Читать книгу Смерть волкам. Книга 2 - Анна Чеблакова - Страница 7

За последние месяцы душевное здоровье Щена, на протяжении восемнадцати лет бывшее, мягко говоря, нестабильным, рухнуло окончательно. До этого у него случались проблески сознания, но в начале зимы они прекратились полностью. Восемнадцать лет, с того самого дня, как Лантадик Нерел разбил ему голову прикладом своей охотничьей двустволки, Щен балансировал на краю пропасти, имя которой – безумие, и наконец сорвался в неё. В его гнилой голове появилась новая навязчивая идея – он возжелал вспомнить своё имя, от которого отказался давным-давно, приняв кличку, по которой его сейчас все и знали. Часами он сидел, глядя в никуда, пуская слюни или пожёвывая собственные губы, на которых от этого уже образовалась оранжевая корка от засохшей крови и гноя – ранки воспалялись от того, что в них попадала гниль из зубов Щена, – и бормотал десятки, сотни имён, некоторые из которых просто не существовали. Морика, которой приходилось часто слышать этот бред, мрачно думала о том, что Щен, возможно, уже тысячу раз произнёс своё первое имя, но никак не может успокоиться потому, что просто-напросто не может этого понять.

Многие оборотни недоумевали, почему Щена держат в стае, несмотря на его раньше периодическое, а теперь уже установившееся безумие. Но Кривой Коготь и Морика ценили старого оборотня (которому едва исполнилось тридцать девять лет) за ту его черту, которая была чрезвычайно важна в этом обществе – а именно невероятную, переходящую в болезненную, жестокость к чужакам.

Морика была его женой с тех пор, как ей исполнилось пятнадцать лет, а Щену – шестнадцать. Спустя четыре года Лантадик Нерел и его люди уничтожили стаю Кривого когтя – в живых остались всего восемь оборотней, включая самого вожака. В тюрьме Морику били так, что в один миг она закричала от резкой обжигающей боли внизу живота, а по её ногам побежали потоки крови. Так она узнала, что была беременна. Её товарка Эрка говорила потом, что кровь залила весь пол в камере для допросов, но Морика не слишком-то ей верила – она знала, сколько в человеке бывает крови, и если бы Эрка говорила правду, Морика бы не выжила. После того случая она оправилась и даже родила Щену ещё четверых детей – правда, все они умерли в первое полнолуние. А вот Щен после того, что с ним сделали, уже никогда не был таким, как прежде.

Морика никогда не любила Щена в том смысле, какой обычно вкладывают в это слово. Скорее, она ничего против него не имела. Он покорил её не с помощью букетов и нежных слов, а просто повалив как-то ночью под дерево, и то, что она не расцарапала ему лицо и не врезала коленом в чувствительное место, означало, что он ей тоже понравился. Морика не любила Щена – она вообще никого не любила – но с огромным удовольствием приняла участие в уничтожении трупа Лантадика Нерела, обрекшего её мужа на безумие. Она не любила Щена, она любила мстить.

По мере того, как влияние Щена падало, Морика начала подыскивать себе другого союзника, который в идеале должен был быть таким же сильным, преданным и смелым, каким был в свои лучшие годы Щен. Такому жестокому и вспыльчивому характеру, какой был у неё, требовался партнёр не менее жестокий, и она нашла его в молодом и красивом оборотне, несколько лет назад появившемся в стае.

