Читать книгу Царская невеста. Я попала! Книга 3 - Анна Чернышева - Страница 5

– Что за розы, эмдже, ты взрастил в своём саду! – услышала я глубокий мужской баритон. Наргиз заверещала и закрыла лицо рукавом, мы же с Алтын просто остановились, не решаясь идти дальше.

«Эмдже» – так крымские татары называют дядюшек. Стало быть, мужчина, который проник во внутренний дворик Мурат-бея – его родственник. А значит, при нём необязательно прикрывать волосы и лицо.

Мы же только-только освободились с уроков турецкого и мне хотелось выйти на улицу, поймать хоть глоточек пропитанного солью и солнцем воздуха Кафы. Я, помедлив, вышла к фонтану в центре дворика и присела на мраморный краешек, погрузив ладонь в воду.

– Это не мои розы, сынок, – благодушно ответил Мурат-бей, поглаживая унизанными перстнями пальцами свою бороду с седыми нитями. – Я всего лишь садовод, что выращиваю цветы на продажу. Радовать они будут другого хозяина.

Пробыв здесь уже больше месяца, я привыкла к тому, что о торговле людьми говорят так, будто это в порядке вещей. Поэтому не реагировала на такие слова и просто пропускала мимо ушей. После путешествия через всю страну, избитые ступни, погружения в неизвестность и ужасного времени на невольничьем рынке я была рада тому, что живу, как принцесса. Хоть и в неволе.

Наконец, из-за огромного фикуса в горшке появились хозяин дома и его гость. Вскинув на мгновенье глаза, я окинула взглядом его племянника и вновь опустила лицо. На Востоке женщинам не принято смотреть мужчине в лицо, а предписано скромно опускать ресницы и разглядывать собственные туфли. Так я и сделала.

Но успела заметить, что это был красивый высокий мужчина. Он был строен и тонок – и при этом казался очень сильным, как виноградная лоза. Тёмные волосы, карие глаза, смуглая кожа и лёгкая щетина на щеках. Усы и коротко стриженая бородка как раз такие, какие носят юнцы в двадцать первом веке, пытаясь создать закос под мужественность. Этот же экземпляр и правда был мужественным. И он приветливо улыбался.

Мурат-бей мягко подхватил племянника за локоть и увёл в дом, о чём-то разговаривая с ним на татарском.

За обеденным столом, когда мы уже порядком подкрепились, вошла ещё одна обитательница дома – Эмине-хатун. Это была высокая и статная дама. Она всегда выглядела безупречно – несмотря на жару, её жилетка была всегда аккуратно застёгнута, а на тонкой ткани платья не было ни одной неаккуратной складочки. Её обязанностью были присмотр за домом и его обитателями. А ещё она рассказывала нам об обычаях Крымского ханства и манерах этикета. Во всех смыслах достойная дама, она всё время была слова застёгнута на все пуговицы. Её мысли и чувства оставались недоступными за огромной стеной отчуждения. Она напоминала мне меня в дни работы в школе.

Строго говоря, Мурат-бей не был крымским татарином. Он приехал из Турции, долгое время владел кораблями, которые перевозили живой товар из Кафы в Турцию и Египет. А на старости лет осел тут – у самых ворот работорговли. От промысла ловли людей сетями набегов он перешёл к рыбалке в своё удовольствие. Перекупая у кочевников по дешёвке перспективных рабынь, он год или два держал их в своём доме, обучая и придавая лоск ценному товару. И потом уже втридорога продавал девушек в крупнейшие гаремы восточного мира. Так он убивал сразу двух зайцев: его опасное ремесло стало приятным на старости лет, он почти ничем не рисковал. А девушки, помня доброту Мурат-бея, всячески помогали ему, если им удавалось занять достойное место в новой жизни.

Был только единственный изъян в его сытой жизни – он так и не женился. Слишком много повидал он женщин на своём веку, успел оценить их коварство и умение подчиняться и подстраиваться под обстоятельства. Не верил и не любил. Оттого ему и было легко относиться к нам, как к товару – никто не затрагивал загрубевшего сердца.

