Читать книгу Возвращение - Анна Александрова - Страница 4

В глаза ударил яркий, обжигающий свет, он проникал в мой мозг, в тело, в душу. Я зажмурился.

– Он приходит в сознание! – прозвучал приятный женский голос.

А вслед за ним весьма неприятный мужской:

– Кровотечение не останавливается. Еще тампон. Давление проверьте!

– Падает.

Я снова провалился в темноту. И снова свет, на этот раз мягкий, успокаивающий. Он струился издалека ровным голубоватым свечением. Я не видел, что было вокруг, я видел только этот свет, который притягивал меня к себе. Он становился все ближе и ближе, окатывая меня волнами невероятно приятной дрожи и, наконец, свет поглотил меня всего. И уже в следующую секунду я увидел, что стою на зеленой траве, у ног моих течет ручей, а над головой ясное синее небо, отливающее тем самым волшебным свечением.

Мне не было страшно, но было тревожно. Я огляделся – вокруг никого, лишь мохнатые пчелы жужжали над голубыми васильками, да чуть поодаль шуршало листьями большое черное дерево.

– Ну, здравствуй внучек, – услышал я такой знакомый, но давно забытый голос. – Как добрался?

Я обернулся, совсем рядом со мной, на другой стороне ручья стояла она – моя бабушка.

Бабуля умерла, когда мне было лет десять, но я хорошо её помнил, потому что любил очень сильно. Однажды она даже спасла мне жизнь, когда я чуть не утонул в нашей деревенской речушке.

– Бабушка …. Господи, я что умер? – прошептал я сдавленным голосом.

– Выходит, что так, – улыбнулась старушка. – Да ты не бойся, внучек, земная смерть это еще не конец. А у тебя так все только еще начинается. Иди сюда, давай руку.

Я стоял в нерешительности, переминаясь с ноги на ногу и часто мигая. «Галлюцинации», – подумал я, – «с наркозом, наверное, переборщили».

– Никакая я не галлюцинация, – чуть обижено сказала бабуля, – ну же, давай!

Я протянул ей руку и прыгнул через ручей. Но ноги мои коснулись не зеленой травы, а гладкого белого пола. Я вдруг обнаружил, что стою посреди какой-то фантастически-футуристической комнаты, держа за руку свою давно умершую бабушку. Внутри меня что-то закрутилось, заурчало, зашевелилось. Так шевелилась душа, в которой вскипали воспоминания чего-то далекого и в то же время родного. То были не образные воспоминания, не картинки из прошлого, но какие-то смутные ощущения, чувства, не поддающиеся описанию. Показалось вдруг, что я вновь стал ребенком, что бабушка моя на самом деле жива, а вся взрослая жизнь лишь приснилась мне. То был хороший сон, но все же сон. А вот сейчас я, наконец, проснулся и с детским любопытством рассматриваю комнату, в которой так внезапно очутился. Причем сам факт такой необычной телепортации меня, почему-то, нисколько не удивлял.

Комната была практически пустой, лишь в самом центре стояли два белоснежных кресла. Стены, потолок и пол, казалось, светились изнутри. А они и светились, вернее, светили, да так, что в комнате не было ни одной тени.

Бабушка погладила меня своей теплой мягкой ладошкой, поправила растрепавшиеся волосы и снова улыбнулась:

– Деточка ты моя, страшно тебе? Ты здесь в первый раз, потому и растерян. Я сейчас все покажу, расскажу, всё поймешь.

Я все ещё не верил в то, что вижу, но мысли мои и чувства были ясными, а всё происходящее хоть и казалось абсурдным, но и на сон никак не походило. Я стал понемногу приходить в себя:

– Экскурсия по загробному миру? – попытался пошутить я. – А как же тапочки на входе, и табличка «Руками не трогать»?

– Да можешь трогать, я не против, и вопросы можешь задавать. У нас еще много времени, все успеем.

– А могли бы и не успеть? Ведь если я умер, то и торопиться некуда, я теперь здесь навсегда… разве нет?

– Нет, Солнышко, ты вернешься на землю, но уже другим. Ты заново родишься, проживешь новую жизнь, а когда умрешь, снова попадешь сюда, вот в эту самую комнату. Мы называем её «Приемной». Сюда все прибывают для подведения итогов, а потом вновь возвращаются в мир. Чтобы остаться здесь навсегда надо сделать либо очень много добра, либо очень много зла. Вот смотри!

