Читать книгу Дорога надежды - Анн Голон - Страница 6

Они появились на свет ночью. Они приветствовали мир, который им надлежало завоевать, громким криком, странно не соответствовавшим тщедушию этих существ, едва превосходивших размерами мужскую кисть.

Анжелика сделала для них все, что могла, все, что от нее зависело. Родить их, вызвать к свету с наибольшим умением и быстротой, щадя при этом их слабость. Подавляя в себе все волнения, все тревоги, она думала лишь о том, чтобы наилучшим образом исполнить свое женское предназначение. Волнения и тревоги начнутся позже, когда, отделившись от нее, их жизнь уже больше не будет зависеть только от ее усилий.

Ирландская повитуха, папистка, которую наконец-то удалось найти и убедить оказать помощь, осмотрев ее, не скрыла, что ей действительно предстоит родить двойню. Поэтому Анжелика здраво оценила последствия этого вердикта уже в самом начале родов. Тяжелая борьба! Но, как и во всякой борьбе, нужно было полностью отдаться ей, без колебаний бросить в бой все лучшее, на что она была способна.

Она едва расслышала их первый крик. Измученную, слегка растерянную, ее отвлек от мук этого мгновения жест Жоффрея де Пейрака, силуэт которого она различала у своего изголовья: она увидела, как он поднял руки и снял через чернявую кудрявую голову провансальца свою белую рубаху из тонкого полотна, в которую облачился по столь торжественному случаю. Он развернул ее, протянул руки, и повитуха положила в них два чуть различимых вздрагивающих тельца. С бесконечной предосторожностью он обернул их в эту материю, хранящую еще тепло его тела, и нежно прижал к своей смуглой сильной груди, как тогда, двадцать лет назад, он поступил со своим первенцем Флоримоном.

Таков был позабытый Анжеликой обычай аквитанцев – отцовская рубашка!

Для ребенка, только что покинувшего надежное материнское лоно, отцовская рубашка есть символ тепла, доброжелательности и защиты, которую представляет собой отец и которую тот дарит ему.

Это стало едва ли не последним, что она запомнила, будучи в сознании.

Не выйдя окончательно из забытья, вызванного тяжелыми родами, она находилась как бы во сне, куда до нее доносились отдельные слова, отдельные фразы, появлялись одни люди и оставались незамеченными другие.

Где же Жоффрей? Она не видела его более, искала, думая о нем как о внезапно исчезнувшей поддержке. Ей казалось, что он то появляется, то исчезает, она пыталась выхватить его взглядом. Голова у нее словно опустела, и она не могла связать и двух мыслей, хотя отчетливо, со всей ясностью воспринимала происходящее.

Слабый крик, раздававшийся неподалеку от нее в центре комнаты, невыносимой мукой разрывал ей душу. Ее взгляд задержался на неясных контурах колыбели.

Миссис Кранмер, незадачливая хозяйка, беспрестанно сетуя, распорядилась принести с чердака висячую люльку, что-то вроде плетеной корзины, на дне которой был постелен матрац, набитый овсяной мякиной; эта люлька прибыла сюда на «Мейфлауэре» и служила всему семейству.

Ее поставили на стол и уложили туда двух малюток, которым та оказалась в самую пору.

За несколько часов, несмотря на свою хрупкость, они заполонили собой все вокруг, все привели в движение, сосредоточив вокруг дома с коньком миссис Кранмер мысли целого города и порта.

Рождение двойни всегда сопровождается массой примет, что всеми интерпретировалось по-разному. Тем более что в данном случае речь шла о появлении близняшек у такой неоднозначной пары – католиков и французов.

Покоясь в колыбели, принявшей в свое лоно еще первые поколения североамериканских пуритан, новорожденные пребывали в центре мира, при этом совершенно не участвуя в его заботах. Крайняя хрупкость ограждала их, помещала по другую сторону бытия. Никто не осмеливался ни обсуждать, ни комментировать их существование, и вследствие этого умалчивания Анжелика понимала, что окружавшие ее люди инстинктивно не решались еще причислить их к живым.

Могла ли она питать какие-либо иллюзии относительно выживания детей, родившихся недоношенными и такими слабенькими? Она пыталась ухватиться за малейший благоприятный знак и думала, что нависшая над заливом удушливая жара, сжигающая ее, обливающуюся потом в своей постели, будет, может статься, спасением для них.

