Читать книгу Хроника барона фон Дитца. Том второй - Андрей Воронов-Оренбургский - Страница 5

Новый танковый удар пришёлся по центру батальона Магомеда Танкаева.

…всюду трещала-плавилась броня…Танки фон Дитца били прямой наводкой. Рвалась и дыбилась твердь – тянулась рукастыми взрывами к дрожащему небосводу…На глазах пластами оседали стены, рушились-разваливались огненными стогами остовы разрушенных многоэтажек…Дымилась земля, дымились потные шинели солдат, стволы деревьев и автоматов…И за последней страшной чертой, за которой волос вставал дыбом, – танк и человек встречались в рукопашной схватке…и в пепел превращался кровавый снег.

…шедший впереди тяжёлый танк, сминая и плюща подбитую технику, с ходу врубился в дровяной, обмазанный глиной заводской барак; на миг весь окутался, как смерч пылью и, вырвавшись из-под рухнувших обломков, неся на броне прыгающие балки и брёвна, сухую дранку и осыпающиеся косынки шлака, расстрелял беглым пушечным огнём несколько огневых гнёзд…

…почти вровень с ним, рыча мотором, ещё один, такой же башкатый, громадный корпус танка, шедшего чуть наискось…Разглядел и резкие очертания какого-то хищного клыкастого зверя, через трафарет набитого белой краской на борту машины, немного левее креста.

Все видели это и воспалённые-слезившиеся от пороховой гари, глаза комбата.

– Ай-е! Вон он шайтан! Давай! Какова…ждош-ш, Рэчкин?.. – в чернильных, с фиолетовым отливом дагестанских глазах закипало безумие.

– По танкам, слева! Цель – второй за головным! Прицел 12-ть! Под срез, бронебойным…Ого-онь!

« Сорокопятка» яростно тявкнула, как моська на слона. Ан не зря сказано: « мелкая блоха злей кусает» . Как калёная стрела в щель стального забрала, снаряд точно шарахнул под башню. Под нависом толстой брони рванул коротким слепящим взрывом, ослепив сыпучими искрами, и сотряс твёрдым, как камень, ударом рычащего исполина.

Танк прошёл юзом, выклячивая корму, ворочая низко срезанным, тупым рылом. Потеряв гусеницу, завертелся на месте, точно хотел ввинтиться по ноздри в землю. У орудия взорвались хриплые голоса. На чёрных лицах засверкали белые оскалы зубов:

– Что, тварь, заглотил ежа?!

– Закружился, как Жучка!..

– А-ха-ха! Разули суку!

– Во-во! Сорвали, гусеницу, как с бл…и чулок!

…В следующее мгновение из огня и дыма, сбрасывая с себя стропила и прочий хлам, выталкивая клубы сизого дыма, вращая катками-гусеницами, вывалил флагманский танк. Качая орудием, уверенно вышел на прямую наводку, выбрасывая из-под треков спрессованные брикеты снега.

– Разговорчики! Всэ к орудию!! – комбат пистолетным выстрелом пресёк злорадный истерический хохот бойцов. – Рэчкин! – Ответом прозвучала команда:

– Прицел постоянный! Цель два. Наводи-и! По головной машине….Быстрее! Выше, под срез! Ого-онь!

Грянул выстрел. Снаряд с жерловым шелестом ушёл к цели, уменьшаясь, как маленькая комета, оставляя гаснущий млечный хвост Встретился с танком. Но не смог пробить лобовой брони « тигра» . Гулкий взрыв ртутным нимбом высветил литую толщу башни, обозначив грубые стыки, рёбра и плоскости – сваренные швы и рубцы на серой броне.

Из чёрного дула башенного орудия раздвоенным змеиным жалом на краткий миг вырвался и исчез бледный огонь почти невидимый в всполохах бесконечных разрывов…В следующее мгновение в бетонный фундамент, за которым укрылся расчёт, будто вбили стальную сваю.