Бабушка жестом пригласила меня сесть в одно из кресел, сама села в другое. Она щелкнула пальцами, и прямо перед нами в воздухе повис мерцающий белый экран прямоугольной формы. Снова щелчок и я увидел свою маму, совсем молодую, на руках у неё кричал младенец. Наверное, это был я.

– Здесь записана вся твоя жизнь, все, что ты сделал – все хорошее и все плохое. Посмотри, какое ты был чудо, – засмеялась бабушка, показывая на экран.

Я увидел себя в трехлетнем возрасте, в песочнице и рядом с какой-то девчушкой. Девочка рыдала взахлёб, держась за ушибленную коленку. Ни родная мать, ни собравшийся вокруг целый совет молодых мамаш не могли её успокоить. И тогда трехлетний Я подошел к ней, обнял крепко, чмокнул в нос и отдал свой любимый пистолетик. На этом трогательном кадре изображение остановилось.

– Это было твое первое сознательное доброе дело, – сказала бабушка, четко выговаривая каждое слово, отчего её речь стала звучать торжественно. – Ты проявил сочувствие и сострадание к ближнему. С этого момента открылся твой счет.

– Счет?

– Да, за каждое доброе дело тебе записывалось определенное количество баллов, за каждый дурной поступок баллы списывались, – бабуля вновь перешла на свой привычный деревенский говор. – Вот, например, за это сострадание ты получил четыре очка. А вот за этот проступок с тебя списали двадцать, – бабушка снова кивнула на экран.

Волшебный прямоугольник уже показывал ватагу мальчишек лет шести-семи, среди них был и я. Мальчишки собрались в кружок и разглядывали что-то лежащее на земле. Это был большой усатый жук, вернее то, что от него осталось. Усы и лапки жука лежали в спичечном коробке, зажатом в моих детских руках. А вот тело жука дергалось и крутилось на раскаленном асфальте, вызывая у нас какой-то щенячий восторг.

Бабушка взмахнула рукой, и изображение исчезло:

– Любая жизнь, даже жизнь бестолкового жука – это бесценный дар Божий, никто не вправе отнимать её, тем более таким варварским способом, – бабушка внимательно посмотрела на меня. – Постарайся запомнить это на будущее.

Потом мы разбирали всю мою жизнь на кадры, события, поступки. Там было всё – и то, как я украл у отца стольник из бумажника, и то, как уступил в трамвае место какой-то старушке, и пьяные драки, и подаяния нищим. Кадры из жизни прокручивались снова и снова – вот злой поступок, вот хороший, вот моя первая любовь, друзья, работа. И жизнь закончилась.

Бабушка щелкнула пальцами и экран исчез:

– Ну что же, хорошую жизнь прожил, добра в ней больше чем зла, ты набрал 563 балла. Молодец! – ласково сказала бабушка. – Когда встретимся в следующий раз, эти баллы сложатся с итогом твоей следующей жизни.

Какое-то время я молча смотрел в пустоту, на то место где висел экран. Отдельные моменты вновь и вновь проплывали перед моими глазами. Как много всего было! Я и не думал, что за свою короткую жизнь я успел натворить столько бед. Но бабушка права, добра было больше. Я улыбнулся этой мысли и уже с азартом спросил:

– А каков итог моей прошлой жизни? Она вообще была?

– Нет, ты новенький, – улыбнулась бабушка. – Мир развивается, становится лучше. Людей становится больше, им нужны новые души, вот Господь их и создает. Так что прошлых жизней у тебя нет, есть только будущие.

– А где он?

– Кто?

– Господь… Ну, Бог. Где он?

– Он везде.

– Да уж… всеобъемлющий ответ, – усмехнулся я, – а поточнее?

– А точнее и не скажешь, внучек. Он действительно везде. Мы не видим Его, но чувствуем, мы всегда знаем, что Он хочет от нас. Просто знаем и всё.