Хотя она и знала, насколько обманчивы у недоношенных первые проявления активности, она испытывала невольные краткие мгновения надежды, когда видела, с какой силой, жадностью и храбростью они припадают к ее груди. Затем их силы стали убывать.

Тишина, воцарившаяся теперь в колыбельке, наполняла ее сердце страхом еще более мучительным, чем их первые крики.

Принося их ей на кормление, люди отводили взгляд. И она понимала, что сон, внезапно нападавший на них у ее груди после небольшого усилия, был сном не сытости, а слабости. Они засыпали и почти уже оставляли ее, покидали этот мир, удалялись…

Заговорили о том, чтобы подыскать им другую кормилицу. Но кто в этом городе согласится выпаивать детей католиков? К тому же проблема заключалась даже не в этом. У их матери было молоко. Много молока. Больше, чем требовалось для их силенок. Высказали мысль, что можно кормить их из рожка молоком ослицы, но в это время года его не было.

Остановились на овечьем молоке. Но они срыгнули то, что их заставили проглотить, а затем отказались принимать его, и молоко текло у них по губам.

Анжелика до сих пор не знала, какого пола ее дети, и даже не подумала о том, чтобы задать вопрос. Она отчетливо слышала раздававшиеся вокруг счастливые, довольные возгласы: «Королевский выбор! Королевский выбор!», означавшие, что у нее родились мальчик и девочка. Но все это не вполне достигало ее сознания, да и мало ее волновало. Для нее они были двумя маленькими тельцами, двумя живыми существами из плоти и крови, нисходящими к могиле. Ей подносили их, как два белых кокона. Она хотела бы, чтобы их распеленали, и потребовала этого. Она хотела взять их на руки, прижать к себе, голеньких, такими, какими они были, когда она их носила.

Энергия, связывавшая их троих, пронизывала их подобно божественному сиянию. Однако свет затухал. Анжелика чувствовала, как он бледнел над ней, лишая ее силы. К исходу второго дня ей пришлось пережить мгновение, когда она поняла, что мальчик умрет.

Это случилось вечером. Только-только зажгли свечи в прекрасных позолоченных подсвечниках, а за окном при закате дня бесстрастно разворачивалось великолепное действо. Поначалу, окрашенные бледным золотом, бесконечно длились сумерки, затем на море опустилась фиолетовая ночь.

Анжелика сидела в своей непонятно как появившейся постели, вне времени и пространства.

Она держала перед собой голенького младенца в выемке покрывала, поместив его в образовавшуюся между поднятыми коленями ложбинку, глядя на него, следя за угасанием жизни на неопределенных, как бы стершихся чертах его личика, заострившегося, ставшего восковым. У него была маленькая круглая лысая головка цвета слоновой кости.

Темнота, приносящая с собой ритмичный шум прибоя и призывные крики тюленей, проникала теперь сквозь окно, которое пришлось оставить открытым, чтобы не задохнуться от духоты.

Когда взойдет луна, тюлени, приветствуя ее появление, залают еще громче. Но в час, когда светило прочертит на горизонте линию стального цвета, ребенок уже умрет.

У него еще не было имени. Может быть, ему суждено было умереть вот так, безымянным?

Где же Жоффрей? Она попыталась вспомнить. Его имя жило в ней громким криком, однако ее отчаяние сметало все на своем пути, и зов утопал в удушливых волнах.

Слова библейского псалма, который некогда читали при ней нараспев гугеноты в оврагах Вандеи или Гатино такими же непроглядными ночами, стучали у нее в висках набатом:

«Короток век у смертного, женщиной рожденного…»

Слова эти все крутились у нее в голове:

«Короток век! Короток век…»

Как мало дней проживет этот маленький человечек, которого она явила свету! Он был ей дороже любого сокровища.

Он еще был такой крошкой, но уже завладел всем ее естеством, почти заставил забыть себя, стать иной, отвел ей вторые роли и… погубил; он погубит ее, если уйдет.

– Не умирай! Не умирай, мой любимый малыш!

Она попыталась позвать на помощь, обрести сознание, но комната опустела, мир обезлюдел.

Они были одни, мать и сын, плывя в темноте душной ночи на неведомой лодке в мерцающем мраке, из которого выступали то зеркала и маленькие деревянные колонны, то шелковые складки балдахина и парчовых занавесок.

– Не умирай, мой любимый малыш! Умоляю тебя! Не умирай! Если ты умрешь, умру и я!

Внезапно мальчик запрокинул голову, словно птица, которой перерезали горло. Руки его опали и скользнули вниз.

