Читать книгу Дорога надежды - Анн Голон - Страница 9

Рут и Номи, стоя по обе стороны от угрюмой Агари, волосы которой украшал венок из дикого винограда, просили за бедную цыганку:

– Возьмите ее с собой в Голдсборо, миледи. Нам сказали, что там мирно уживаются самые разные люди, женщинам ничто не угрожает и они находят себе мужей и приданое. Даже ходят слухи, что одна мавританка вышла там замуж за французского офицера. Умоляем вас. Возьмите с собой это бедное дитя, потому что здесь мы боимся за ее будущее. Одни забрасывают ее камнями, другие обвиняют в том, что она вводит их в такое искушение, что они не остановятся и перед насилием, а затем, возможно, и убийством под предлогом, будто в охватившем их вожделении виновен дьявол. Там у вас ее ждет более счастливая жизнь…

Анжелика начала с того, что мавританка, о которой тут говорят, воспитанная дамами из Сен-Мора и получившая отличное содержание от таинственной крестной матери, живет сейчас не в Голдсборо, а в Квебеке и к тому же мужа себе пока не нашла. Но не из-за того, что молодые канадцы имели что-либо против цвета ее кожи, темной, как подгоревший хлеб, а потому, что требования этой девицы в отношении будущего супруга были уж слишком завышенными.

Тем не менее следовало признать, что такой красивой и невинной девочке, как Агарь, прирожденная чувственность которой сияла, как солнце в разгар лета, будет лучше и безопаснее в Голдсборо, чем в суровом и чрезмерно целомудренном Салеме. Ибо в поселении, основанном дворянином-авантюристом графом де Пейраком, царило такое смешение всего, что только можно вообразить, что нравы людей становились от этого еще более свободными. Там уже давно прекратили возмущаться друг другом и по каждому спорному вопросу обращались к губернатору Колену Патюрелю и в другие важные инстанции, которые и ввели для того, чтобы на месте царил порядок, приличия и дисциплина, необходимые в любом свободном порту; так каждый поселенец мог спокойно заниматься своим делом.

Совместное проживание имело свои неудобства, но жители Голдсборо научились уважать свободу каждого человека. Поселение состояло из членов гугенотской общины Ла-Рошели и множества бывших пиратов, проституток, сосланных министром Кольбером в Канаду для ее заселения, и молодых француженок из Акадии, так что такое положение дел само по себе привело к ограничению не только религиозных, но и национальных притязаний. Ибо там, кроме того, жили англичане из пограничных районов, уцелевшие после бойни, устроенной французами и индейцами, шотландцы, отставшие от экспедиции сэра Александера, акадцы с побережья Французского залива, и не только они. Разумеется, Агарь не останется там незамеченной, но и не подвергнется риску вызвать в жителях Голдсборо то чувство гадливости, ужаса и презрения, которые она пробуждала в Новой Англии и которые в один прекрасный день могли бы спровоцировать каких-нибудь фанатиков сыграть с ней злую шутку.

Но стоило молодой цыганке понять, о чем идет речь, как она стала громко кричать. Она не хотела расставаться ни со своими приемными матерями, ни с Салемом, ни с тем, что составляло весь ее мирок; ее крики наводили на мысль, что все, чему они ее научили под соломенной крышей лесной хижины или под улюлюканье толпы, свирепое и оскорбительное гримасничанье которой не столько ее пугало, сколько забавляло, было простым наваждением.

Кто сможет понять ее язык вдали от дома? С кем будет она общаться, она, сирота, представительница чужой расы, брошенная под кустом сумаха, которую Небеса свели с единственными существами, рожденными под той же звездой и готовыми ее приютить и полюбить?

Понимая, что без их теплоты она будет ввергнута в мир куда более темный, пустынный и холодный, чем океанское дно, она бросилась к ногам Рут и Номи, умоляя не бросать ее.

– Вы должны оставить ее у себя, – решила Анжелика после того, как они исчерпали все доводы, желая убедить ее. – Поверьте, что мы охотно приняли бы ее, но сомнений нет, она без вас не сможет. И со временем зачахнет.

В эту минуту из-за занавески показалась миссис Кранмер.