– Что-то я не чувствовал… когда жил, да и вообще в Бога то я не особо верил, – произнес я, растерянно почесав затылок. А, сказав, тут же прикусил язык, испугавшись, что гнев Господен немедленно постигнет меня за столь дерзкие слова. Я воровато огляделся и поспешил добавить. – Кстати, крестик твой я носил… ношу, ну тот, который ты мне подарила тогда… после того случая, помнишь?

– Помню, – снова улыбнулась бабушка. – Но я говорю тебе не о живущих душах, а об ангелах. Это ангелы видят и слышат Бога, а люди, к сожалению, глухи к голосу Всевышнего.

– А-а-а, – протянул я. – Ангелы… ты тоже ангел?

– Ангелы, это люди, прожившие добрые жизни. Вот проведешь ты свою следующую жизнь по законам Божьим, наберешь мильон баллов и тоже станешь ангелом, останешься здесь навсегда. У нас тут хорошо, и скучать не приходится – кто-то работает здесь в Раю, встречает вновь прибывших. Другие становятся ангелами-хранителями и сопровождают души живущих на земле. Ведь в тот самый раз… это тебя твой ангел от гибели уберег. Он, кстати, сейчас на собрании, я тебя позже с ним познакомлю.

– Знаешь, бабуль, странно это все как-то. Ангел на собрании, личный счет – прям как в банке, телевизор этот! А где же облака, где дяди с длинными бородами и крыльями? Где, в конце-концов, твой нимб?!!

Бабушка мягко и по-доброму засмеялась:

– Ну, если хочешь нимб, то вот тебе, – она щелкнула пальцами, и над её головой зажглось голубоватое свечение. – А вообще всего этого нет. Земные религии имеют немного искаженное представление о нашем мире. А здесь всегда все было так как сейчас. И кстати, многие человеческие изобретения – это результат пребывания здесь. С каждым новым рождением человек забывает и свою прошлую жизнь, и эту комнату, и Рай. Но часть души всё же помнит какие-то образы, видения. А потом самые талантливые воспроизводят их на земле… как умеют, – бабушка тяжело вздохнула. – Хотя многие чудеса прогресса не имеют к нам никакого отношения.

– О чем это ты?

– Оружие… наркотики… до этого люди как-то сами додумались.

– И куда же тогда смотрит Бог? – позволил я себе легкую иронию. – Почему он не остановит этот «прогресс».

– Видишь ли, мы не можем вмешиваться в ваши жизни на земле, не можем заставить или запретить. Выбор всегда остается за человеком. Мы можем лишь подсказать, направить в нужном направлении, да и то лишь в том случае, если человек хочет этой помощи от Всевышнего. Ну, что-то мы тут засиделись, я думаю пора пройтись.

Бабушка встала с кресла, и белая комната тут же исчезла. Мы оказались опять на той самой поляне, откуда я и начал свое знакомство с загробным миром. Только, казалось, что уже наступает вечер, так как небо было окрашено в розовые и оранжевые цвета. Даже трава казалась розовой. И это было невероятно красиво.

Я вдохнул полной грудью этот оранжево-розовый воздух. Душе моей было хорошо, но меня не оставляло ощущение, что я что-то забыл. И это что-то было очень-очень важным. Я напрягся, пытаясь восстановить в памяти утерянный фрагмент, но невероятное райское блаженство, охватившее меня, отодвинуло в сторону все тревожные мысли. «Подумаю об этом завтра», – решил я, и тут же улыбнулся. – «Прямо Скарлетт О`Хара какая-то!». Удивительно – я умер, я встретил свою умершую бабушку, я узнал, как устроен загробный мир, но я был спокоен. Не было ни страха, ни паники. Вот уж не думал, что умирать так приятно. Это был действительно Рай.

Мы шли с моей бабулей под закатным небом и молчали. Я вспоминал приятные моменты, увиденные мною на экране, щурил глаза на розовое солнышко и улыбался сам себе. В конце концов, я прервал тишину, задав возникший в моей голове вопрос:

– Так сколько ты говоришь надо набрать, чтобы здесь навсегда остаться?

– Ровно один мильон, внучек, ровно один…

– Да уж, не мало. Это же сколько жизней прожить придется?

– У всех по-разному. Кто-то и за одну справиться может, а кто-то так и живет испокон веков – ни добра, ни зла не делая. Так и живут.

