Читать книгу Алоха, мой друг - Анна Богдановна Шулятицкая - Страница 3

Мама выглядела совсем не молодо. У неё был обвисший живот, межбровные и носогубные морщины, накидывающие пару лет к возрасту. Седина уже тронула русые волосы, но они всё также оставались блестящими, хоть и не густыми. Она собирала невысокий хвост, чтобы подчеркнуть упрямый подбородок и форму головы, а когда красила ресницы, то невольно строила смешные рожицы. Подзывая к себе, улыбалась нежно, сердечно. Мама озаряла светом всех без исключения, но до тех пор, пока к ней относились с уважением, по-дружески. Равнодушие и холодность её не притягивали. «Обращайся с людьми так, как хочешь, чтобы они обращались с тобой», – придерживалась мама слегка перефразированного правила.

В прошлом месяце ей стукнуло тридцать девять, и она серьёзно взялась за список. Отметила страны, в которые полетит: Австралия, Бразилия, Вьетнам, Греция, Джибути, Египет, Замбия, Исландия. Специально в алфавитном порядке, чтобы избежать путаницы. Она могла быть неутомимой путешественницей, которую бы изображали на постерах с гробницами, пантерами и тиграми, с мутировавшими кабанами и летучими мышами, пьющими кровь. А может, на фоне пирамид Майя, уносящей ноги от мексиканских контрабандистов. Может, даже на заснеженных вершинах, где запросто настигает горная болезнь, лёд не тает, а усы обрастают сосульками. В моих фантазиях она демонстрировала бесстрашие и боролась за правое дело.

Мама боялась высоты и опасностям предпочитала уют. Это я впадал в идеализацию.

В реальности она собирала мифы. Наведываясь в посёлки, деревни, трущобы, мама включала диктофон и расспрашивала местных жителей о существах, чудовищах, монстрах и богах, которые не пользовались популярностью, что-то на всякий случай набрасывала в заметках.

Деятельность необычная, напоминающая журналистику, со своими подводными камнями.

Собирая по крохе в год, она потихоньку писала книги и публиковалась в издательстве. «Кому-то нравится, а другое неважно», – говорила без тени сомнения, гордящаяся детищем.

Для всех Холи Лэмб, а для меня просто мама.

Мама, как всегда, скрупулёзная.

– Расставь тарелки. Где одеяло? Ну, где же оно?!

Оранжевая, словно спелый апельсин, кухня была полна кисло-сладких ароматов. В духовке доходил кокосовый пирог; от тушёной свинины с болгарским перцем струился едва заметный парок; салат из лосося в деревянной чаше манил блеском кунжутного масла. Вокруг всего этого великолепия расползались жирные кляксы с налипшими пёрышками лука. Кое-где были рассыпаны приправы, а возле холодильника белела рисовая мука.

– У тебя.

Она тихонько рассмеялась своей невнимательности. Многообразие задач выводило её из равновесия. Куда деваться, за что хвататься?

– Чем тебе ещё помочь?

– Подотри пол. Я на нервах.

– Я знаю. Когда он придёт?

– Я отправила его за ромом. Сообщит, как выберет качественный. Так что неизвестно. – Мама бросила одеяло в стиральную машину.

– Мы будем пить ром? – спросил я удивлённо, слегка намочив тряпку.

– Ты нет. Приготовить коктейль?

– С мороженым, – пробормотал я недовольно.

Пока мы убирались, я размышлял, где могла лежать камера и, проверив полочки и шкафы на кухне, пришёл к неутешительному выводу, что она была спрятана в спальне родителей.

– Что собираешься делать на каникулах? – многозначительно подчеркнула фразу мама.

Вопрос поставил меня в тупик. Если бы у меня была сотня другая увлечений, то беспечно отдыхал и, наверное, оседлал пару тройку волн за компанию с друзьями. Но я не занимался сёрфингом, потому что не любил. Браться за нелюбимое было не в моём вкусе. Я не примыкал к консерваторам, считающим, что режим есть режим, и что его несоблюдение неминуемо кончается хаосом, а современные тенденции портят подростков и не распылялся на мелочи. Пока я не представлял, кем стану и что умею помимо съёмки. Художник я или бездельник? Я верил, что благодаря фотографии постоянно совершенствовался, не зря осваивая навык. Мама, правда, не одобряла зацикленность. Мне было всё тягостнее оставаться с нею наедине, так как она углублялась в щекотливую тему, требуя исчерпывающего ответа.