– Раз она остается у вас, прибейте ее ухо к двери, – решительно сказала она. – Таков обычай. Если слуга или вольнонаемный добровольно отказывается от дарованной ему свободы, мочка его уха должна быть прибита к двери дома владельца; в глазах окружающих это будет означать, что отныне он принадлежит хозяину и обязан служить ему до конца своих дней. Этой процедуры вам не избежать. Надеюсь, на сей раз вы не нарушите закон, – настойчиво проговорила она, обращаясь к Рут, которая, казалось, не слушала ее и направилась к колыбели младенцев.

Миссис Кранмер упала в кресло для посетителей, стоявшее у изножья кровати, и вытянула шею, как бы заранее готовясь выслушать то, что ей сочтут нужным ответить.

Однако мгновение спустя Анжелика услышала легкое похрапывание и с удивлением обнаружила, что миссис Кранмер погружена в глубокий сон.

– Что ты с ней сделала, Номи? – не оборачиваясь, спросила Рут.

– Усыпила. Она начала раздражать меня этими глупостями.

Рут вернулась, держа на руках проснувшуюся девочку.

– Номи, твои шутки нам дорого обойдутся!

Номи рассмеялась:

– Ну и ладно. Зато повеселились!

Она вскочила на ноги и на радостях пустилась в пляс с Агарью, похожей на бабочку в своем пышном красном платье. Рут Саммер с насмешливой жалостью смотрела на уснувшую женщину.

– Нас называют безумными, но что такое наше безумие в сравнении с ней? Разве не безумны ее предписания, которым надо следовать, чтобы доказать Богу и ее соседям, что ты хороший христианин? Прибить ей ухо? Какой бред! Разве не для того пришел Христос, чтобы смягчить наше жестокосердие? Но они позабыли об этом.

Рут ходила взад и вперед, укачивая ребенка и продолжая говорить:

– Мы исцеляем страждущих, любим друг друга, регулярно вносим десятину в пользу общины, но, несмотря на это, все кругом твердят, что мы «отказались от Бога».

Она покачала головой.

– Отказались от Бога? Нет и нет, не может быть такого! Мы спасены от безумия, воздвигнутого под сенью Его Имени, да, именно! Вечная Ему хвала и слава! «Он призвал нас и пустил в открытое плавание».

Номи перестала танцевать, подхватила прикроватный столик и поставила его на середину комнаты.

– Карты на стол, Рут, подруга моя! Раскинем их перед нашей героиней, пусть она узнает то, что уготовила ей Судьба.

Агарь разложила на плиточном полу подушки. Рут показала малютку Анжелике:

– Ну разве она не восхитительна? Набирает вес, и глаза становятся небесного цвета.

Она положила ее на подушку, и малышка стала внимательно осматриваться.

– Вставайте, – сказала Рут Анжелике, – и садитесь в это большое кресло. Арканы надо держать прямо, тогда и толковать их можно верно.

Они помогли ей сесть, и Анжелике стало интересно, что же такое они замышляют.

Поставив перед ней столик, Номи принесла большую бархатную сумку-мешок. Рут, устроившись напротив Анжелики, открыла ее и достала колоду длинных пестрых игральных карт, именуемых Таро.

Она объяснила, что карты отдыхали и в течение двух дней к ним никто не прикасался и не гадал. Она заранее позаботилась о том, чтобы карты располагались в колоде в прямом, а не в перевернутом положении, что могло бы при гадании изменить благоприятный вариант предсказания на неблагоприятный.

В детстве Анжелике рассказывали, что карты пропитываются сильным запахом серы, однако позднее, при Дворе Чудес, она познакомилась с искусством цыганок, которые благодаря своим таинственным знаниям сразу попадали в высшие слои преступного общества.

Прослышав о талантах Рут Саммер, она призналась, что в ее намерения входило попросить ее продемонстрировать их. Она опасалась только, что еще слишком слаба для участия в сеансе.

Рут тряхнула своим высоким белым чепцом и заявила, что не существует каких-то неблагоприятных или счастливых моментов для гадания на Таро. Вполне достаточно одного внутреннего желания героя или героини, то есть вопрошающего.

Она также предупредила, что использует для гадания двадцать две карты, из которых одну надо вначале выбрать и отложить. Такой способ гадания восходит к исламским картам наиб, вошедшим в обиход в четырнадцатом веке.