– Бабуль, а как же эти… грешники – маньяки, убийцы? Они тоже потом перерождаются?

– Перерождаются, внучек, так и есть. Им в новой жизни шанс дается исправить всё. Но если опять грешат, и безбожничают, то в Аду томятся. В общем, как только душа человеческая набирает минус один миллион за грехи свои, так сразу в Ад и попадает.

– Ого… а ты Ад видела? Там, что и дьявол есть?

– Нет, солнышко, дьявола нет, есть только Бог. Дьявола человек себе в оправдание придумал. Что, дескать, искуситель, подстрекатель… Человек сам выбирает, что делать, а что нет.

– А как же ад без черта? Или там тоже все по последнему слову техники? – никак не мог отстать я от бабушки, уж очень меня заинтересовало, как же выглядит «геенна огненная».

– Так давай сам и посмотришь. Ад как раз вон за тем деревом, мы к нему и идем.

Шагах в ста от нас стояло огромное дерево, ствол его был черным и пористым, а широкие, темно-зеленые листья таинственно шуршали на ветру. Дерево, как дерево, ничего страшного в нем не было, да и за ним ничего не было – все та же трава, васильки, да небо. Но чем ближе мы к нему подходили, тем темнее становилось небо, по земле пополз холодный белый туман, яркие краски поляны потускнели и расплылись в его сырости. Шум листвы казался теперь зловещим и даже злобным. Мне стало не по себе.

Когда мы, наконец-то приблизились к дереву вплотную, я вообще перестал видеть и небо и землю. Вокруг был один туман, да дерево это давило на психику своей огромной черной массой.

Бабушка сжала мою руку, подтолкнула меня вперед и, указав пальцем за дерево, тихо сказала:

– Вон они, видишь… качаются на ветру.

Сначала я ничего не видел кроме клубов тумана плавающих в воздухе, а потом стал различать какие-то тени, шатающиеся из стороны в сторону. Они были похожи на водоросли, растущие из земли. Их было много, очень много. Они стояли друг от друга на расстоянии вытянутой руки и молчали. Они не были похожи на людей – просто тени.

– Они нас видят? – спросил я шепотом.

– Нет, они ничего не видят кроме тумана и слышат только шум Адова дерева. Они навечно теперь обречены вот так стоять. Даже друг друга не видят. Все что им остается это думать о своих грехах.

Мне стало холодно. Этот вариант небесной тюрьмы нагнал на меня тоску. Опять захотелось вспомнить что-то важное, о чем я забыл. Я повернулся к бабушке и сказал:

– Пойдем отсюда. Я уже увидел, то что хотел. Думаю, с меня хватит.

– Пойдем, дорогой. Тем более, что хранитель твой, наверное, уже освободился, познакомиться надо бы.

Мы развернулись и пошли в обратном направлении. Туман стал быстро рассеиваться, вновь показалось небо и первые звезды на нем, стало тепло. Я оглянулся. Дерево по-прежнему стояло посреди поляны и тихо шелестело нам вслед.

Какое-то время мы шли молча, я силился вспомнить то, о чем забыл, и никак не мог. Однако вскоре я вновь отвлекся на красоту, окружавшую меня со всех сторон. Запахло морем, и, действительно, поднявшись на пригорок, я увидел впереди воду. Это был маленький уютный залив, с песчаным пляжем и длинным деревянным пирсом. Луны на небе не было, только звезды, но все равно было светло, и я видел, что к пирсу привязана лодка, а на самом его краю сидит человек.

– Вот и он, твой хранитель, – сказала бабушка, – пойдем скорее, уж заждался нас, поди.

Мы прибавили шаг. Удивительно, но бабуля шла со мной наравне, нисколько не запыхавшись и не устав. А ведь на вид ей было все те же 70 лет. Она была точно такой, какой я её помнил – добрые серые глаза, окруженные сеточкой мелких морщин, седые волосы, собранные на затылке в пучок и прихваченные сверху цветной косынкой. Одета она была в старомодненький синий костюмчик – юбка и пиджак, а под ним цветная блузка. Бабушка одевала этот костюм по праздникам. В последние годы бабуля ходила с простенькой деревянной палочкой, но сейчас её не было. Она проворно передвигалась, делая мелкие, но быстрые шаги, время от времени бормоча что-то про себя.