Имени этого оборотня никто не знал. Точнее, никто не знал его первого имени, того, которое ему дали родители. Вскоре после этой ночи он, поняв, что к прежней жизни возврата нет, взял себе новое имя – Мордрей, что означало «Кровавый путь». Такое имя носил герой страшных легенд, жестокий король, съевший сердца своих братьев и обретший через это великую силу и великое проклятие, в конце концов погубившее его. У этого Мордрея во многом была схожая судьба – насчёт сердец было неизвестно, но двое его младших братьев точно не пережили его первое полнолуние, в отличие от него самого. Ещё один брат, самый старший, вернувшись утром с ночной работы, увидел их трупы. Он вывел юного оборотня, которому тогда не было ещё шестнадцати лет, во двор и, привязав его к козлам, на которых распиливались дрова, избил до потери сознания. Мордрей кричал и заливался слезами. Он кричал, что не понимал, что делает, что в то время как клыки зверя, в которого он превратился, рвали младших братьев на куски, сам он, стиснутый и сжатый где-то в закоулках сознания чудовища, мог лишь наблюдать за последними, самыми мучительными, минутами их жизней, и его сердце разрывалось от боли. Но старший не слушал. Он бил его до тех пор, пока Мордрей, которого тогда ещё так не называли, не впал в беспамятство, а очнулся он уже в машине, которая везла его в ликантрозорий.

Он провёл в ликантрозории десять лет. Десять лет, в то время как большинство из его товарищей по несчастью не протягивали и десяти месяцев. А когда ему исполнилось двадцать шесть, он сбежал. Каким образом ему удалось это провернуть, он никогда не говорил, но спустя месяц после побега он пришёл в дом своего старшего брата, уже успевшего жениться и заиметь двух маленьких детей. Девочек.

Соседи клялись и божились, что ничего не слышали. Мордрей ушёл на рассвете, не таясь. Он прошёл через всю деревню, с его рук капала кровь, а губы застыли в улыбке, обнажающей зубы. Никто не попытался его задержать.

Когда соседи осмелились войти в дом его брата, одна из девочек, старшенькая, была ещё жива. Она умерла только через час, на руках у одной из деревенских женщин, и весь этот час шептала только одно: «Он сказал, что всё помнит… Он сказал, что всё помнит… он сказал, что всё помнит…»

Вскоре после этого он появился в стае Кривого Когтя, а ещё через несколько месяцев ушёл вместе с Морикой в Тенве, и двигало им нечто другое, чем преданность атаманше или желание отомстить людям.

Спустя час после допроса Рэйварго Мордрей пришёл в дом атаманши. Морика подняла голову и посмотрела на него долгим, пристальным взглядом, от которого три с половиной года назад у Веглао в ужасе замерло сердце. Мордрей не отвёл взгляда. В два широких шага он пересёк комнатку и опустился на колени перед стулом Морики. Широкими ладонями он сдавил её колени и, задрав голову, жадно раскрыл рот навстречу её склонившемуся лицу. Исцеловав, искусав друг другу губы, они оторвались друг от друга. От их раскрытых припухших ртов протянулась ниточка слюны.

За стеной раздавалось приглушённое бормотание Щена.

– Я обожаю тебя, – сказал Мордрей. Его ладони метнулись наверх, сжали землистое лицо Морики. Когда они вновь начали целоваться, она завела руку ему за голову и запустила пальцы в его жёсткие, спутанные волосы. Горячая и жёсткая рука Мордрея скользнула под воротник кофты Морики, погладила ключицу и поползла ниже. Вдруг Морика настойчиво отпихнула его от себя.

– Ты что? – не понял Мордрей.

– Потом, – коротко, бесстрастно бросила Морика. Будь она обычной бабёнкой, Мордрей бы разозлился на это «потом» и продемонстрировал бы ей, почему так разговаривать с ним не следует. Но она была вожаком, и он на самом деле обожал её.

Морика сидела молча, хмуря лоб. Мордрей устроился на полу у её ног, глядя на неё снизу вверх. Наконец вервольфиня негромко проговорила:

– Старика нужно найти.

– Его найдут, – заверил Мордрей. – Я сам могу этим заняться.

– Нет, – спокойно ответила Морика. – Ты слишком горяч, Мордрей. В бою это хорошо, но среди людей нужно быть незаметным, скользким и быстрым. Если ты или я займёмся стариком сами, это нас выдаст.

– Но ведь гонцы от Кривого Когтя передали приказ – мы должны напасть на город!

– Мы нападём на него в полнолуние, не раньше! Но до полнолуния ещё почти месяц, а за этот месяц старый козёл сумеет настучать кому угодно… Приведи Длинноту.