То были двадцать две фигуры, именуемые козырными в обычных картах и старшими арканами в картах Таро.

Карты, которые она разложила на столике, ей подарил один моряк из Венеции, член экипажа каперского или пиратского корабля, приплывшего из Карибского моря и бросившего якорь в порту.

Как-то базарным днем после выгодной продажи скота и сыров Рут, скромненько идущая за своим мужем Брайаном Ньюленом, заглянула в таверну «Белый кит» выпить кружку пива в общем зале. Какой-то матрос, в цветастой розовой индийской рубахе, с зеленой чалмой на голове, золотыми кольцами в ушах, черной повязкой на глазу и попугаем на плече, вдруг резко встал со своего стула и, тыча в нее пальцем, прогремел на смеси итальянского с английским, что и слепому понятно: если и есть на свете человек, обладающий даром ясновидения, то это она – сидящая вон там женщина. И что он готов научить ее гадать на Таро, дабы не давать ходу шарлатанам. Как только он закончил свою странную речь, все увидели, как Рут Саммер, урожденная квакерша и конгрегационалистка, в замужестве пуританка, встала и, как зачарованная, села за стол одноглазого пирата. Сеанс обучения, проходивший в клубах табачного дыма, занял два-три часа, в то время как на улице, в тумане, стоя рядом с двуколкой, фермер Ньюлен терпеливо ждал его окончания. Таков был первый странный случай, который, конечно, вспомнили судьи по делу Шипераль.

Покидая Салем, карибский гадатель оставил ей колоды разноцветных Таро – розовых для тела, голубых для души, золотых для духа, – с которыми она никогда больше не расставалась и которые разложила теперь перед Анжеликой, предлагая выбрать одну из трех, а затем вытащить одну карту на выбор и отложить в сторону. Потом, снова перетасовав колоду, она раскинула ее и попросила Анжелику снять семь любых карт.

Она разложила эти первые семь карт в форме звезды Давида – двух наложенных друг на друга особым образом треугольников с седьмой картой в центре. Она открывала карты, лежащие напротив друг друга: сначала ту, что наверху, затем ту, что внизу, и так на всех концах звезды вплоть до очень важной седьмой посередине, поскольку она влияла на общую картину открытых только что парных карт.

Первый расклад вышел удивительно положительным.

Первый аркан оказался солнцем, лежавшим напротив императрицы, то есть Анжелики.

«Солнце омывает и озаряет тебя. Обещает процветание и славу, удачу во всех начинаниях, успех и богатство. Солнце всегда сопутствовало тебе. И принимало облик мужчины».

Затем шли влюбленные и император, подтверждавшие, что любовь всегда переполняла ее и покровительствовала ей.

«Любовь покровительствует тебе через очень могущественных мужчин… Их как минимум двое, но также и множество других мужчин. Знак того, что любовь всегда была с тобой и даже спасала…»

Затем луна и колесо.

– Материнство: обновление твоего окружения, новый ребенок. Ну, это-то мы знаем! Зато могут вновь появиться братья и сестры…

Анжелика бросила удивленный взгляд на гадалку в белом чепце. Рут Саммер не могла знать, что в Нью-Йорке они встретили Молина, напавшего на след Жослена де Сансе, ее старшего брата. Престарелый валлон из Статен-Айленда, предместья Нью-Йорка, приютил его в Америке. Встреча, конечно, произошла не вчера, однако Молин продолжал поиски…

И вот гадалка перевернула седьмой срединный аркан: суд. В данном раскладе эта карта означала для нее неожиданность.

Рут точно не могла сказать, ждет ли она ее в семейной жизни или в отношениях с другими людьми.

– Неожиданность, – сказала она, собирая вокруг седьмого аркана все другие карты, – соль твоей жизни.

Вторые семь карт, также разложенные в виде звезды, открывались парой папа и повешенный.

Гадалка стала серьезной и задумалась.

– Это благородный человек, – мягко, почти с нежностью сказала она, – несущий с собой эзотерическую истину, монах, так как повешенный противостоит мудрецу, величайшему мудрецу.

