держи гостинец, сколь душа подымет!

Медвежатник Зубарева раскатисто рявкнул картечью, отбрасывая показавшихся на опушке шехалисов.

– Пороху мельче сыпь! – прицеливаясь, ревностно крикнул Палыч.

– Ты лучше свою бабу щи научи варить! – Матвей щедро латунной меркой зачерпнул зеленого пороха. – Ну куда зыркаешь, старый? Слева оне, стреляй!

Шехалисы короткими, быстрыми перебежками от дерева к дереву двигались рассыпным строем. Дружные зал-пы русских не срезали их атаки. То тут, то там мелькали мускулистые тела и раскрашенные шлемы-маски, похожие больше на скалящийся кошмар. В ста двадцати шагах от поваленной лесины индейцы остановились, укрывшись за деревьями и камнями. Стрелы, попадавшие в цель, вызывали среди них дикие вопли, напоминающие волчий вой. Однако пересечь разделяющую их поляну индейцы до времени не решались.

– Что-то, видно, замышляют, ироды. Как бы не обо-шли.

– Не без того. Вы уж держитесь, мужики, ежли до рукопашной дойдет, – Зубарев зло звякнул тяжелыми ножнами абордажной сабли. – Этим попадись в лапы – рвать начнут, на куски построгают… Где эта сволочь – следопыт? Завел нас и бросил!

– Уймись, Матвей! Нутро у тебя, похоже, пустое, без заповедей Божьих. – Не покидая своего места, вновь вступился за приказчика Соболев. – Тимоха, может, уже голову свою сложил…

– Ладно тебе пустые кружева разводить! – только и отмахнулся сахалинец. – Предупредить мог нас и выстрелом, и криком. Бросил он нас – вот и правда вся. А тут жди… когда тебе кадык зубами выгрызут.

– Тише вы, капитан! – Палыч по обыкновению козырнул подбежавшему барину. – Батюшка, пригнитесь шибче, ради Христа. Убьют, аки Кустова.

– Что с ним? Ранен? – Андрей с тревогой глянул на неподвижное тело.

– Помер, вашескобродие-с. В руки твои, о Господи!

Палыч, не выпуская ружья, перекрестился.

– Какие мысли, капитан? – Зубарев, пересчитывая глазами врагов, точно камень бросил вопрос.

– Надо сделать передислокацию. Сколько их?

– Два десятка на мушке, а вот сколь еще в лесу хоронится, черт его знает. Уходи, капитан. Бери барыньку и уходи, не будь глуп. Мы прикроем.

– Да каким же я буду капитаном, – взорвался Андрей, – ежели брошу вас здесь одних, на гибель?!

– Дельным и умным, вашескобродие, – в тон ему прогудел Зубарев. – О фунте табаку бьюсь – твоя отвага лишит надежды наших мужиков в форте Росс, а народ – правды о том, что кровь мы пролили не зазря. Не глупи, делай, что говорю.

Прислушиваясь к себе, Преображенский ответил не сразу.

– Будь по-твоему, – кивнул он наконец. – Только прежде отобьем атаку хором. Сейчас каждый ствол на счету. А я свинцом тоже сумею счет поправить. Сколько у нас осталось стрелков?

– Дюжина, Андрей Сергеевич, не считая женского полу. Кустов убит, Сбруев ранен, но покуда живцом, малость посекло его стрелами.

– Я тоже умею стрелять.

Все удивленно посмотрели на Джессику. Глаза ее горели решимостью и упрямством.

– Это безумный бред. Ведите себя, как подобает леди, – капитан едва скрыл раздражение.

– Зря вы так. Вам необходим каждый стрелок. Дайте оружие! – она требовательно протянула руку.

– Хотите, чтобы вас убили?

– Мне всё равно.

– А мне нет! – Андрей вспыхнул гневом. – Уходите вместе с моим вестовым к реке, и немедленно! Если ты останешься со мной, ничего не изменится.

– Поэтому и остаюсь. Не тяните время, капитан. Дайте оружие.

– Уходи! – сурово и холодно повторил Андрей. – Это приказ. Сейчас самое время, Джессика, что-то наконец сделать разумное. И уясни, я не фигура для смеха.

– Your granny!5 – по-английски выкрикнула она и выхватила один из пистолетов у Чуприна.

От такой дерзости Андрей лишился слова. И будто в ответ на его немой вопрос в глазах индейцы осыпали моряков свинцовым градом.

Первым рухнул раненый Сбруев. За ним Чуприн, даже не вскрикнув, даже не простонав.