– Гулять, фотографировать.

– И всё?

– А что ещё?

– Допустим, участвовать в подвижных играх. Как насчёт спорта? Велосипедный тур или поход в джунгли? Культурные мероприятия тоже хороши. Посети музей или сад. Почему Хью никуда тебя не зовёт? Он активный мальчик.

– Чересчур. Он звал, но я не соглашался. Потому и перестал, чтобы не докучать.

– Конечно, с тобой тяжело справиться, – заметила мама, раскладывая салат.

– Ага. Но я действительно не хочу, что ты предлагаешь.

– Предложи тогда ты.

– Не знаю.

– Почему ты не можешь быть нормальным ребёнком? – спросила она, побелев от напряжения, и окинула меня строгим взглядом.

– Я нормальный, но другой. Не такой, как ты или папа. Я не люблю лишний раз заморачиваться, но и без дела тоже не сижу. Пойми, что для меня важно. К тому же, я посещаю культурные мероприятия, – передразнил я маму несколько насмешливо. – Посещаю, но один. Хью болтливый, не умеет себя контролировать. Мне приходится подстраиваться под его темп, и я быстро устаю. Тебе же неудобно, когда отвлекают, если ты занята? Представь, как кто-то, пускай подруга, не даёт тебе насмотреться на кактус. Такой тёмно-зелёный, с острыми иголками, которые охота заснять. Или чего похуже загораживает весь обзор, тянет тебя то в одну сторону, то в другую, будто куклу. Пока она рвётся к очередной пальме, ты не отходишь от кактуса, потому что не успела его прочувствовать, не успела… как же это… а, предаться мыслям, – вспомнил я меткое словосочетание.

– Мы очень разные, – выдохнула она с сожалением.

– Что в этом ужасного? – спросил я, разрешая конфликту обостриться.

Мама была мудрее.

– Только в кино или книгах противоположности притягиваются. Им есть что обсудить, и есть с кем остаться.

Я замешкался и спросил:

– А вы с папой?

– Мы как две капли воды. Мы оба спокойные, бодрые, зачастую не уверены в собственных силах. Я принимаю тебя, но вопрос в том, не останешься ли ты один с таким-то подходом? Будешь ли счастлив? Без друзей, без любви, – подытожила мама грустно и присела за накрытый стол.

У неё затрепетали ресницы. Она пристально взглянула на меня с возрастающим беспокойством.

– Всё ещё впереди. Подумаешь, друзья! Мне и моих хватает. Если что, заведу.

– Они не какой-нибудь питомец, чтобы их заводить. Вообще, я просто хотела предупредить.

– О чём? – спросил я, недоумевая.

Я не извлекал уроков из подобных диалогов.

– О том, что на камере далеко не уедешь.

– Ясно. Учту.

Конечно же, я солгал, так как не принимал чужое мнение. В одно ухо влетело, в другое вылетело.

Звенящую тишину прервал папа, с появлением которого на кухне воцарилось оживление. Что-что, а он умел развеять мрачное настроение. Я был заряжен энергией и не предпринимал попыток продолжить старый, откровенно неприятный разговор.

Когда мы покончили с блюдами, мама спросила загадочно, предвосхищая нетерпеливые возгласы:

– Какую историю прочитать на этот раз?

– О каменных карликах, похищающих младенцев! – предложил папа.

– Нет. Лучше о безусом льве!

– Или о восстании вулкана?

– Расскажешь о ходячих валунах?

– Точно! Я выбираю огненную девушку, затопившую сотни тысяч кораблей!

Мы наперебой предлагали варианты.

– Знаете, у меня в запасе есть кое-что любопытное, – перебила мама с самодовольной ухмылкой. – Солнечный дар, так называется легенда. И она не о каком-то далёком, чужом для нас острове, а о нашем.

– Слишком простое название для любопытного, – заметил я, подперев кулаком подбородок.