Потом она раскрыла еще одну пару, смерть и отшельник. На лице ее отразилось сильное волнение. Она помолчала, и казалось, ей хотелось отвергнуть сей приговор. Наконец она с грустью произнесла:

– Глубокое противоречие раздирает душу этого выдающегося человека.

Затем, открыв карты дьявола и башни, она вздрогнула:

– Колдовские чары, сатанинские колдовские чары завладели им!

Поспешно, как бы ища высшей защиты от неминуемой катастрофы, которую ей приоткрыли Таро, она перевернула последнюю серединную карту.

– Папесса! – воскликнула она.

Она замерла, указывая на роковое изображение, – сидящую женщину с папской тиарой на голове.

– Эта женщина довела благородного человека до позора и погибели, – добавила она. И, подняв глаза на Анжелику, монотонно произнесла: – Они оба одержимы дьяволом и жаждут твоей смерти.

Воцарилось молчание, и Анжелика изо всех сил пыталась скрыть свое волнение.

Папесса? Выдающийся человек?

Речь могла идти лишь об Амбруазине, дьяволице, и одновременно ее наставнике и сообщнике, иезуите Себастьяне д’Оржевале, имя которого старались не произносить во время сеанса.

Наивная колдунья-квакерша неминуемо упала бы в обморок от ужаса, если бы могла увидеть тех, кого ее слова извлекли из не такого уж далекого прошлого, так как для нее, выросшей в секте, вышедшей из Реформации, католический священник, иезуит, навсегда оставался воплощением зла.

Но что касается злодейки, папессы, Анжелика хотела ей сказать, что та мертва и предана земле.

Он же, выдающийся человек, в настоящее время лишен могущества, ибо бесследно сгинул в лесах ирокезов.

Она услышала, как Номи прошептала:

– И он тоже в могиле…

– Не разговаривай, когда я раскладываю двойную печать Давида, – приструнила ее Рут.

И все же Анжелике показалось, что она читает мысли Номи; те же беспокойные мысли приходили в голову и ей. Она понимала также, что в произнесенных Номи словах заключается свидетельство: «И он тоже в могиле».

Последние семь карт, третья звезда, подводила итог всему сказанному. Иногда она резюмировала «настрой» всей жизни, во всяком случае какой-нибудь весьма значительной ее стороны, а также на несколько лет вперед предвещала грядущее. Этот третий расклад обещал быть самым интересным, говорили они, благодаря впечатляющим значениям остававшихся не раскрытыми пока семи арканов, среди которых – маг, повозка, справедливость, сила, умеренность, звезда, мир.

В какой они предстанут последовательности?

Каковы будут их пары?

Один из этих символических арканов мог случайно выпасть из комбинации при раскладе, поскольку одну карту убрали в самом начале гадания. Тогда он будет заменен на безумца, распутника, которого за пятку кусает собака. Это наиболее загадочный из арканов, способный полностью изменить значение всей комбинации.

Итак, первая карта, открытая Рут, оказалась повозкой, которой противостоял странный безумец, облаченный в небесно-голубые одежды, опоясанный золотым поясом, в голую пятку которого впился зубами черный сторожевой пес. Номи сдавленно вскрикнула.

– Что это означает? – спросила Анжелика с бьющимся сердцем.

– Бегство! Уход с намеченного пути или, по крайней мере, вынужденную поездку, в которую надо обязательно отправиться. Ее вызывает укус пса, что может означать как происки непримиримого врага, так и Божью длань, властно направляющую вас по вашему пути.

– …И туда, куда я, быть может, не хочу идти! – воскликнула Анжелика. – Хватит, Рут, – решительно заявила она, – я ни о чем больше не хочу слышать. Ни об этой повозке, ни о поездке, ни о бегстве или другом пути. Я хочу жить, хочу быть счастливой.

– Но я считаю, что в целом расклад более чем обнадеживает. Очень хороший расклад, – заявила Рут, резко поменяв концовку фразы.

– Нет, я ничего не хочу знать. Я хочу мечтать, хочу мечтать, что у меня больше нет врагов. Если нужно будет, я всегда смогу дать им отпор.

– Ты же Стрелец, – сказала Рут, словно это могло объяснить возмущение Анжелики.