Мы подошли к причалу, человек сидящий на его краю был очень худощав, под широкой явно не по размеру большой курткой угадывалось совсем худенькие плечи. Он оглянулся, когда мы загромыхали по старым деревяшкам пирса, и я увидел, что это была она. Это была девочка-подросток, лет двенадцати, с огромными темными глазами и короткой стрижкой. Волосы её были растрепаны, на носу краснела царапина. Девочка широко улыбнулась и быстро встала нам на встречу.

– Меня хранил ребенок?!! – искреннее удивился я. – Немудрено, что я умер в тридцать лет!

– Сам виноват! – обиделась девчонка. – Я тебе знак по скорости три раза показывала. И вообще, я, между прочим, один раз аж до 101 года дожила, и в гражданскую троих из горящего дома вытащила. Вот!

Бабушка прервала её тираду, нежно приобняв и поцеловав в лоб.

– Это Лиля, – сказала она. – Твоя первая жизнь – её первый опыт хранителя, так что не серчай, – бабушка ласково погладила девчонку по голове. – А образ свой она сама выбрала.

В этот момент я увидел те самые жёлтые глаза, выглядывающие из-под ворота рыбацкой куртки. Причина Лилиной царапины и… моей смерти… мяукала в её тоненьких руках. Это был тот самый котёнок.

– А вот и смерть моя, – сказал я мрачно. – Уж что-то ты не очень страшная.

Лиля прижала котенка к себе и прикрыла курткой:

– Он не виноват. Он и сам испугался, – заступилась она за котенка.

– Да, ладно… верю, – усмехнулся я, отодвигая ворот куртки и разглядывая это пушистое чудовище. – Хочу ему в глаза посмотреть.

Котенок жалобно мяукнул и прижался к Лилиной шее. Она осторожно вытащила его из-за пазухи, поставила на пол и погладила. Желтоглазое чудовище не стало сопротивляться, он промурлыкал что-то про себя, потом свернулся клубочком у её ног и, казалось, заснул.

– Ему уже пора, – тихо сказала Лиля.

В этот момент пушистый комок стал растворяться в воздухе, на его месте осталось лишь голубоватое свечение, которое медленно уменьшалось до одной сверкающей точки-звездочки. Звездочка эта секунды три повисела в воздухе, а потом быстро улетела в сторону моря.

– Куда это он? – поинтересовался я, открыв рот от изумления.

– На землю, в очередную жизнь. – Ответила мне бабушка. – Тебе, кстати, тоже скоро. Лиля, куда его отправляют?

Лиля задумчиво почесала коленку, боязливо посмотрела на меня и сказала:

– Он теперь в Африке будет жить, в Зимбабве. Там доктор Грин и его жена как раз девочку ждут, вот-вот родится. Они на самом деле американцы, просто работают в этом, как его, Зимбабабве…

– Девочку? – удивленно прервал я Лилю, – Я что, теперь женщиной буду?

– Это, между прочим, самый лучший вариант! Я чуть с другим ангелом не поругалась из-за этой девочки! – опять обиделась Лиля, потом немного помолчала и добавила, – Мне сначала Израиль предлагали, но я отказалась. Там же война…

– Молодец! – вмешалась в разговор бабушка, – Семья хорошая, вырастет добрым человеком. И тебе спокойнее будет, – она потрепала короткие Лилины волосы, а потом взглянула на меня. – Ты то чем недоволен?

– Да нет, нормально все. Просто так быстро…. Я еще в себя не пришел, а уже опять куда-то ехать. Страна другая, семья другая… Я женщина… С ума сойти! – я на секунду задумался, покосился на этого несуразного смешного подростка в огромной рыбацкой куртке и спросил у бабули, – Лиля теперь всегда моим хранителем будет?

Девочка подозрительно на меня посмотрела, но промолчала. А бабушка ответила:

– Вообще-то да. Если ты, конечно, хочешь, то можешь сменить ангела. Это твое право, но я бы тебе не советовала.