Так я размышляла, поедая спелый персик на десерт. Сладкий сок тёк по запястью, и я украдкой, пока никто не видит, слизывала его языком. Эмине-хатун ворвалась в мои мысли и объявила:

– Девушки, сегодня в доме будет праздник. В честь приезда дорогого гостя Мурат-бей устраивает пир и зовёт музыкантов. Наргиз, ты будешь танцевать, а Алтын и Марьям – развлекать гостя беседой.

Она грациозно присела за наш низенький столик и поджала под себя ноги. Длинными пальцами взяла маленькую пиалу и отпила из неё холодный чай. Она никогда не пила горячий в такую жару, что, кстати, совершенно точно противоречило местным обычаям.

Мы с Алтын быстро закончили трапезу, встали из-за стола и исчезли в коридоре. Это был первый праздник с тех пор, как мы тут появились. На уроках этикета нас научили правильно разливать чай и вести неспешную беседу. Алтын училась лучше меня – я же только-только начала понимать татарскую речь. И пока что не совсем представляла, чем мы сможем развлечь важного гостя.

Наргиз сказала, что первым делом нам нужно поспать перед важным вечером. Послеобеденный сон – это обычная практика в зажиточных семьях. Гораздо мудрее проспать самый пик жары, чтобы к вечеру, когда настанет долгожданная прохлада, быть полным сил и сделать больше дел.

И, если честно, я всеми фибрами души поддерживала такой порядок. Кто вообще придумал вставать и идти на работу к восьми утра? Видимо, я в прошлой жизни жила на юге – где-нибудь в Испании, где привыкла к сиесте. Потому что в обед стабильно хотела спать, но, пересиливая себя днем, потом бродила по вечерам и засыпала всегда глубоко за полночь. И вместо традиционной зимней спячки должна была плясать где-то среди созревающих мандаринов в красном платье, мелькая загорелыми ногами.

Мне снилось, будто я смотрю в тёмное звёздное небо, а красавец-мужчина целует мои оголённые плечи. Вдалеке слышен шёпот волн, а тело плавится и заряжается чувственным танцем, от которого горит кожа и становится жарко внизу живота.

– Марьям, поднимайся! Ещё нужно в хаммам и наряжаться! – Наргиз тронула меня за плечо и тут же упорхнула по своим делам. Я же сладко потянулась, воскрешая в памяти чувственные видения. Записать бы где-то этот сон, чтобы не забыть…

Но помечтать мне не дали. В домашнем хаммаме мы втроём быстро ополоснулись, вымыли волосы и для блеска ополоснули водой с лимоном. Потом полежали немного на нагретых камнях, после чего нанесли на кожу несколько капель эфирного масла. У Алтын – яркого и тягучего, с ароматом красной розы. У Наргиз – пряного, с двуликим жасмином. Мне же подобрали особое масло – лёгкое, как дуновение ветерка, и невесомое. Ирисы и немного полевых цветов. Моя кожа пахла бескрайними просторами моей родины, луговыми травами, берёзками и тоской по свободе.

Потом долго расчёсывали друг другу волосы у огня и помогали краситься. Сурьма с примесью древесной золы и тонкая кисточка – мы умело подводили глаза, делая их выразительными. Кожу лица припорошивали невесомой рисовой пудрой, а на губы наносили сок раздавленной клубники кончиками пальцев.

Эмине-хатун говорила, что мою красоту нельзя перебивать яркими красками. Смуглая кожа Алтын и Наргиз требовала броских выразительных стрелок и красных губ, а моё лицо не требовало ничего, кроме лёгких штрихов у глаз и нежного румянца.

Праздничная одежда, которую принесли в нашу общую комнату, была новой. В доме мы носили простые хлопковые платья с плетёными шнурками вместо пояса. Она была удобной, дышащей и легко стиралась. Сейчас же наряды выглядели как груда шёлка, расшитого бусинами и цветной нитью.

В самый низ надевались шальвары – лёгкие просторные штаны из невесомой газовой ткани. На щиколотках они заканчивались расшитыми манжетами и красиво обрамляли самую тонкую часть женской лодыжки. Сверху шло просторное платье из серовато-голубого шёлка. Его горловина была витиевато вырезана от шеи до линии груди, и расшита голубоватым жемчугом, бисером и мелкими бусинами. Сверху полагалось надеть корсаж: жилетку из плотной ткани, которая придавала форму фигуре, облегая её по линии талии и груди. Рукава у платья были расшиты в тон шальварам. Весь наряд служил двум целям: сделать намёк на истинные линии фигуры и одновременно создать загадку, разгадать которую можно, только сняв все одежды.

