Читать книгу Сталинград. Том седьмой. С чего начинается Родина - Андрей Воронов-Оренбургский - Страница 6

Танкаев мрачно усмехнулся…Ясно, как день, было и то, что Тамара Павловна, жена генерала Рохлина, не причастна к убийству мужа! Надо быть конченным ишаком, чтобы поверить в эту официальную бездарную версию следствия.

Уф Алла… У него, как и покойного генерала Рохлина, ровным счётом не было нажить ничего. Ни чемоданов наворованных денег, ни валютных счетов в иностранных банках, ни построенных солдатами-срочниками каменных палат, ни двухэтажного гаража с престижными иномарками, ни белоснежных многомилионных яхт, ни дворцов за бугром, на золотом берегу лазурного моря…

Прикрыв глаза, он словно всматривался в себя, как инженер в деталь, мысленно помещая её в неведомую машину. Извлекал, снова вкладывал. Примерял к титановому гнезду, к резьбе, к невидимым шарнирам и сопряжениям. Снова анализировал, взвешивал всё «pro» и «сontra», и терпеливо ждал. Позволял себе обращаться с собой, как с запчастью. И приходил к заключению: что, по сути, он и был запчасть – одинокий генерал-полковник запаса, готовый предложить себя дееспособной организации патриотов.

Он вопреки всему продолжит дело Рохлина, продолжит собирать народный фронт, возглавит «Союз офицеров» уволенных в запас, а по существу – брошенных на произвол судьбы, на обочину… Пусть с опозданием, лучше позже, чем никогда. Цену света во тьме узнают. На дне выдержки оседает золото.

Что ж, ему, Танкаеву, не привыкать! Он будет драться с 5-й колонной, с внутренним, могущественным врагом до Победы. Он вновь будет генералом действия, эффективным и продуктивным, и принудит зарвавшуюся власть заниматься вопросами и по Чечне и по оборонному комплексу страны! По всем тем судьбоносным вопросам, которые уже давно, в полный рост, стоят перед растерзанной Россией, и которые в правительстве иуды Ельцына, хоть убей никто не желал решать из «генеральной когорты» амбициозных и шустрых ловчил младореформаторов.

«Как думаешь, хватит у тебя сил на это архитрудное, смертельно опасное дело? – тихо задал вопрос внутренний голос. – Сможешь, если понадобиться наладить связи с командующими в военных округах, на флотах, в Главуправлении, в Минобороны, тебе это под силу?»

И сам ответил себе:

«У меня остались младшие товарищи, мои выпускники в частях, в Генеральном штабе, в Министерстве обороны. Немало людей в Управлении внешней разведки. Некоторые служат в Казахстане, в Армении, Азербайджане, в Грузии, в Приднестровье. При необходимости такие связи могут быть восстановлены». Ответил и быстролётной мыслью понёсся п всем пространствам, где служили его выпускники, армейские сотоварищи. Мыкали горе на проклятых междоусобных войнах, тоскуя, спиваясь, сходя с ума, кляня мерзавцев, разоривших страну и армию. Но хватало таких, кто безбедно служил в Москве, вкусно ел – сладко спал, бил баклуши в сахарно-белом здании на Арбате, в шоколадно-жёлтой громадине на Лубянке. Или перебрался в посольства-консульства и вполсилы имитировал службу подальше от продажной, бандитской Москвы.

«Что тобой движет, если ты уверен, что тебя убьют, как Рохлина, как других, кто осмелился встать на пути Власти? – снова клюнул вопросом внутренний голос. – Что заставляет действовать, если знаешь, что разгромят?»

Магомед долгим взглядом смотрел на воронёные детали разобранного пистолета, ноздри его широко раздувались.

«Когда в Отечественную немцы окружали дивизию в лесах и болотах, начинали сжимать кольцо, бомбить авиацией, расстреливать артиллерией, одни истошно кричали: «Это конец! Нас разгромили!! Идём сдаваться!», – бросали оружие, бежали сдаваться и их, безоружных, как скот, убивали…Другие исступлённо твердили: «Нас разгромили, всё безнадёжно, поэтому будем биться до последнего!», сражались, умирали, но некоторые прорывали окружение и выходили к своим…Как показала жизнь, я принадлежу к последним. Действую, будто, меня уже кончили…Но это делает меня бесстрашным! И теперь, моя задача продемонстрировать обманутым, обездоленным людям бесстрашие, вернуть надежду, уверенность, веру в себя! «Вы развалили нашу страну, уничтожили боеспособность нашей армии, – но мы вырвали чеку у гранаты и идём в полный рост! Мы вашу сучью свору ещё посадим жопой на трудовой черен лопаты… Наше дело правое…Победа будет за нами!»