Тут Лиля не выдержала:

– Ну, это уже слишком! Я, между прочим, все тридцать лет тебя оберегала! На даче тогда помнишь пожар начался… это я тебя разбудила! А на работу ты устроиться не мог, так я тебя специально с Аликом столкнула, чтоб вы познакомились, и он тебя устроил! А Марина?!! Я ведь знала, что она твоя судьба, я ведь полгода вашу встречу организова… организовы… организовывывола! – выпалила Лиля и тут же осеклась.

Я вздрогнул. Марина! Конечно, как же я мог забыть! Ведь вот оно – то самое важное! Марина! Мы ведь ребенка ждем. Я же к ней тогда и торопился, она меня у врача ждала, нам должны были сказать пол нашего малыша!

– Никакого Зимбабве не будет! Верните меня обратно! – твердо сказал я.

Лиля и бабушка переглянулись. Лиля открыла было рот, но бабуля её опередила:

– Боюсь, что это невозможно, внучек. Ты уже умер.

Повисла тишина. Мне захотелось куда-то бежать, кричать, что-то делать, но что именно я не знал. Я сел на пирс, спустил ноги в воду. Внизу тут же собралась стая маленьких серебристых рыбок. Мысли плавали в моей голове, как эти рыбки, но я ничего не мог произнести. Наконец я вымолвил:

– Я не хочу жить без Марины. Сделайте чудо. Я слышал истории, о том, как люди возвращались отсюда. Верните меня.

– Тебя уже похоронили, золотце, – ответила мне бабушка, ласково гладя по голове, – здесь время течет иначе. Вернуться уже никак нельзя.

– Верните меня! – закричал я и резко встал.

Эхо разнесло многочисленное «меня-ня-ня» по берегу, рыбки бросились в разные стороны, а Лиля вжала свою голову в ворот куртки. Виднелись лишь её огромные темные глаза. Одна только бабушка по-прежнему спокойно смотрела на меня своим теплым взглядом.

– Я ведь так и думала, что ты не успокоишься. Потому и не давала тебе о ней вспомнить. Однако, у тебя чересчур болтливый хранитель, – она строго посмотрела на Лилю, но та по-прежнему куталась в свою огромную куртку. – Ну и что теперь будем делать? Мы ведь не можем отправить его в Зимбабве насильно, всё равно душа не приживётся, – обратилась к ней бабушка.

Лиля робко выглянула из-за куртки, однако в глазах её я увидел озорные искорки:

– Можно ведь попробовать в другого человека заселиться. И вариант есть подходящий, – Лиля хитро на меня взглянула и продолжила, – его Игорь зовут, уже год как в коме. И возраст совпадает, и страна та же. Правда, он в Москве… далековато. Но душа его уже устала метаться, сегодня сюда прибудет, так что тело освобождается.

Я посмотрел на бабушку, она тяжело вздохнула:

– Не хорошо это.

– Между прочим, такое уже бывало. И не раз! – ответила Лиля и подмигнула мне.

– Что-то ты слишком уж много знаешь… между прочим, – передразнила её бабушка, – специально ему напомнила про Марину?

– Нет, конечно! – Лиля надула губы и отвернулась.

Бабушка внимательно посмотрела на меня, погладила по щеке и сказала:

– Это очень тяжело жить чужой жизнью, внучек. У него свое прошлое, своя семья. Ты уверен, что хочешь этого?

Я оживился, появилась надежда вновь увидеть Марину, вновь быть с ней и нашим будущим малышом.

– Я на все согласен. Пожалуйста, бабушка… Пусть будет чужое тело, я найду Марину. Она узнает меня. Я уверен.

– Если ты вернешься в жизнь… в жизнь другого человека, ты никому не должен будешь говорить, о том, что был здесь. Никому! Даже Марине.

– Хорошо!

– Если ты хоть словом обмолвишься, то сразу же сюда вернешься.

– Я согласен! Я буду молчать.

– Ой, не хорошо это… неправильно, – в очередной раз вздохнула бабушка, – глупостей не наделай.

Я крепко обнял бабулю, сверху вниз заглянул в её добрые серые глаза, и сказал:

– Бабушка, мне это очень надо! Я буду делать все, как вы скажете, только отправьте меня туда, к Марине.

Бабушка обхватила мою голову теплыми сухими ладошками, притянула к себе и поцеловала в лоб. Снова темнота.