Когда я была готова, Эмине-хатун внесла головной убор. Я ахнула, потому что никогда даже не думала, что такую красоту когда-нибудь наденут и на меня. Золотой обруч, который надвигался на лоб и украшал его и виски подвесами, состоящими из трёх крошечных монеток, соединённых оправами с прозрачными топазами. Между глаз свисал каплевидный медальон с большим голубым камнем в центре, и над висками колыхались копии медальонов поменьше. На запястья Эмине-ханум надела по три тонких браслета, которые звенели при каждом шаге, а на шею – кулон из каплевидного топаза на тонкой золотой цепочке, который уместился ровно в ложбинку между грудями.

Золото затейливо выделялось на фоне светлых льняных волос, и сверху на макушку прикрепили лёгкое голубое покрывало до пояса. Гладкий шёлк приятно струился по телу, пробуждая негу и лаская кожу. Никогда раньше я не носила одежду из этой ткани и не понимала женщин, которые балуют себя дорогими комбинациями или даже шёлковым постельным бельём. А сейчас сразу как поняла!

Окружённая благоуханием, исходящим от умащенной эфирным маслом кожи и волос, я чувствовала себя невесомой и прекрасной. Мне казалось, что я не ступаю, а лечу над землёй – настолько одежда и украшения преобразили моё состояние.

Праздник проходил в саду, и я попала туда впервые. Оказалось, что если выйти из задней калитки чёрного хода, расположенной в одной из галерей первого этажа, то можно попасть в большой благоухающий сад, окружённый двухметровой каменной стеной. У дальней части сада возвышалась деревянная беседка. У неё была только одна стена – задняя, и та представляла собой деревянную решётку с ромбовидными крупными ячейками. По ней вверх плелись неизвестные мне растения с розовыми крупными бутонами.

На полу беседки был расстелен большой персидский ковер с зелеными узорами, и издали создавалось ощущение, что это мягкая зелёная трава уложена на полу. Посредине стоял низенький круглый деревянный столик, а вокруг него разбросаны подушки. В центре стола высился кальян – его я узнала сразу, хотя никогда и не пробовала. Сам стол был густо уставлен пиалами и блюдами с разными лакомствами.

Мурат-бей, радостно улыбаясь и поглаживая бороду, проводил нас в беседку. Здесь уже восседала Эмине-хатун, которая рассадила нас по бокам от мужчин. Разглядывая стол, я радостно отметила, что он уставлен блюдами, которыми нас не кормили в будни. Эмине-ханым считала, что мучное и сладкое вредно для фигуры, поэтому мы сидели на овощной диете с добавлением мяса и яиц. Сейчас же здесь лежали треугольные пирожки с мясом – эчпочмаки, тонко нарезанная брынза, холодная долма. Тут же лежали сочные огурцы и маринованная капуста, бочковые грибы и истекающие влагой ломти арбуза.

Справа от беседки я увидела трёх музыкантов: один из них выбивал ритм на большом давуле – круглом барабане, по которому били палочками, второй подносил к губам небольшую флейту, а третий задумчиво перебирал струны на небольшой татарской лютне. Я забыла, как они называются, но на своих занятиях мы изучали и принцип их работы, и танцевали под них же. Музыканты тоже были с нами знакомы, поэтому прикрывать лица не было необходимости.

В саду горели факелы – их пламя плясало на глянцевых зеленых листьях, создавая праздничную атмосферу. Стрекотали цикады, а на город стремительно опускались сумерки.

В сад вышел дорогой гость Мурат-бея – тот самый племянник, с которым мы встретились в саду. Эмине-хатун уже успела сделать нам внушение на его счёт. Так как он был свой, то нам следовало в его присутствии отточить свои навыки и показать всё то, чему мы научились за этот месяц. Наргиз следовало станцевать и окружить гостя вниманием и заботой, а нам – отвлечь от тяжких дум беседой и хорошими манерами. Позже гость поделится с хозяином своим мнением о каждой из рабынь.