Стрельцы отвергают слишком определенный образ будущего, которое в действительности мало их заботит и о котором они предпочитают узнавать постепенно, ибо Стрельцы живут исключительно настоящим. И в то же время это знак тех, кто нацеливает в небеса нетерпеливую стрелу, исполненную живого воображения, поэтому мысли о будущем, которое одним разумом не охватить, выбивают у них почву из-под ног.

Сегодня Анжелике хотелось верить в то, что она дожила наконец до дней прочного и основательного счастья в стенах Вапассу. Хватит с нее бегства и новых путей… Рут, видя волнение Анжелики, ласково положила ладонь на ее запястье:

– Не мучь себя, сестра моя. Эти последние семь карт раскрывают нам лишь общий смысл твоей судьбы, и я не вижу в ней особых неотвратимых несчастий. Совсем напротив, ты есть и будешь победительницей, уж поверь мне.

Она не отрицала, что существует сильное демоническое влияние, однако сейчас, когда они сделали первый расклад, это влияние было под контролем. И что бы ни случилось, победа ей была обеспечена, блистательная и решительная.

– Может, и так. Все равно ничего не хочу больше слышать об этой повозке.

Легкое похрапывание, сопровождавшее их беседу, напомнило им о присутствии миссис Кранмер.

– Разбуди ее, Номи.

– Нет уж, дудки. Пока она спит, повсюду в доме царит покой.

Они посмотрели на хозяйку дома, которая продолжала спать, как дитя, иногда тихо похрапывая, что говорило о ее глубоком забытье.

– Пусть отдохнет, – сказала Рут Саммер с услужливой предупредительностью. – Женщина она не плохая, но очень уж противоречивая. Ее осаждают множество безосновательных и безысходных страхов, они сковывают ее по рукам и ногам, не дают вздохнуть в полную силу. Все обитатели этого дома охвачены безумием, за исключением нескольких недалеких служанок, а также…

Она на мгновение задумалась:

– Может быть, старого господина? Ибо с приближением старости мужчины ведут себя не так, как женщины. В то время как женщины, пользующиеся большей свободой, которой они обязаны утрате привлекательности и которая вызывает в них желание отомстить за жизнь, проведенную в услужении и подчинении, часто становятся властными, резкими, даже злобными и сварливыми, мужчины же, сняв с себя доспехи и не чувствуя теперь груза суровой военной обязанности, то есть защиты слабых существ, охотно становятся снисходительными и мудрыми, благодушными от более приятной жизни, прелесть которой они не могли прежде позволить себе вкусить. Они становятся понимающими и простыми, то есть в них проявляется лучшее, что составляет их естество… Это случилось, как мне кажется, с патриархом здешних мест, слывшим в свое время очень строгим законодателем, еще более строгим, чем Уинтроп, основатель, которого, по слухам, он изгнал из города.

Пока она говорила, тот, о ком шла речь, появился на пороге; его высокая, величественная и стройная, несмотря на возраст, фигура закрывала собою почти весь дверной проем. Он неподвижно стоял на пороге и напоминал выполненный во весь рост портрет какого-нибудь предка в раме. Его выцветшие глаза смотрели на присутствовавших с тем отстраненным, загадочным и доброжелательным выражением, какое искусный живописец мог бы придать своему заказчику для того, чтобы тот сохранил на века в назидание потомкам свой образ, особо об этом не задумываясь: улыбающийся и суровый одновременно.

Так как перед ним были четыре женщины: Анжелика с нимбом светлых волос, величественно восседавшая в большом кресле, Рут, сидевшая перед все еще разложенными картами рядом с Номи, склонившей голову ей на плечо, и Агарь у их ног, плетущая венок; даже пять, если считать Онорину, рыжая шевелюра которой пылала в углу, и даже шесть, если отнести к женской половине рода человеческого Глорианду, имя которой было длиннее ее самой, – достопочтенный Сэмюэл Векстер, единственный мужчина, приковывал к себе в это мгновение всеобщее внимание, и взгляд малышки показался ему не менее глубоким, чем взгляды остальных.

Взгляды всех этих женщин, направленные на него одного, мужчину-хозяина, мужчину-стража, мужчину-судью…

«А ведь в чем душа держится», – подумал он, чувствуя, насколько сам он был слаб перед этой сходящейся на нем одном силой.