– Величие заключено в простоте… Слушайте. Давным-давно, когда на Оаху проживали первые люди, и славный добрый певец Калео пошёл в лес, чтобы, вдохновившись его красотой, написать пару строк, остров озарила вспышка. Калео сел на камень, сомкнув глаза. Земля дрожала, отчего казалось, что под нею бурлила лава. Листья пальм трепались, а лианы качались. Калео подумал, что свет сожжёт его сердце, притупит разум, и он больше никогда не сможет сочинять музыку. Он сложил длинные ладони. «Океан, сжалься хотя бы над поселением. Люди не виноваты в том, что хотят дышать, размышлять. Среди них есть талантливые и чистые души, которым не зря было дано тело. Сжалься над теми, кто стар и молод, кто любит и любим, позволь им выбирать, что правильно, а что нет», – прошептал Калео, вкладывая любовь и силу в слова. Он молился, представляя покойную мать и старого, но крепкого отца, своих сестёр и брата, их семьи. Океан, услышав его, исполнил просьбу. Когда всё кончилось, Калео поднялся как ни в чём не бывало и стряхнул с набедренной повязки и лица жёлтую пыль.

Неведомая сила потянула его вперёд, где благоухал райский сад, о котором знали местные. Он пробирался через кусты роз, царапая руки в кровь. Он обливался потом от жары, но ступал без слов, не жалуясь на долгую дорогу. Его не отпускало чувство безграничного восторга. Он не понимал, что им движет. Раздвинув папоротник, Калео пришёл в изумление. На земле, вдоль ярких цветов, лежал младенец с золотыми глазами и молчал, будто совсем не хотел ни есть, ни пить. Ребёнок глянул на Калео осмысленным взглядом. «Как же ты тут оказался? Ведь не с неба упал», – произнёс он, всё ещё ошарашенный находкой. Младенец был спокойным и не заплакал, когда Калео забрал его с собой. Он отнёс ребёнка к родным, чтобы те узнали, что он стал отцом.

Лана росла быстро. Она, как и любой мальчик или девочка вытворяла шалости, спускалась со склона на листьях кокосовой пальмы, помогала отцу шить одежду, плести циновки. Когда Лана выходила из дому, чтобы поприветствовать горы, людей и вождя, небеса как будто прояснялись, и солнце жарило вдвойне сильнее.

Больше всего ей нравилось наблюдать за поющим отцом.

Она дарила радость, и как путеводная звезда указывает дорогу мореплавателям, освещала всякого доброй улыбкой.

Но вот Калео состарился. Лана из хорошенькой девочки превратилась в миловидную, не по годам смышлёную девушку. Ей было уже шестнадцать лет.

– Ты выбираешь, за кем идти, – сказал как-то Калео за ужином, смотря на её полное оранжевое лицо с ямочками.

– Я сама по себе. Я знаю, куда двигаюсь и поэтому счастлива, – ответила Лана.

– Конечно. Но когда-нибудь ты познаешь другое счастье, – намекнул Калео.

– О чём ты говоришь, отец?

– Счастье не может существовать без преданности.

– Я преданна своему народу.

– И мне?

Она поспешила уверить Калео:

– Тебе особенно!

– Но эта преданность происходит из детства. Её не выдернешь с корнем, как и многолетнее дерево. Бывает и другая, которая приходит неожиданно. Она учит отваге и нежности.

Лана не понимала отца и считала, что он преувеличивает.

С приходом лета она занялась собирательством ракушек. Однажды, в один из таких дней, когда она, сидя на берегу, плела украшения, к ней подошёл серьёзный юноша с коричневыми волосами. Это был Кеоки, сын опытного рыбака.

– Что делаешь? – спросил он, опустившись рядом.

– Отдыхаю, – коротко произнесла Лана.

– Я заметил. Можно и мне с тобой отдохнуть? Только я бусы не буду плести, не умею, – смутился Кеоки.

– Хочешь, научу? – предложила она ласково.

– Ты прекрасно справляешься и без меня, – отрезал Кеоки. – К тому же, я здесь не для этого.

– А для чего?

– Думается, что на этом острове только ты сумеешь меня понять, так как не похожа на других девушек. Если я откроюсь, ты никому не расскажешь?

Лане было не впервой выслушивать кого-либо, но она и не противилась. Она чувствовала, что в этом и в чём-то ещё состояло её призвание.

– Объясни, что тебя тревожит.

– Отец желает, чтобы я пошёл по его стопам и выходил за риф, изготавливал сети. Но меня тошнит от рыбы! Я вижу её каждый божий день! Я мучаюсь из-за того, что мне нравится раскрашивать доски. Я обманываю, и это удручает. У меня не получается не думать об увлечении. Отец не знает, что меня притягивает. Он меня побьёт или чего хуже…

– Но ведь он заботливый человек! – заметила Лана. – Не отзывайся о нём настолько грубо. Он желает добра, я верю.