Анжелика, в последней безумной мольбе возведя глаза к небу, увидела двух ангелов. Очень ясно увидела, как они переступают порог комнаты.

Они были разного роста, но их объединяла неземная красота: лица их были бледны, и от них словно бы исходил свет, а исполненная мягкости улыбка озаряла их вечно молодые чистые черты. Их длинные кудри – светло-русые у одного, золотистые у другого – ниспадали на плечи. Но они были облачены в черное.

И она поняла. Она не удивилась, различив на их груди, на том месте, где находится сердце, красное пятно, пятно крови, крови материнского сердца, пронзенного болью.

Это были ангелы смерти.

Они пришли за ее ребенком.

Она прижала его к себе, поддерживая рукой отяжелевшую маленькую головку. Его прерывистое дыхание становилось все слабее.

Анжелика смотрела на приближающихся ангелов, но мягкость их улыбки и безмятежность остановили поднимавшийся в ней душераздирающий крик.

Она безропотно отдала им дорогое дитя.

Смирившаяся, сломленная, она смотрела, как они положили перед ней малыша на стеганое одеяло, постелив на него сначала простыню. Вероятно, саван… Младший из ангелов наложил руки на неподвижное тело и стал поглаживать его, охватывая ладонями. Другой также склонился, и из прозрачной голубизны его глаз на ребенка пал всевластный луч. Их тяжелые ниспадающие волосы накрыли агонизирующего ребенка золотым балдахином.

Внезапно младенец вздрогнул, затем опал, как в последней судороге, разжав кулачки и выпрямив ножки. Спящее лицо ребенка исказила гримаса, оно сморщилось, казалось, совсем стерлось, превратившись в один широко раскрытый рот, откуда вырвался пронзительный крик. В то же мгновение из него забила тоненькая струйка светлой жидкости, невинной, удивительной в своей чистоте.

– He is saved! – вскричал один из ангелов.

А другой, повернувшись к Анжелике, добавил:

– Он голоден. Сестра моя, есть ли у тебя молоко, чтобы покормить его?

О конечно! Молоко у нее было.

Под напористым ртом новорожденного Анжелика почувствовала, как стихает боль ее отяжелевшей груди, боль, усугублявшая страдания ее измученного тела все те долгие часы, во время которых она как бы утратила ощущение реальности и переживала все муки страдающей души.

Комнату вдруг заполонили люди, движущиеся фигуры, шумные, сталкивающиеся друг с другом, в основном женщины, подносящие к глазам огромные носовые платки, всхлипывающие, а может, смеющиеся, – Анжелике было не разобрать; мужчины, на лицах которых застыло выражение страха и напряжения, и еще сновавшие туда-сюда дамы в юбках и платьях.

И наконец в этой суматохе она увидела его! Его! Высокого, смуглого, и она не могла вспомнить его имени, но он был здесь, он вернулся, и все стало хорошо. Ободренная, она уже начала было погружаться в сон, но вдруг вздрогнула от страха, боясь, что все это ей лишь приснилось.

А где ангелы?

– Расступитесь, – властно сказала она.

Чья-то рука поддерживала ее. И вновь она увидела их, склонившихся над колыбелькой, на которую она все смотрела и смотрела в течение этого казавшегося ей бесконечным времени, но вдруг вся эта организованная мизансцена как бы рассыпалась, отчего у нее закружилась голова. И она не поняла, почему эта безумная масса юбок замерла и распалась торжественно и неумолимо, оказавшись по обе стороны от ангелов и колыбельки, подобно водам Красного моря, расступившегося перед древнееврейским народом.

В образовавшемся пространстве оставались лишь ангелы и колыбель, и по уважению, а может, и страху, сковавшему собравшихся, Анжелика поняла, что не она одна видит их, этих небесных посланцев.

Все такие же безмятежные, нежные и лучезарные, в траурных одеяниях, с тем же ярким пятном крови у сердца, они снова приблизились к постели Анжелики. Старший нежно и осторожно нес нечто, почти не занимавшее места и не казавшееся ни объемным, ни тяжелым.

– О девочках всегда забывают, – сказал, смеясь, младший ангел. – Но о ней мы тоже позаботимся.

Малышка, проснувшись, жалобно и тихо вскрикивала. Она была покрепче брата и еще сопротивлялась, но и ее конец казался близким.