И улыбнулся еще шире.

Он подошел к колыбели, посмотрел на Раймона-Роже де Пейрака, второго представителя мужской половины рода человеческого в этой комнате, спящего, крошечного, не осознающего этой сомнительной привилегии, и процитировал:

– Первая часть Книги Иова, глава четырнадцатая, – хором сказали Рут и Номи, собирая со столика и укладывая в сумку пестрые карты.

Анжелика была поражена, услышав, что старик продекламировал строки, преследовавшие ее в минуты агонии малыша.

Она попросила у старца извинения за то, что принимает его в неглиже в своем «алькове», как тогда говорили в Париже.

Номи придвинула ему кресло. Он опустился в него и не выказал особого удивления, обнаружив в другом кресле свою спящую дочь, миссис Кранмер. Почтенный возраст позволял ему беспрепятственно проникать в женские комнаты, а отойдя от общественных и религиозных дел, он избавился от необходимости осуждать небольшие странности, с которыми он там сталкивался, ведь известно, что у женщин свои представления о развлечениях и личном досуге.

Он заговорил о доброте Иисуса Христа, одарившего их давеча милостью и благодатью.

Анжелика никак не могла привыкнуть к тому, что эти люди, бородатые, строгие, нетерпимые, в большинстве своем ворчливые и часто невыносимые в быту, видели почти что закадычного друга в Иисусе Христе, которого евангелисты изображали скорее приветливым молодым человеком, снисходительным к грехам мира сего, мягким и нежным по отношению к женщинам и детям. Можно побиться об заклад, что этот Учитель, этот Господь, к которому они испытывали самую преданную дружбу, комментируя каждое Его слово так, словно часами беседовали с Ним в Иерусалимском храме, на общих собраниях или в здании совета, – так вот, можно побиться об заклад, что тогда, при Его жизни, они бы никогда не приняли и не потерпели Его таким, каким Он был, и что Он намного раньше оказался бы прикован к позорному столбу в ожидании виселицы, чем распят на кресте. Она осмелилась сказать ему об этом.

Сэмюэл Векстер позволил себе улыбнуться и не стал возражать. Он сказал, что, в сущности, человеческий облик Иисуса Христа его никогда не интересовал, что он, безусловно, намеренно был скроен по общей мерке, достаточно безликой для того, чтобы со временем его поставили под сомнение, настолько факты жизни Сына Человеческого были неопределенны и немногочисленны, а сама Его личность в конечном счете была весьма заурядной, черты ее были общи, они подходили всем и никому не мешали и в общем, что было в высшей степени умно, нравились даже женщинам и детям.

Восторг же и преклонение вызывал у него феномен божественного воплощения, эта удивительная тайна, которая сделала доступной для человека саму мысль о существовании всемогущего Бога.

Он повторял, что его ничуть не волновало то, что телесная оболочка Христа недостаточно выразительна. Очарование и весомость деяний Христа, сына плотника, только лишний раз доказывали проявление Божественного в обыденном.

– Вот именно, – возразила Анжелика, – разве это желание нравиться женщинам и детям не доказывает, что Бог, воплотившись, решил сосредоточить свои новые откровения в чувствительности, то есть в любви?

– Не будем путать чувствительность и любовь, – сказал, протестуя, преподобный Векстер.

– А почему бы и нет? – запротестовала в свою очередь она. – Какая разница, кроме разве того, что чувствительность есть не что иное, как мельчайшая частица, крошечный росток того всеобъемлющего чувства, которое являет собою в своей всеоживляющей сущности любовь, поскольку считается, что Бог есть любовь? Я думаю, – добавила она, видя, что он молчит, – что Иисус не был ни слабым, ни заурядным, как вы хотите Его представить, но человеком, исполненным привлекательности и очарования. Он сознательно избрал такой облик не только для выражения того, что Бог – это любовь, но и чтобы напомнить, что Он может быть любим, и чтобы сделать доступной тайну такого чувства, как любовь, о котором люди того времени имели так мало представления. И считаете ли вы, ваша честь, что сегодня Новый Завет так уж правильно толкуют? Именно как чувство, а не только как букву закона?

Преподобный Сэмюэл Векстер сдвинул густые седые брови и задумчиво посмотрел на нее.