– Нет.

– Как же тебе доказать, если ты упрямишься? Вот скажи, как ты к нему относишься?

– Причём здесь моё отношение?

– Если выказываешь пренебрежение и относишься к отцу как к врагу, то не поймёшь, что он действительно старается до тебя донести.

– Я не прав?

– В ссоре оба делят вину пополам. Кто-то должен сделать шаг к примирению.

– Мне сложно.

– Ему не легче. Что же насчёт досок… Не покажешь?

– Тебе и впрямь интересно?

– Да!

Кеоки убежал в джунгли, а когда вернулся, на груди Ланы уже висели раковины. Он показал ей пару картин с водопадом и речкой и с выдуманной птицей, у которой были фиолетовые перья и большой хохолок.

– Красиво изображаешь!

Кеоки подзадорил её комплимент. Он выразил благодарность.

– Сегодня я буду рисовать тюленя.

– Для себя?

Он сказал, понизив голос:

– Раз нравится, то для тебя. Я продолжу. Я и так собирался. Мы встретимся завтра?

– Зачем? Разве ты не занят?

– Не очень. Спасибо, – произнёс Кеоки и, смутившись, замолчал.

Как только погода испортилась, они покинули берег, разойдясь по разные стороны.

Последующие дни они встречались на одном и том же берегу, обсуждая семьи и творчество. Лана не теряла оптимизма и уверенности в том, что Кеоки ждало прекрасное будущее, полное радости. В иной раз её посещали нежные мысли. «Ах, если бы он был счастлив и никогда не печалился!» – думала Лана. Она мечтала о Кеоки, о его коротких грустных речах и картинах, написанных со всей страстностью души.

Лана решилась на признание в тёплую безлунную ночь, перед этим начертав Кеоки послание. Она ждала безмолвно на валуне и не шевелилась. Через три часа в ней поселилась мучительная тревога. Она отправилась к жилищу Кеоки и его отца, но не постучала в дверь, так как посчитала, что они спали.

Тишину прервал внезапный крик. Растерянная Лана не понимала, как ей поступить. Своим вмешательством она могла бы всё испортить.

Дома ей привиделся кошмар, в котором Кеоки лежал под водопадом, а из его головы текла кровь. Она проснулась в поту и, до утра не сомкнув глаз, следила за движением облаков.

В полдень они увиделись в джунглях, когда, казалось, даже деревья изнемогали от духоты. Кеоки выглядел бледно, испуганно и был подавлен. По всему его телу расползались страшные синяки и ссадины.

– Что с тобой случилось?!

– Вот что бывает, если я ослушиваюсь. Отец прознал о рисовании и чуть меня не убил. Не знаю каким образом, но он понял, что мы вместе и влюблены. Наверное, кто-то рассказал. Скоро он вызовет тебя на серьёзный разговор. Он объяснил, что ты на меня дурно влияешь.

– Именно поэтому ты не пришёл?

– Да, – кивнул виновато Кеоки.

– Чем я могу помочь?.. – спросила Лана дрожащими губами.

– Пожалуйста, посмотри на меня.

– Да.

– Впредь нам нельзя общаться.

Лана ужаснулась.

– Неужели всё должно закончиться? Мы молоды! Переплывём океан и поселимся на далёком острове!

– Ты сильная, Лана, но твой дом не там, а здесь. Напрасно мечтаешь пожертвовать собой ради какого-то художника.

– Как же картины?

– Картины – это мелочь. Справлюсь. Я беспокоюсь, что тебе будет больно, если мы продолжим надеяться на случай, втайне встречаясь друг с другом. Знай, уговоры на отца не подействуют. Он не пожалеет ни меня, ни тебя.

Лана опустила взгляд, унимая душевную боль, и Кеоки тотчас прижал её к груди.

– Если бы был шанс забыть отцовские кулаки, его удары и гневные слова, направленные в твою сторону, а взамен отдать собственный талант, я бы сделал это с огромной радостью. Больше ничего мне не надо, кроме покоя.

– Тогда всё было бы по-другому? Ты будешь счастливым, если забудешь боль?

– Я стану самым счастливым.

– Будь по-твоему, – горячо произнесла Лана и, мягко улыбнувшись, поцеловала Кеоки в губы.