– Длинноту? Но ведь он ранен.

– Его рана – просто ерунда. Она не помешает ему придушить старика за минуту. Хотя нет, не приводи его ко мне. Передай ему мой приказ, и всё. Пусть не забирает у него деньги, с него станется – когда мы захватим Тенве, денег будет полно.

Щен, сидевший за стеной, вдруг начал петь. Пел он какую-то глуповатую сентиментальную песенку тридцатилетней давности, которую, вероятно, слышал в дни своего детства, ещё до того, как Кривой Коготь обратил его и он потерял своё имя. Морика приподняла голову, вслушиваясь в глупенькие слова, и на её лице вдруг проступило что-то, отдалённо напоминающее жалость. Мордрей же смотрел только на неё, и страсть в его лице придавала ему какое-то безумное выражение.

– Мне идти прямо сейчас, моя госпожа? – глубоким глухим голосом спросил он. Морика посмотрела на него и слегка усмехнулась:

– Успеется. Пока что послушай ещё кое-что. Когда Длиннота уйдёт, сходи к мальчишке-человеку.

– Зачем? И так понятно, что с ним делать.

– Что? – резко спросила Морика. Мордрей пожал плечами:

– Обратим его в полнолуние, а книгу просто сожжём.

Морика цепко глянула на него, трогая чёрным ногтём болячку в уголке рта:

– Он говорил, она дорого стоит.

– Моя госпожа, эта книга – всего лишь несколько кусков сухой кожи и пара деревяшек.

– Я не думаю, что парень врал, – покачала головой Морика. Она потянулась, закинув руки за голову, и её грудь, скрытая под курткой грубого сукна, слегка приподнялась. Мордрей смотрел на неё жадным взглядом. Не обращая никакого внимания на его взгляд, Морика нагнулась и вытащила из-под стола допотопный фанерный чемодан, обтянутый выцветшей тканью. Положив его на столешницу, она откинула его крышку, застёжка на которой давно сломалась. Чего только там не было: куски старых тряпок, два свёрнутых пояса, пустой патронташ, жестяная расписная коробочка (обычно женщины хранят в таких коробочках нитки, иголки, булавки, клипсы, а Морика складывала туда бритвенные лезвия), гигантская катушка чёрных ниток, пара толстых шерстяных носков. Кроме всего этого, там лежал довольно объёмистый мешочек, в котором когда-то лежали сухари, украденные маленькой Морикой из буфета одной деревенской старухи, а теперь он был наполнен маленькими трофеями, которые вервольфиня любила забирать у своих жертв. Здесь, например, покоилась тонкая тесёмка, которой когда-то перевязывала волосы Веглао. На самом верху лежала завёрнутая в грязную тряпку «Ликантропия». Морика вытащила её и положила на стол. Старая книга, чья деревянная обложка в неверном, пляшущем свете очага выглядела таинственно и загадочно, казалась совершенно неуместной здесь, на грязном столе в чёрных обугленных пятнышках от сигарет.

– Что в ней может быть ценного? – презрительно хмыкнула Морика. – Не понимаю, на что она может сгодиться, разве что мужики накрутят себе из неё цигарок.

– Я слышал о том, что старые книги могут продаваться за большие деньги, – отозвался Мордрей. – Давно, ещё когда был человеком. Но эта просто разваливается, и вдобавок, если тот громила не врёт, она написана на языке, который мало кто знает. Сомневаюсь, что за неё дадут хорошие деньги.

– Может быть, и дадут. Вот что, Мордрей: если он и в самом деле так хорошо разбирается в книгах, пусть сделает так, чтоб эту писанину купили за хорошую цену. Поговори с ним, красавец. Поговори так, как ты умеешь.

С этими словами она лениво провела шершавой ладонью по небритой щеке Мордрея. Оборотень поймал её руку и несколько раз поцеловал её красные грубые пальцы. Морика снесла эту ласку со снисходительно-царственным видом, а потом спокойно отстранила любовника – но уже не так настойчиво, как в прошлый раз.