– Жаль, что вы женщина, – прошептал он, – и слава богу, что вы папистка.

– Отчего же?

– Потому что я могу не переживать, видя, как вы в силу слабости вашего женского ума вступаете на путь, который безнадежно впавшие в ересь священники даже вашей религии не преминули бы посчитать опасным и вредным для особы вашего пола.

Она согласно кивнула:

– Здесь вы правы, сэр. В вопросе о слабости женского ума в сравнении с мужским все главы всех религий и сект приходят к согласию; более того, именно здесь возможно некое сближение, на которое полезно было бы указать на семинарах и соборах, то самое, к которому Отцы Церкви, заботящиеся о взаимопонимании христиан, весьма безрезультатно призывают. И все-таки почему вы сожалеете о том, что я женщина?

– Если бы вы были мужчиной, то могли бы стать, разумеется после обучения в университете доктрине, ценным участником религиозных диспутов в колледжах, куда допускаются только мужчины.

– Вот мы и вернулись к началу нашего спора. Почему мужчины присвоили себе исключительное право на Бога? Физическую слабость женщины, которая в первобытные времена являлась основанием для разделения обязанностей между полами, не стоило бы сейчас принимать во внимание в вопросах, затрагивающих духовную сферу… В конечном счете Адам и Ева, обнаженные и оживленные в саду Эдема божественным дыханием, имели равные права.

– Адам был создан первым, – воскликнул преподобный Векстер, подняв к небу палец.

– Не следует ли нам наделить высшей властью цветы и птиц, раз они были созданы прежде нас, людей?

Патриарх молчал, явно медля с ответом. Затем после длительного молчания улыбнулся в усы:

– Я мог бы возразить вам, что Ева была создана из ребра Адама, – факт, предполагавший известную зависимость женщины от мужчины, но тогда вы бы решили, что Творец пожелал ее слепить из материала менее вульгарного, чем глина.

– И правда, хорошая мысль!

– Кроме того, вы бы указали мне на этих двух чудесных близнецов, возникших из вашей плоти и от семени вашего супруга, и стали бы утверждать, и совершенно правильно, что это не делает их в ваших глазах менее достойными в смысле ценности всякого человеческого существа, чья судьба зависит только от него самого и от Божьей воли, а не от того факта, что он рожден от другого создания…

– Теперь мне можно не подыскивать аргументы.

– Которые вы, безусловно, отыскали бы. Но… действительно, я хочу пощадить ваши силы, поскольку, кроме всего прочего, темные круги у вас под глазами говорят мне о том, что вы не более чем слабая женщина, – лукаво, но доброжелательно заметил он, – вы слишком долго спорили и рассуждали для человека, которого мы совсем недавно чуть было не предали земле. Отдыхайте.

Вставая, он воздел, словно для благословения, свою белую, длинную, почти просвечивающую на свету руку, выступавшую из отороченного беличьим мехом рукава широкого плаща, который он носил даже в жаркие дни.

– Хочу только сказать вам, миледи, насколько я ценю ту честь, которая была оказана моему жилищу вашим присутствием и случившимися в нем великими событиями. Вы привносите с собой грациозность и ту живость мыслей и образов, что составляют очарование Старого Света. В детстве в Лейдене, в Голландии, мне нравилась атмосфера прошлого, которой была пропитана каждая улочка. А здесь нам не хватает корней. Мы похожи на вбитые в землю сваи. Я хотел бы также проинформировать вас о том, чтó собираюсь сказать господину де Пейраку. Если случится, что хрупкое равновесие, поддерживаемое вами во Французском заливе и позволяющее народам этих мест мирно трудиться, нарушится и если эти сумасшедшие, ваши друзья и соотечественники, которых господин де Пейрак пока что сдерживает, вновь примутся завидовать его могуществу, знайте, что губернатор Массачусетса и особенно члены Салемской консистории всегда будут искренне рады принять вас и ваших близких. Ваши старшие сыновья учились в нашем Гарвардском колледже. Наша хартия оставляет за нами право выбора друзей и союзников. Ни французский, ни английский короли не могут указывать, как нам поступать в этих делах, и мы милостью Божьей считаем себя свободным государством.