Под ласковыми руками ангела, длинными и полупрозрачными, она распустилась как цветок, распахнула большие темно-голубые пронзительные глаза и, казалось, благодарно улыбнулась. Она вежливо приняла грудь, сосредоточенно пососала, терпеливая, смышленая, цепкая. Ее брат-близнец, которого ангелы снова взяли на руки, безмятежно спал. И отнюдь не неверному отблеску свечей он был обязан появлением розового румянца на своих еще совсем недавно мертвенно-бледных щечках.

– They live! They suck! – слышалось отовсюду.

Все вокруг весело гудело, удивлялось, страшилось, гул то усиливался, то стихал, кружа над постелью.

«Уж не пьяна ли я?» – спрашивала себя Анжелика.

В самом деле, она ощущала себя во власти какого-то странного опьянения. Полог над кроватью качался, лица кривились, звуки то пропадали, то вдруг с резким шумом вновь появлялись словно ниоткуда. Да, она была пьяна, пьяна от несравненного эликсира – радости вновь обретенного, нежданного уже счастья, от торжества жизни над смертью.

У нее стала подниматься температура. Она узнала симптомы болезни, которая, с тех пор как она побывала на Средиземном море, порой вновь нападала на нее. Скоро ее охватит жар, затем пронзит ледяной холод. Пока же головокружение в сочетании с безмерной радостью не было ей неприятно.

Она увидела, как двое ангелов склонились над ней, и только тогда заметила, что пятно на месте сердца было не пятном крови, а неровно вырезанной и грубыми стежками пришитой к черной ткани их одежд заглавной буквой А.

«Их платья из обыкновенной саржи», – решила она.

Затем спросила:

– Я что-то выпила?

Но на восхитительных лицах серафимов отразилось замешательство. Она услышала долетающий до нее как бы из глубокой темноты мужской голос, его голос, переводивший ее вопрос на английский язык. Два светловолосых ангела отрицательно покачали головами. Нет, ей ничего не давали выпить.

– Но давно уж пора позаботиться и о тебе, бедная сестра, – сказал старший ангел с таким нежным сочувствием, что Анжелика ощутила внезапный упадок сил, почувствовав себя еще более слабой и потрясенной, чем раньше.

Под спину ей подоткнули перьевую подушку в наволочке из тонкого чистого полотна. Она откинулась на нее, и над ней сомкнулись волны покоя и блаженства. Скоро она отправится в последний путь и наконец встретится с ними, теми посланцами своего детства, что предсказали ей некогда «прекраснейшую из жизней на земле».

Однако, вспомнив в последнее мгновение о том, что она значила на земле и для любящих ее близких, и для всех тех, кого она знала или пока еще не встретила, живших своей жизнью, она нашла в себе силы прошептать как обещание:

– Я вернусь…

Окружавшие ее взволнованные люди решили, что она умерла, и заметались, а затем успокоились, отметив, как она учащенно дышала, но все же жила, и увидев яркие красные пятна на ее скулах. Один за другим, как бы с сожалением, они покинули комнату.

Луна всходила над Массачусетским заливом и, раскручивая свой магический круг, натягивала над горизонтом серебряную нить, отделяя небо от земли; Диана, со звездой во лбу, древняя богиня изобилия и плодородия, кидала пригоршнями в барашки набегающих волн тысячи сверкающих золотом песчинок.

В эти волны приплыло порезвиться целое стадо тюленей, отливающих бронзой и самозабвенно играющих среди искрящихся скал; они не страшились ни близости человека, ни черного покачивающегося частокола корабельных мачт и рей, что вырисовывались в порту на фоне залитого лунным светом неба.

Временами их торжественная песнь широко разносилась вокруг, когда они вдруг все вместе высовывали из воды свои круглые безухие головы и голосили, глядя на обрамленные светом плывущие по небу облака.

Их услышали и жители Салема.

Многие думали, не решаясь сказать об этом вслух, что тюлени, ставшие пугливыми в последние годы, с такой смелостью приплыли к побережью этой ночью для того, чтобы отметить мистическое событие, местом действия которого уже не впервые становился дом миссис Кранмер, а чего ж еще от нее можно было ожидать! Космические отголоски этого события, столь же непредсказуемые, сколь и разрушительные, значительно превзойдут по своему значению, чего они как раз и опасались, в общем-то вполне естественное, хотя и досадное рождение двойни от родителей папистов и французов в Новой Англии, в их городе, их, избранных самим Спасителем.

«О Боже! Защити от нечистых помыслов того, чей порог обагрен кровью агнца!»