Как только темноволосый племянник Мурат-бея уселся на подушки, хозяин сделал знак и служанка с кухни начала приносить горячие блюда. Аромат шашлыка раздразнил ноздри. После него внесли дымящийся плов, а затем – только что вытащенные из кипящего масла чебуреки. Мой рот мгновенно наполнился слюной.

Хозяин разломил пухлую лепёшку и угостил ею гостя. Это и послужило началом трапезы. Эмине-хатун ухаживала за гостем, подкладывая в его тарелку лучшие куски. Служанка принесла кувшины с айраном и лимонной водой, и пир начался. За столом полилась неспешная беседа.

– Как тебе Кафа, дорогой Мехмед? – тонко улыбаясь, спросил Мурат-бей.

– В прошлый мой приезд город был полюбезней, – ухмыльнулся в короткие усы гость и продолжил лакомиться яствами.

Я же боролась с собой, чтобы не накинуться на всё сразу. Осторожно, чтобы не вызвать неодобрительного взгляда своей наставницы, положила себе шашлык и чебурек. Съела, и, чтобы не вызвать подозрений, наполнила тарелку спелыми помидорами и зеленью. Потом в ход пошёл эчпочмак.

Гость говорил по-татарски, поэтому я сочла своей обязанностью просто вести себя тихо, мило улыбаться и осторожно лакомиться редкими блюдами. Кислый айран отлично оттенял вкус жирных яств, и я была вне себя от счастья.

Наконец, остатки горячего были унесены, и их место заняли тарелки с фруктами и сладости. Принесли арбузы, дыни и персики, крупную красную черешню и абрикосы. На десерт подали традиционные пахлаву и чак-чак. Запахло свежесваренным кофе.

Мурат-бей самолично раскурил кальян и подал трубку гостю. Мехмед-бей, всё это время отдававший должное сытным блюдам, вытянул ноги под столом и расслабился, облокотившись на подушки. Запахло сладким дымом.

По знаку Эмине-хатун музыканты заиграли ритмичную мелодию и Наргиз поднялась, оправляя свой наряд. Она было чудо как хороша: гладкие, как шёлк, волосы чёрным одеянием рассыпались по плечам. Смуглая кожа мерцала в оправе из серебристого шёлка, который был специально придуман под откровенный танец и подчёркивал её спокойные серые глаза.

На ней был короткий топ, открывавший пупок и соблазнительно подчёркивающий линию груди. Юбка до пяток была разрезана по бокам и то и дело открывала стройные ноги. Длинные куски ткани были пришиты к топу и плечам и развевались, стоило только поднять руки вверх или взмахнуть ими в танце. Наргиз была боса.

Покачивая бёдрами, она вышла на траву и принялась неспешно танцевать. Взлетали руки, призывно колыхалась грудь. Крутые бёдра делали резкие толчки в такт с барабаном, а глаза скромно опускались, повинуясь грустной мелодии флейты. Мехмед-бей завороженно следил за её танцем, попыхивая трубкой кальяна.

Мы с Алтын тоже следили за движениями, отмечая про себя их продуманность и грацию. Всему этому нам только предстоит научиться, но то, насколько колдовским оказалось зрелище красивой девушки, танцующей в воздушном наряде, я поняла впервые.

Наргиз танцевала, потом отдыхала. Беседа неспешно лилась рекой. Мехмед свободно владел русским, и узнав, что мы с Алтын ещё не успели выучить татарский, спокойно перешёл на мой родной язык.

Его медово-карие глаза смеялись, губы маслянисто блестели в свете факелов. Музыканты играли мелодию ночи, так гармонично вплетающуюся в разговор. Эмине-хатун ушла отдыхать, и мы остались развлекать разговором двоих мужчин. Уже смелее наливали кофе, предлагали сладости. Слышались лёгкие смешки.

Когда Мурат-бей поднялся, чтобы нас покинуть, не было ещё и полуночи. Он вежливо поинтересовался, какая из девушек гостю больше по душе.

Мехмед лениво поднял руку и указал на меня:

– Эта.

Наргиз вспыхнула, отвернулась. Хозяин удивлённо переспросил:

– Но, Мехмед, дорогой, мы приготовили для тебя другую девушку – Наргиз.

Но гость покачал головой и повторил:

– Эта.

Мурат-бей кивнул, соглашаясь, и жестом позвал с собой Алтын и Наргиз. Мы остались в нарядном саду одни.