Она осталась в лесу, а он направился в поселение. Лана провожала его упорным взором.

Они не говорили целую неделю. Кеоки сторонился Ланы. На сердце было неспокойно. Он не мог забыть её нежности, доброты, открытости и первого поцелуя, в котором светлая грусть переплеталась с любовью. Кеоки решил попытать удачу и увидеться с Ланой. Он посетил берег, её дом, но любимой так и не нашёл. Он спросил Калео, который в то время сочинял новую песню:

– Знаете, куда пропала ваша дочь?

Калео сначала не промолвил ни слова, а потом уселся на крыльцо рядом с барабанами и сказал:

– Она плакала и убежала в сад. В тот самый сад неземной красоты, где я её подобрал. Ты её не обижал?

– Нет.

– И уж тем более не грозился, что убьёшь за неё отца?

– Не слушайте кого попало. Некоторые принимают сплетни за развлечение.

Калео тяжело выдохнул.

– Неужели она не вернулась? – спросил Кеоки с непониманием.

– Лана осталась в саду, – закончил Калео, обессиленно уронив голову.

Кеоки подумал, что у старика расстроились нервы, но всё равно побежал в сад, обуреваемый смутным предчувствием. Когда он отогнул листья папоротника, то не сумел сдержать отчаяние, и оно выплеснулось наружу, словно морская волна.

Лана превратилась в статую небывалой высоты. Она стояла смирно, глядя прямо на Кеоки неживыми глазами и будто бы желая произнести что-то слепленными губами. Возле ступней рос золотой цветок, от которого исходил тёплый свет.

– О, богиня! – заплакал Кеоки, упав на колени.

Он подполз к статуе.

Меж поцелуев ног Ланы Кеоки неразборчиво бормотал:

– Я должен забыть, забыть о всех своих глупостях с картинами! К чёрту их, к чёрту меня!.. Если бы не моя настойчивость, если бы я выбрал тебя, сбежал с тобой куда угодно! Хоть на край света!.. Тебя больше нет. И не будет! Ах, замурованная в камне, одинокая, чистая и светлая богиня!

Он выдернул цветок и, оторвав лепестки, побагровел от злости.

– Ты не будешь светить. Ты не она! Не она!

Умерив гнев, Кеоки выбежал из сада, всё так же надрываясь от рыданий.

До ночи казалось, что жизнь кончена, и только смерть освободит его от горести. Он уснул всего на час, но именно этот час дал ему утешение.

Кеоки, проснувшись усталым, помнил, что с ними жила Лана, но в десять лет исчезла в джунглях. Он не помнил, что с нею сталось, и не помнил, что писал картины. Он позабыл талант, как и воспоминания о Лане, потому что оборвал все лепестки цветка, расцветшего из её же слёз.

Калео понимал, что Лана была небесным созданием, появившимся на острове неслучайно, но тайну ото всех скрыл. Он верил, что люди бы не одобрили соседства с неземной девушкой.

Кеоки жил, как и всегда.

Не тосковал, не терзался в муках.

Затем с ним свершились перемены. Он заметил, что всякое напоминание о картинах будоражит его фантазию и трогает сердце. Цвета ложились на доску плавно, ровно. Ликуя, Кеоки показывал готовые произведения соседским мальчишкам и учил, как добывать краску. Безусловно, для него нового происходящее было чем-то странным и одновременно волнующим. Чтобы разобраться в чувствах он посоветовался с отцом, более не упрекая его в равнодушии. Отец был удивлён, но выслушал сына.

– У тебя горят глаза. Но не из-за возмущения или разочарования во мне, а от счастья. Если тебе по-настоящему дороги картины, то не останавливайся. Прости меня!

– За что?

– За то, что был несправедлив.

– Я не понимаю, почему ты извиняешься.

– Ах, ты не понимаешь?! Неужели не помнишь, как я тебя бил и кричал?

– Не раскаивайся зазря, – настаивал Кеоки. – Если даже меня подводит память.

– Ты очень добрый юноша, но я буду до самого конца стыдиться своего поступка. Твори, сын мой, создавай! Оаху принадлежит нашему поселению, тебе, твоей будущей жене и детям. Покажи, на что ты способен!