Мир словно остановился. Слух рвали бушующие колокола…Всё что случилось потом: подрыв « тигра» на противотанковой мине, гибель расчёта, налетающее, как ураган, предчувствие беды, огненный шквал, изрезавший, искромсавший защитников рубежа, связист Малахов рухнувший из окна в дымившийся окоп, взводный лейтенант Хромов, захлебнувшийся осколками, животный инстинкт самосохранения, кинувший комбата на латунную груду гильз, звериный скачок сквозь пронизанное очередями пространство к своим автоматчикам – всё это кончилось. Отрезвевший, осознавший случившееся, потерявший среди серых, разбросанных по развалинам, убитых товарищей, не в силах их спасти, не в силах ничего изменить, Танкаев прижался к поваленному дереву, держа автомат. Вглядывался в разводы повсеместных пламенных вспышек, физически чувствуя скольжение прицелов, зрачков, готовых в секунду превратить этот фантомный сумрак в плазму огня.

…Насилу огляделся. Волла-ги! Среди комьев земли и бетона, лежали трупы убитых красноармейцев. В грязных, обгорелых шинелях и ватниках, в мятых штанах, измызганных сапогах, валенках и обмотках. Чернели норами их открытые рты с блестящим оскалом. Бугрились скомканные, пропитанные кровью вещмешки, пробитые пулями каски. У одного, как пузырь, кровенел выдавленный из черепа глаз. Командир, сглатывая першивший в горле ком, признал в нём наводчика Речкина. Чуть в стороне догорала перевёрнутая вверх дном его « зубастая тётка» . Косматое пламя, подхваченное ветряком, жадно пожирало резиновые покрышки уничтоженной « сорокопятки» .

…Видел и то, как подорванный на мине головной танк, с взревевшим мотором, повернул под прямым углом и замер под сильным ветром с реки, повсему пытаясь сбить пламя, но тщетно…

В следующую секунду, четыре немецких танкиста, словно серые призраки, метнулись из люков остановившейся машины. Один из них, светловолосый, рослый и длинноногий, в распахнутом мундире, падая на спину, бросил ненавидящий взгляд в сторону врага. Тут же перевернулся, приник к земле и пополз, извиваясь по-змеиному, уверенно, быстро.

Билла-ги! Их взгляды на мгновение встретились. Уо! Магомед мог поклясться! Он сразу узнал кровника. Это был он – штандартенфюрер СС Отто фон Дитц.

* * *

– Ах ты, сраный голубь мира, несущий в клюве оливковую ветвь! Ёкарный ты бабай! – Суфьяныч не мог поверить своим глазам. Толстяк Буренков, до этого мученически зажимавший земляными ладонями уши, вдруг выбравшись из окопа, зачастил на карачках в сторону немецких цепей.

– Григорич, куда?! А ну вернуться на позицию-уу!! – срывая голос, заорал командир пулемётного расчёта. – Назад, Бурё-онков! Наза-а-ад!!! Наза-ад!!!

Но тот продолжал упрямо ползти. А к нему по центру и с флангов уже набегали штурмовики.

– Уходи, Буренков!! Уходи-ии!! Я прикрою-у! – сквозь грохот боя долетело перекрученное-горячее суфьяновское.

Буренков не останавливаясь обернулся, на миг показал своё грязное, несчастное лицо, – пухлое, по-детски сморщенное, зарёванное. В светлых глазах его скакал ужас.

…В это же мгновение замешкавшийся на секунду стрелок Нечаев почувствовал, как из рук его с силой рванули мосиновскую винтовку: старший сержант Нурмухамедов, не сводя заворожённых глаз ползущего земляка, тянул к себе винтовку Нечаева.

– Да погодь, погодь, Суфьяныч! Буренков, чай, нам не чужой…Ты чо, ты чо-о?! Тут разобраться надо…

– Вот я и хочу это сделать. Согласно присяге…военному положению…Ослабь хватку, Нечай! Ну!!

В руинах, напротив, на чёрной плоскости обгоревшего фасада вновь полыхнуло. Пули градом осыпали бруствер, хищно просвистели над головой.

– Ах ты, сволочь толстожопая! Лесхозный выкормыш! – не обращая внимания на обстрел, зло прорычал Нурмухамедов. – Ты чойт задумал, гад?! В плен фрицу…решил сдаться? Ну, так я поцелую тебя пулей, мамкино горе. Чо б Меседу не позорил…

Марат решительно передёрнул затвор, вогнал в ствол стройный, строгий патрон.

– Ну, Петя, ну Петруччио…прощай, не думал я за тебя такое – мушка скользнула по толстому в складку затылку, вправо…влево…

– Да погодь ты, погодь! – Нечаев Витька опять вцепился псом в цевьё винтовки.