– Боюсь, не сдюжим, – прохрипел Зубарев, судорожно трамбуя горох картечи длинным шомполом.

– Страх, брат, возможно… это лучшее наше оружие сейчас, – откликнулся Преображенский. – Он держит в струне.

– Ну, скоро ль они атакой-то грянут? – Чугин насилу подавил нервную дрожь.

– Они скоро не приучены, как дастся… Тоже, поди, не дураки – под пулю лезть. Не боись, Кирюшка, мерт-вые сраму не имут. – Соболев близоруко пощурился на опушку поляны, где слышны были выкрики краснокожих.

– Чой оне там лают, дядя? – глаза Чугина со страху, казалось, сделались по кулаку.

– А я, друже, их лешачьего языка, прости, не разумею. Да не дрейфь ты! Говоришь, будто босой ногой воду ледовиту пробуешь. Подтяни штаны и держись. Бой, похоже, лютый будет, Кирюша, только стружки полетят с шерстью пополам. Так что гляди в оба, это тебе не бабу за дойки дергать…

– Вашескобродие-с, Андрей Сергеич, – в пяти шагах от Соболева, не унимаясь, тихо скулил Палыч. – Они же вас, касатика, издырявют, как тот сыр… Я-то кобель старый… со всех сторон нюханый, мне то что, хоть бы и в землю. Послушайте совету Матвея, чай не чужой мужик… Берите свою зазнобу и сберегитесь, а? Ну-с, пошто молчите, голубь? Ох ты, царица небесная! Ну за что мне тако наказанье? Лихорадка вы о двух ногах, батюшка… Всё бы вам победы побеждать. А смерть-то, она не родная тетка. Вы у меня нежный, батюшка, с дамскими чуйствами… Ой, горе… Что ж я? Коли не сумею прикрыть вас?

– Лучше прикрой свой рот! Надоел! – с жаром вы-дохнул Андрей, и, переводя дух, облизнул губы. – Ну, что ты всё смотришь на меня? Я давно из пеленок вырос.

– Довольно обидны слова ваши… – Палыч тяжело вздохнул и по-стариковски пожевал губами. – Я хоть и стар стал, а барский наказ родителя вашего – «Не угробь дитя» – подо лбом держу. Не протух еще мозгами. Батюшка ваш за мое раденье не мало деньжат отслюнявил… Да дело не в них! – как от мусора отмахнулся старик. – Не хорошо, сокол вы мой, к добру относитесь. Я ведь вас, батюшка, сызмальства холил, в седле держаться учил, халву с базару в платке носил… и вы кушали…

Денщик, краснея глазами, смахнул слезу.

– Я же люблю вас. Не дай Бог!.. – старик торопливо наложил на себя крест, и в это время лес огласился боевым кличем.

Шехалисы неслись на русских, завывая, взвизгивая, беспрестанно паля из ружей и размахивая палицами. Несчастные беглецы вряд ли остались бы нечувствительными к завываниям дикарей, если бы не ярость и отчаянность самозащиты.

– Во имя Господа Бога, русского народа – огонь! – скомандовал капитан.

Четкий залп моряков смял ряды краснокожих. Мелькая перьями и развевающимися волосами, атака захлебнулась кровью. Индейцы повернули и кинулись обратно под прикрытия сосен, оставляя в яркой траве около десятка убитых. Шехалисы убегали, отстреливаясь, не пытаясь хоть как-то собрать расстроенные ряды.

– Что такой серый стал?! – орал в запале Чугину Соболев. – Давай другое ружье! Бей их, сучьих детей. Ну, опять сопли жуешь али в портки наложил?

– Да я попасть в них не могу! – вздрагивая под отдачей ружья, крикнул Чугин.

– Брось, не серчай. Пули – девки капризные. Случается, изменяют, стервы.

В бирюзовом небе, вспыхивая и фыркая у земли, чадящими огнями посыпались стрелы. Кое-где порыжевшая хвоя вспыхнула порохом, облизнувшись красными языками пламени…

– Дьявол! – послышался бас Матвея. – Они ж, сволочи, сожгут нас без всякого штурма!

– Куда меня, братцы, куда? Ноги целы, а? – натуженно хрипя, кто-то застонал из матросов за спиной Андрея, но в это время начался новый штурм.

– Всем приготовиться! Стрелять беглым огнем только по моей команде. – Голос Преображенского прокатился над поляной.

Индейцы, прикрываясь обтянутыми китовой кожей щитами, стремительно приближались.