Слуги уже несколько раз заглядывали в комнату, не осмеливаясь прервать величественного старца. Для него наступило время ужина.

Анжелика поблагодарила его, заверив, насколько приятно ей сознавать, что в штатах Новой Англии у них есть надежные друзья, несмотря на то что сами они являются французами и католиками, и это лишь подтверждает возможность взаимопонимания между людьми, движимыми доброй волей. Он удалился.

– Только не очаруйтесь Бостоном, – были его последние слова.

Когда он вышел, Рут и Номи помогли Анжелике лечь обратно в постель. Она была утомлена, и они удобно уложили ее на подушки. Она тут же закрыла глаза.

В разговоре с патриархом она забыла о повозке и о безумце с золотым поясом, и раздражение, охватившее ее во время гадания Рут, прошло.

Зато она вспомнила ее заверения об обнадеживающем раскладе последних семи карт, в котором злые силы были «под контролем», а в «блистательной и решительной победе» никто не сомневался.

Воспоминание соединилось с чувством глубокого умиротворения, наполнявшего ее с момента рождения детей и их спасения. Случилось нечто, принесшее ей победу. Рут, наделенная даром ясновидения и пророчества, настолько приблизилась к истине, что Анжелика сильно испугалась.

Говоря о папессе и выдающемся человеке, Рут уточнила: «Они жаждут вашей смерти».

Так оно и было! Хотя и стало теперь достоянием прошлого.

Папесса, выдающийся человек и в самом деле оказали пагубное влияние на новую жизнь, которую Анжелика и Жоффрей де Пейрак пытались начать после длительной борьбы за то, чтобы вновь быть вместе.

Злобные происки, тайные заговоры ядовитыми лианами опутали их такую хрупкую по сути своей жизнь. Это лишний раз доказывало, что битвы духа разыгрываются и преследуют человека повсюду, приводя порой к торжеству даже над непреодолимыми препятствиями, которые на каждом шагу возникают в диком, населенном такими разными народами краю.

Номи прошептала тогда: «И он тоже в могиле…»

Ссылка их врага Себастьяна д’Оржеваля и молчание, которым была окутана его персона, могли означать своего рода духовную смерть, не позволявшую ему проявлять себя. Будучи еще недавно объектом восхищения, он, чтобы властвовать над людской слабостью, пользовался своей легендарной славой и привлекательностью: известностью, красотой, светскими успехами, собственным боевым знаменем, состраданием, которое вызывали его искалеченные пытками пальцы, невыносимым блеском сапфировых глаз…

В его распоряжении находились шпионы, доставлявшие его письма самому королю, преданные фанатики. А теперь все изменилось. Страсти улеглись. Имя его постепенно забывали.

Напряжение ослабло и растворилось, как темные грозовые облака, ушедшие за горизонт. Быть может, они ждали еще своего часа, но, как было сказано, находились «под контролем», и она ощущала на себе, на своих близких, на всех, кого она любила, небесную защиту.

Упоительная уверенность. Широкое белое крыло раскинулось над ними, как свод шатра в дикой пустыне.

И, не подозревая, насколько ее предчувствию суждено вскоре сбыться, Анжелика думала, что произошло нечто, предотвратившее несчастье. И произошло это либо до, либо во время рождения близнецов, поэтому их судьба была отмечена печатью такой угрозы.

Миссис Кранмер в беспокойстве открыла глаза. Ничего особо не помня, она чувствовала себя жертвой какого-то фокуса и, повернувшись к окну, с недоверием посмотрела на яркий блеск заходящего солнца. Затем вздохнула.

Через несколько дней эта шумная компания, часто нарушавшая ее душевный комфорт до такой степени, что она теряла достоинство и проливала слезы, взойдет на борт корабля, придет зима, и она снова очутится в окружении истинно верующих. Молитвы и нравственные обязанности вновь наполнят четким ритмом ее жизнь. И воспоминания о пережитом этим летом сотрутся из ее памяти.

Бедняжка леди Кранмер, предпочитавшая из смирения, чтобы ее называли хозяйкой, а не миледи, и не догадывалась, что прежде, чем покой снизойдет на ее душу и ее дом, ей предстоит пережить еще одно, последнее испытание, куда более тяжелое и невероятное, чем все предыдущие.