И Кеоки творил. Когда он ходил в джунгли, то обязательно посещал статую Ланы, прикасался к ней, и тогда перед его глазами проносились обрывки воспоминаний, связанных с мудрой и бесконечно великодушной девушкой с золотыми глазами. Внутренне он трепетал перед её величием, но более всего перед любовью, которой она обволакивала мир. Несмотря на потерю, Кеоки не страдал от разлуки. Отыскав утешение в созидании, он проявил свою истинную силу.

– Ты любила настолько сильно, что однажды спасла меня. Вот к чему ты стремилась, – говорил Кеоки решительно. – Может быть, ты гордишься нами и мной, в особенности. Так гордись и дальше людьми и наблюдай сверху потому, что моё предназначение пока не исполнено.

У него подступали слёзы, но он стирал их ладонью и смотрел на золотой цветок.

Он служил напоминанием о дочери солнца и появлялся заново всякий раз, если его кто-либо срывал. Многие нуждавшиеся в сострадании справились со скорбью и болью, и многие познали счастье.

Закончив легенду, мама залпом выпила кружку воды. Мы дали ей отдышаться. Раскрасневшееся лицо и озорное хихиканье выдавали её неподдельный восторг. Истории, прочтённые вслух в узком кругу, всегда вызывают такой прилив бодрости.

– Вы довольны?

Папа кивнул. Он с удовольствием похвалил маму и легонько поцеловал её в щёку.

– Мне тоже понравилось. Очень круто!

– Что тебя зацепило больше всего?

– Наверное, Кеоки.

– Почему?

– Я сочувствовал ему в середине и радовался за него в конце. Он заслуживал того, чтобы заниматься любимым делом. А ещё эта Ланина смелость…

– Не каждый пойдёт на поступок ради любви, – согласился охотно папа.

– Потрясающе, – прибавил я.

Слова дышали скромностью. Я в самом деле был поражён легендой, но не представлял, как точно выразить чувства. В то же время мне было совестно, что я собирался сбежать и пересмотрел решение. Вскоре я вернулся к первоначальному плану, так как предвидел, что ничего весёлого дальше не будет.

Ожидания оправдались. Мама не предложила новую легенду, а развлекла нас объяснениями по поводу дизайна четвёртой книги. Однообразие фраз и скучное описание обложки не оставили мне другого варианта, кроме как удрать. Я поглядывал в коридор с некоторой грустью, присущей подростку, которого посадили под домашний арест. Только вот меня не сажали, и от этого было вдвойне обидно.

– Пожалуй, я пойду.

– Уж не хочешь ли ты схитрить и улизнуть?

– Конечно же, нет! С чего ты взяла? Я схожу в комнату и вернусь, если посчитаю нужным.

– Если посчитаешь нужным, обязательно приди, – проронил сухо папа.

Он был маленьким, ласковым, с тонкими руками и ногами и с длинными светло-русыми волосами. Помимо внешней мягкости, выражавшейся в линиях и форме круглого лица, у него было кроткое сердце. Несмотря на общительный характер, папа не открывался кому угодно. Он держал дистанцию, пока не понимал, достойный человек перед ним или нет. Как ни странно, но второй случай он считал за манну небесную, ведь повстречать жалкое, бесчестное, коварное, в общем, проблемное во всех аспектах существо было невероятно сложно, а возиться и проникать вглубь его души ещё труднее. Ко всему прочему, папа придерживался моральных принципов. Он не навязывал мне что-либо и не делил мир на чёрное и белое, но при любой возможности давал советы. Я относился к ним избирательно, но с уважением.

Вот и сейчас, проявив уважение, я попробовал сгладить углы.

– Уверен, вам есть чем заняться. Не хочу отвлекать.

– Ты уже отвлёк.

– Ну, раз так, то мне и впрямь стоит уйти, чтобы не мешать ещё больше.

– Не задерживайся допоздна.

– Не буду.

– Хватит ему потакать, – нарочито громко буркнула мама.

Перед тем как уйти, я забрал камеру и задержался рядом с кухней, откуда доносился приглушённый смех. Папа отпускал дурацкие шутки, подливая в стопку коричневатый ром. Он пил, изредка дразнился. Мама поддерживала диалог и смотрела на него с вполне объяснимой снисходительностью и умилением. От удовольствия, вызванного сценой, порозовели щёки. Мне очень хотелось, чтобы через год или даже через пять лет ничего не изменилось. Я, мама, папа, дом, фотографии.