Марат резко повернул к нему перекошенное от гнева лицо, со свистом втягивая сквозь редут зубов воздух:

– И ты туда же, ханурик?! К буржуйскому корыту поближе!

– Не свирепе5й, сержант. Погодим, как свастики подтянутся. Еж ли чо, жахнем из пулемётов всех до кучи…и вся недолга.

– Хм, гляди-ка…верно сорочишь, Нечай. Погодим малёхо.

И тут в рысиных зрачках Марата вспыхнул многоглавый, как гидра взрыв, из огненной тьмы которого полетели оторванные головы, руки и ноги, сапоги и каски, плотно окруживших Григорича фрицев.

– Ай-яй-яй-яй-яй!.. Уф Алла…Прости, братка! Прости, джигит…не понял я тебя…Не понял…Держи, винтарь. От души, Нечай…уберёг ты меня от греха. Пётр Григорич то у нас на поверку…вона какой геройский мужик оказалси!.. Ну, Буренков, мамкин ты сын…полный трындец!

И уже по « линейке» крикнул:

– Всем по места-ам! – кусая губы, он с болью оглядел оставшихся ребят. Их было меньше, чем пальцев на руках. – Беречь патроны! Стрелять прицельно!

И вдруг дико, по-степному сверкнул татарскими глазами, стиснул до скрежета зубы, остервенело завыл по-волчьи на ледяное солнце. Дымившийся « дегтярь» , пламенея кинжальным огнём, захлебнулся в его руках…

Рядом через четыре огневые ячейки истово застрочил неутомимый « максимушка» , жадово пожирая пулемётную ленту, рассвечивая своё стальное жало полыхающей огненной звездой. Танкаевцы засекли автоматные вспышки немецкой цепи, различили среди горевших и шедших на них танков, штурмовиков – чёрные каски, трескучие « шмайсеры» в руках, кожей ощутили свистевшие у виска пули…Засекли и несколько автоматов, дружно ударили по ним под разными углами, скрещивая на целях длинные мерцающие иглы…

И снова трещала-плавилась броня, рвалась и стонала от взрывов земля, как на качелях переворачивалось жуткое небо… Вихрилось ревущее пламя, чёрный частокол взрывов касался тугими чубами свинцовых туч…И 3-я рота геройски погибала в последнем бою, точно ещё при последних огненных минутах, заглянула в глаза бессмертия.

* * *

…Залпы башенных орудий, шквальный огонь миномётов сводили с ума, парализовали волю, рвали в кровь барабанные перепонки, гнули и косили осколками-шрапнелью последних бойцов сводного батальона Танкаева, не давая ни малейшего шанса на спасение… О котором, впрочем, никто уже давно и не думал…Остальные: лежали мёртвые в темноте дымившихся руин…

…Пока головной танк тараном шёл на него…в памяти майора Танкаева, промелькнули самые ценные кадры хроники последних дней.

Верушка…её любящие фиалковые глаза, юная девичья улыбка и тихое, горячее, преданное, что ласкало душу под гимнастёркой: « Люблю тебя…Буду ждать…только вернись!»

…А вот, сквозь пороховые дымы: застыл перед ним его батальон, лица стрелков, которых он знал хорошо, как старых друзей, по имени и фамилии…И хоть большинству из них не было и 25-ти, – им выпало на долю пройти трудный путь, пришлось выдержать этот кромешный ад, принять смертный бой за Сталинград!.. Но молодые лица их навечно запомнил враг. Сейчас комбат видел этот отчаянный, накалённый решимостью-мужеством-верностью взгляд павших…Он – геройский святой, был для него в эти мгновенья, как Высший суд…И ему, командиру, перед живым, те что смотрели на него, как на отца, – нельзя было на этой огненной черте: ни солгать, ни свернуть, ни покинуть их рокового, безымянного рубежа.

В лету канула секунда…

« Сейчас гансовские « коробки» снова начнут долбить и ровнять нас с землёй…» – комбат нервно взглянул на часы, на подбитые танки, за коими рокотали моторы. Ожидал, когда на скорости, вращая катки, вырвется головной танк. Наведёт орудие, выпустит жидкое пламя и, содрогнувшись от грохота, двинется, увлекая другие машины, по их головам и траншеям.

« ТIогь. Это конец!» – он будто услышал голос судьбы. – Приговор окончательный. Обжалованию не подлежит» .