Он жарко дышал, улыбался длинной хищной улыбкой. Его тёмно-коньячные горячие глаза знакомо золотились звериными точками.

«Валла-ги! Вижу впереди большие испытания! Непомерные траты и жертвы…Видно, рано мы на стены повесили отцовские шашки и прибрали в шкафы будёновки. Знаю: Будет несчастье, будут аресты, казни и пытки…Будет большая кровь! Здесь, в Москве, у наших очагов и порогов! По всей стране будет! Но мы, верные сыны Родины, дали обет бесстрашия. И не прогнёмся по эту сволочь! Всем, кто в час беды не сдался, не пал перед врагом на колени, не пошёл в услужение, в унизительный плен – слава! Грядёт пора новых героев! Их кровью и жертвой жива будет вся Россия!»

Он закончил свой внутренний монолог. Сидел недвижимо, словно прислушивался к самому себе. Точно последний солдат великой разгромленной армии. Не сдавшийся, уцелевший воин. Не в силах покинуть жуткое поле боя, кое было усеяно сотнями тысяч неподвижных тел. Над которыми кружило чёрными тучами хрипатое, жирное вороньё. И огромный красный венок вечерней зари траурно пламенел в лиловом чугуне бескрайней тьмы.

…Выдохнул из лёгких застрявший ком воздуха, снова принялся чистить оружие. Янтарная капля масла потекла сквозь ствол, скопилась у дула, капнула на белую тряпку. И пока она летела, ударялась о ткань, впитывалась в волокна, генерал подумал: он гололобый сорванец, рискуя жизнью, на спор, карабкается за орлиным пером по отвесной стене скалы, пишет в тетради круглыми буквами «мы не рабы, рабы не мы». И он же, почти седой старик, щуря угрюмый глаз, чистит оружие. Золотистая капля ружейного масла сорвалась с нарезного ствола, пролетела сквозь целую жизнь.

Он собрал пистолет, сунул его в ящик стола, закрыл на ключ и потянулся за сигаретами, когда за спиной вкрадчиво звякнул фаянс.

– Твой чай, дорогой, с лимоном, как заказывал. – Вера, как кошка, бесшумно прошла в мягких тапках к столу. – Ты, выпил таблетки, которые прописал доктор?

– Что? – весь в своих мыслях, он непонимающе посмотрел на неё.

– Лекарство говорю, принял? – она аккуратно поставила перед ним чашку и блюдце с печеньем.

– Да, да…Что ты меня уже пятый раз спрашиваешь об этом!

– Что «да»? Когда «нет»! И не «пятый», а второй. Вот же твоё лекарство лежит у настольной лампы. Миша, не нервируй меня! Давай, давай, мой хороший, обязательно выпей. – Вера, не спуская с него стерегущих глаз, дождалась когда он покончит с лекарством, потом спросила:

– Спать где будешь, здесь? Или…

– Ещё не решил. – Он хрустнул суставами пальцев.

– Если надумаешь здесь…подушка и плед в шкафу, там же простыня. Хочешь, постелю?

– Разберусь. – Он накинул на нос очки, взял газету.

– Ну тогда я пошла. Целую. – Она подхватила со стола пустую конфетницу с чайной ложкой на дне, как подхватывают кастрюльку с убегающим молоком, бросила на прощанье. – Я спать.

Прошу, не засиживайся допоздна. Дай организму отдых. Погляди, на кого ты похож стал…Загнал себя, кожа да кости. Узды на тебя нет.

Вера ушла, прикрыла дверь. А он, отыскав пульт, включил телевизор. И тотчас телеведущий Николай Сванидзе, похожий не то на небритого беса, не то на плешивого козла, желчный ненавидящий положительно всё советское, презирающий всё русское, народное, восхваляющий лишь западный мир и придворную брыластую стаю рецидивного алкаша Ельцина, бодро с демократическим задором кивнул Танкаеву с голубого экрана.