– Не стрелять! – Андрей едва сдерживал своих людей.

Поляна в двести-триста футов шириной никогда еще не казалась ему таким большим расстоянием. Сердце бешено колотилось, однако кроме безграничной ненависти, кипевшей в груди, он сейчас не испытывал ничего.

– Ждать! – снова прокричал он, не отрываясь от приближающегося врага. На какой-то миг мучительное сомнение овладело им: Андрей не знал, выдержат ли его матросы этот несущийся смерч.

Краснокожие были уже совсем близко, когда лиственничный ствол огрызнулся свинцом, окрасившись пороховым дымом. Крики, жуткие стоны и звон сшибаемой стали огласили поляну.

Преображенский стрелял сразу из двух пистолетов. Выстрелы опрокинули бежавшего впереди гиганта, продырявив грудь.

– Палыч! Забирай Джессику и уходи! – истерично заорал Андрей, выхватывая шпагу. – Остальные за мной!

Клинок капитана, как ключ в скважину, вошел в узкую смотровую щель шлема. Послышался хруст кости, и краснокожий, хватаясь за лицо, упал.

– Вали их, братцы! – глас Зубарева мощно прокатился над головами сцепившихся. Его огромный, на длинной рукояти топор был красным от дымящейся крови. Могучая грудь вздымалась, глаза сверкали безумием. Ослепленный яростью и болью разодранного копьем плеча, он позабыл обо всем на свете, кроме темного голоса крови, который разбудил в нем дикого зверя.

Палыч, разрядив свой карабин, едва увернулся от брошенного в него дротика. Сзади раздался крик. Емельян Зернов, матрос из артиллерийской прислуги, визжал, как пес, получивший удар хлыстом, и неуклюже полз под прикрытие лиственницы; его бедро было насквозь дырявлено медным наконечником. Двое шехалисов напрыгнули на него и еще с живого срезали скальп. Несчастный пытался дотянуться до ножа, но один из диких, заметив это, перехватил его запястье и резко вывернул. Затем ударом томагавка отсек кисть и, прихватив ее как трофей, бросился в гущу боя.

Аманда – свидетель этой зверской сцены – лишилась чувств, упав на руки подбежавшему Палычу.

– Что с ею? – сквозь рев боя крикнул Соболев. Его окровавленные, дрожащие от напряжения пальцы пытались загнать пулю в ствол штуцера.

– Чего орешь?! Глаз, чо ли, нет?!

– Неуж убили?!

– Да нет! Они, бабы, любят делать, будто как без чуйств. Падают с закрытыми глазами.

* * *

Боевая палица, увенчанная каменным шаром, вдребезги разлетелась, встретившись с топором Матвея. Сахалинец ткнул обухом в грудь наседающего индейца, но тут же получил по спине древком копья и пошатнулся. Кто-то тяжелый прыгнул на него сверху. Тут же набросились еще двое, вырвали топор, сбили его с ног, еще размахивающего, как мельница, кулаками. Однако природа Матвея была столь могучей, что даже раненный в двух местах, со слипшимися от хлещущей крови волосами, опрокинутый на землю, он не сдавался. Ухватив обеими руками за горло врага, он без труда оторвал его от своей груди и как утке свернул голову. Лицо краснокожего посинело и тут же хрустнули позвонки.

Тяжело поднявшись, Зубарев огляделся: кругом мелькали топоры, сабли, в воздухе носились стрелы. Матвей по-медвежьи тряхнул головой, барабанные перепонки ныли, в костях пульсировала гудящая басовая нота, но кровь звенела, требуя новой крови… Споткнувшись о распростертый труп, он поднял с земли топор, когда взгляд его приковал столб дыма, поднимающийся над лесом.

– Что за черт, – против воли вырвалось из груди. Густой столб дыма внезапно исчез, затем вдруг с новой силой объявился и тут же снова пропал. Из чащи донесся напряженный рокот тамтама. Заслышав его, шехалисы замерли, а затем, подхватывая своих раненых соплеменников и что-то крича друг другу, спешно отступили.

– Мать честная! Глянь, братцы, кажись, сила небесная поднимается над землей.

Соболев, привлекая всеобщее внимание, указал ружьем на клубящийся дым.

– Уходим! Все к реке!

Приказ капитана заставил людей вернуться к действительности.

Теперь их оставалось семеро, все остальные были мерт-вы. Обезумевшие от страданий и страха, они из последних сил пробивались на Юг, не смея даже подумать об отдыхе.