Его навыкате глаза, рыжие и лучистые с дьявольскими зелёными зрачками, брызгали весёлой, ядовитой ненавистью из-за ледяных стекляшек очков, а беспокойные пальцы, покрытые чёрными волосками, бегали, бегали по столу паучьей побежкой туда-сюда, выдавая его нетерпение, вновь пуститься в словесный пропагандистский бой за умы миллионов, за промывку мозгов будущего демократического электората. Секунда, другая…И он, словно гончая сука, добравшись до микрофона, брызгая слюной, громогласно продолжи гавкать-втюхивать телезрителям: о космическом размахе невинных жертв, репрессиях 30-х годов и прочих ужасах творимых против своего народа главным Злодеем ХХ века – усатым людоедом Иосифом Сталиным.

Ярый русофоб и юдофил в одном флаконе, словно заученную мантру, твердил о чудовищных преступлениях великого Тирана всех времён и народов…Физически ненавидя Сталина, он всячески подвергая сомнениям Его гений державника, политика и стратега планетарного масштаба, Его потрясающее индустриальное наследие, кое Он оставил после себя Советскому Союзу. Язвительно передразнивал Великого вождя, кривил уродливо рот, пытался пародировать неторопливую, весомую речь, по-горски цокал языком, театрально пучил свои продажные, бесстыжие глаза… Лживо изображал недалёкого усатого самодура из Гори, застёгнутого в генералисимусский мундир, важно курящего трубку в своём кабинете, среди запуганных, тупых, сосредоточенных командармов, под грохот фронтовой канонады. Получалось…отвратительно.

Но одержимый Сванидзе, похоже, потерял нюх, не чуял своего холуйского ничтожества. Напротив, сознавая за собой силу и власть заокеанских хозяев, бесновато, чуть ли не с пеной у рта, продолжал скалить кривые зубы, грязно-изощрённо глумиться над оппозицией, над всем историческим прошлым своего Отечества, которое, между тем, взрастило его, дало ему прекрасное образование и путёвку в жизнь. Как недоносков поносил её лидеров-патриотов; из кожи вон – отрабатывал свои валютные гонорары – злорадно демонстрировал махровый цинизм и сознательную жестокость.

– Ну к каким фигам собачьим коммунисты продолжают свой рот разевать и царапаться во власть?! Все они к счастью сбитые лётчики, как бы это помягче сказать патриоты проигранного дела…Но по сути сторонники сталинского ГУЛАГа. Я вас умоляю, мои драгоценные! – он живо оглядывал гостей в своей студии, наигранно улыбался и одновременно настойчивыми кивками и взмахами рук призывал всех к вниманию. – Но вот если бы тогда, эти комуняки победили…Что? Да, конечно, я имею ввиду пути 93-го… – ведущий хищно оскалился. – Уверяю! Мы все бы были повешены на ближайших фонарях. Я даже на секунду в этом не сомневаюсь…Но Борис Николаевич вновь проявил невероятное великодушие и мудрость государственного деятеля. Отца нации! Помиловал кровавых бунтовщиков и непримиримых врагов новой России! Вот, что такое на деле – настоящая, исконная европейская демократия, которой отродясь не было в азиатской России, и которая наконец-то победила в тоталитарной и деспотической Империи Зла! Ваши аплодисменты, друзья!

Когда эмоциональные выкрики-аплодисменты стали стихать, Сванидзе живо поднялся из кресла. На правах мэтра-телеведущего громко хлопнул в ладоши, привлекая внимание аудитории, и с торжествующими нотами произнёс:

– А теперь вернёмся к нашим баранам, дамы и господа. Дело прошлое…Но, как говорится большое видится на расстоянии. И всё-таки, всё-таки, я призываю вас вернуться к судьбоносным событиям 93-го года. Да, в тот роковой для молодой демократии злосчастный год. Вы все, не хуже меня, помните: тяжелейшее противостояние нашего несгибаемого президента Бориса Николаевича Ельцина с Хасбулатовым и Руцким, а также с Верховным Советом тогда…достигло кульминационной точки накала! Этот гордиев узел следовало разрубить…И он был разрублен одним ударом! Этот выбор был нелёгким, опасным, рискованным. Президент надеялся на нашу поддержку…Мы же знаем, как Борис Николаевич высоко ценит общение с интеллигенцией. Сколь плодотворно это общение с обеих сторон! Чего только стоит практикуемый нами современный метод «мозговой атаки» наших заокеанских партнёров! Так вот, президентский удар! Все службы в те дни готовили юридическое, силовое, информационное обеспечение этого удара. И сейчас, спустя годы, мы должны высказать откровенные суждения по этому драматическому поводу. Не надо ложной скромности, друзья, используйте необъятную, как океан, мощь телевидения! Мы, конечно ещё «не волшебники, только учимся», – Сванидзе слегка капризничал и кривлялся. Кокетничал, щёлкал каблуками дорогих туфель. Его носатое пучеглазое лицо нестареющего комсомольского вожака, маслено сияло лицемерием и подобострастием перед сильными-знаменитыми мира сего, что собрались в его дорогой, респектабельной студии. – Уверяю вас, господа, всего десять часов эфирного времени и мы любого «чегевару», любого «гиганта мысли» закатаем в ковёр позора…Да, да…люди будут плеваться при одном их имени, будьте уверены…Новые американские технологии!

Николай Сванидзе придержал собак, замолчал. Но между строк отчётливо слышалось: «А если надо-их законопатят в тюрьму или оторвут голову: А хотите, мы из них сделаем овощи, корнеплоды, идиотов? Или разбойников и злодеев с большой дороги, мм? Хотите, фашистов, наследников Муссолини и Гитлера? Легко! Нам, свободным, демократическим СМИ и Масс-медиа, сегодня это решительно по силам. Перефразируя Черчилля скажу»: Думаю, история к эре Ельцина будет благосклонна, потому что пишут её за него не только мудрые олигархи России, но и Госдеп США. А он, как известно, ошибок не допускает.

Сванидзе обвёл всех жгучими, дрожащими от нетерпения глазами, излучавшими зеленоватый свет, как угольки в угарной печи. И Танкаев, сидя в кресле, в своей квартире почувствовал кружение головы и удушье, словно и впрямь угорел.

– Начнём с вас, прошу сударыня! – ведущий с подчёркнутым почтением обратился к вдове академика Сахарова, правозащитнице Елене Боннер, которая ревниво ожидала этого первого приглашения, нервно чадила длинной сигаретой.

– Белый дом, чёрный дым…Рискованный штурм нашими мальчиками этого гнездилища сталинских выкормышей. Правилно, что Борис Николаевич приказал Грачёву расстреливать его из танков…Волевой человек! Стенобитная машина российской демократии. Колосс Родосский…Браво!

– Но там же были люди… – умело подлил масла в огонь Сванидзе.

– Люди?!! – злобная старуха подавилась дымом и обрушила на ведущего праведные гроздья гнева. – Этих двух красных гадин, Руцкова и Хасбулатова, нужно было не миловать, а убить!

– А как же мораторий на смутную казнь, Елена Григорьевна? Европа нас не…

– Как убивают клопов, тараканов и прочую мерзость! Что бы вытек сок, и конец! Я просила…Нет, – требовала у президента, чтобы он выполнил свой исторический долг, добавил гадину! На том стою и сегодня! Говорю это не только от моего имени, но, поверьте, и от имени Андрея Дмитриевича! Уж извините…не могу вам всего раскрыть, но он оттуда, с неба, обращается к нам и требует: «Раздавите их железным каблуком, разбейте им головы!» И будьте любезны, обеспечьте стопроцентную безопасность интеллигенции, правым силам в этой несносной стране! Ведь это вульгарное отребье грозиться расправой над нами! Доколе будем терпеть их угрозы? Доколе будем бояться выходить на улицу?!

Она нервно дёрнула рукой с сигаретой, уронила на стол сухой столик пепла. Жадно затянулась синюшными морщинистыми губами, выпуская ядовитую струю дыма. И Магомеду Танкаевичу померещилось, что рука, сжимавшая сигарету, костлявая, в чёрных венах, превратилась на миг в воронью лапу, а серая струя дыма – в печную трубу, направленную в темноту зала. Туда, в притихшие зрительские ряды по этой ведьминской трубе была выпущена ядовитая колдовская сила, достигая невидимой цели. И кто-то уже был неизлечимо ранен, страдал, умирал, обожжённый тлетворным дыханием.

– Браво! В десятку, Елена Георгиевна! – задрыгав ногами, взвился ведущий. – Грандиозно…Золотые слова! Вы как всегда – зрите в корень! – Его радостное носатое, небритое лицо, – когда Танкаев слегка прищурил глаза, – превратилось в тёмную, дымную прорубь, и из этого пара вдруг высунулась козлиная рогатая морда, сочно чмокнула ртом, оголив влажные десна с частоколом зубов и исчезла. Прорубь смёрзлась и в ней вылепился мясистый нос, лживые глаза, шевелящиеся пиявками губы, трусливо-наглое лицо мелкого злыдня.

И тут началась хазарская свистопляска либерально-демократических бесов. По-первости звучало деликатное хамство, вкрадчивая наглость, вежливое враньё и обходительное предательство. Но затем все маски-намордники были сорваны, и мощный поток русофобских антисоветских помоев затопил все зрительские трибуны. Снова гремели нападки на Сталина, на тоталитарный, репрессивный режим Советского Союза; снова резал слух истеричный, вой по спасению культурных ценностей Запада и прочий картавый грай, пропитанный патологической ненавистью, презрением, злобой ко всему советскому-русскому. От крестьянских лаптей до атомной бомбы. От первого спутника Земли до долгожданного полного краха русского мира! И т.д. и т.п…

– Если подобное повторится…И враги демократии достанут оружие, их надо бомбить. Бомбить и точка! – продолжая лукаво улыбаться, потрясал кулаком Константин Боровой. – И мы, гайдаровская гвардия, будем тому порукой.

Его бурно и горячо поддержала Валерия Новгородская. Саркастически улыбаясь щекастым лицом, подтягивая розовую колбаску верхней губы, она язвительно сплёвывала слова, не давая ровным счётом никому себя перебить.

– Я вас умоляю! На решающих переломах борьбы за власть нельзя церемониться. Все способы хороши! Большевики-коммуняки бомбардировали Кремль. Политбюро, будь оно проклято, бомбардировало дворец Амина и даже не поперхнулось. Пиночет бомбардировал резиденцию Альенде. Да-а…были разрушения, были пожары, трупы и кровь, но наградой была ВЛАСТЬ! Спокойно, не хороните моя, я ещё пригожусь. Наш удар властью будет смертельным. Хватит миндальничать! Моё мнение: или пусть это отребье убирается вон или сдохнет под бомбами!

Танкаев понимал, что перед ним были обыкновенные люди, из кожи и костей. Одни из них старые, другие немощные, коим недолго осталось быть на земле. Но одновременно это были и нелюди, обманно натянувшие, как презервативы, на себя людские личины. Этот обман обнаруживался в них внезапно протянутой птичьей лапой, или рыбной чешуёй на лице, или звериной шерстью, или козлиным копытом в туфле. Каждый из них, как уроды Босха: кто из глаз, кто изо рта, кто из отверстия в животе и горячем паху, источал бестелесную энергию, пучками, лучами, волнами, направляя её в объективы телекамер, в огромный мир. Эта губительная энергия ЗЛА уносилась в эфир, в города и села, разлеталась по всей огромной стране, проникала в каждый дом и квартиру, и через экраны телевизоров, через динамики радио, через компьютеры поражала там невидимые цели, парализовала, заражала, мучила, обрекала на жуткие страдания и корчи. Сванидзе деловито расхаживал в голубом пиджаке по студии, мерзко гримасничал, энергично манипулировал обезьяньими руками, словно вводил поправки в прицелы, уточнял координаты целей.

– Шайтаны…раздвоенные языки, предатели….– кривя губы, едва сдерживаясь, шептал Танкаев, чувствуя дрожащими крыльями ноздрей присутствие этих жалящих энергий. Испытывал каждый раз, как начинали говорить за столом, ожог боли, точно от удара плётки:

– Иай! Злые тушманы…Выпьют вороны ваши глаза! Да засохнет змеиный род ваш!