Читать книгу Эмпатия - Анна Елисеева - Страница 6

Ожидания – очень плохая вещь.

Вещь болезненная, тягучая, способная разрушить эту самую жизнь ко всем чертям. Я всегда старалась не ждать ничего и ни от кого. Сразу или идти и брать всё, что мне надо, или – выкидывать все начисто из головы.

Выкидывать из головы – в тех случаях, когда всё зависит ни от нас. Принимать факт того, что или же всё случится: и можно будет хладнокровно этим распорядится, или же – не случится, ввиду чего и незачем тратить на это лишние мысли.

Звонка от того мужчины я ждала уверенно; я была убеждена, что он позвонит тотчас же, как мы расстались, ну разве что часом-двумя позже, однако он так и не позвонил.

Не позвонил ни в этот вечер, ни на следующий; видимо, номер он взял только для того, чтобы вызвать у меня последующую досаду.

Ввиду чего досадовать я не стала – конечной цели в виде его любви у меня небыло, так что для него же было лучше ограничиться одним невнятным объятием в грязи на берегу.

Так или иначе – кроме новых эмоций – результат нашего общения был: тем же вечером, когда я пришла домой – я села за мольберт.

Села и за ночь – находясь в каком-то полутрансовом состоянии – нарисовала новую картину: женщину, которая обнимала сама себя длинными-длинными руками.

Обнимала таким образом, что её руки многократно окутывали её торс как щупальца осьминога и тем самым собирали воедино ее личность, которая иначе бы могла расползтись на несколько частей.

И тогда бы её не стало.

Её ярко-синие губы улыбались, желтые волосы взметались вверх – и на конце каждой пряди виднелся держащийся за неё маленький-маленький мужчина.

…я давно не испытывала такого удовольствия от работы – когда я закончила и смотрела на результат, я не только не ощутила усталости или желания прилечь, но и тотчас же захотела сесть за новую работу.

Что я и сделала – слегка прорисовала на новом холсте силуэт мужчины, который был одет в наряд арлекина, но плакал.

В руках он держал осколки зеркала, в которых отражалась его возлюбленная.

Лицо мужчины выражало боль, однако при взгляде на этот пока ещё набросок – почему-то настигало умиротворение и покой.

Я встала и прошлась по квартире, разминая мышцы ног и рук – и наткнулась у двери на такой же сложенный листок, как и вчера. На этот раз внутри него стоял большой знак вопроса, который полностью отражал собой мои ощущения. Я посмотрела него пару мгновений – и выбросила его в мусорное ведро.

Хотела было вернуться к мольберту – но в дверь постучали. В глазке показался Виктор – чему я ни сколько не удивилась: вчера он проводил меня до самой двери квартиры и, наверное, запомнил адрес. Когда я открыла дверь, он пробежал внутрь квартиры и буквально ворвался в мою комнату. Ворвался и закружился в ней, явно переполненный эмоциями:

– Юлия, Юлия! – повторял он и смеялся. Смеялся и никак не мог начать говорить.

Наконец, он отдышался, медленно выдохнул из себя и воздух опустился на пол. Кивнув мне на место рядом – куда я тотчас и села.

Села напротив, поджав под себя ноги, и вопросительно глядя на него. Он мотал головой, что-то повторял себе под нос и, казалось, сам никак не мог осознать того, что собирался мне сказать. Наконец, он выдохнул одной фразой:

– Юлия, у меня получилось – я начал роман! Или роман начал меня – он само собой начал писаться, и несколько глав промелькнуло мимо меня – как никогда не бывало прежде!

– И о чем же этот роман? – подперла я щеку рукой; похоже, вдохновение пришло не ко мне одной этой ночью.

– О девушке в перчатках, – говорил он восторженно и, глядя мимо меня так, как если бы считывал информацию, которую произносит – из каких-то неземных источников. – Она ходит всегда в перчатках – которые все длиннее и длиннее, и однажды она даже шьет платье, в которое уже заранее как рукава вшиты перчатки… Все думают, что это её блажь, каприз – что просто она так себя выделяет среди других. Этими перчатками. Но нет – дело всё в том, что время от времени, раз в три дня, у неё на руках вырастают кровавые цветы. Длинные, со стеблями – они растут постепенно, всё длиннее и длиннее, затем бутоны распускаются и отпадают вместе со стеблями – и весь этот процесс доставляет ей дикую боль, а на месте отвалившихся цветов остаются красные следы, похожие на кровоподтеки и следы от уколов одновременно. Она скрывает от всех это как раз перчатками – ибо очень стесняется этой своей болезни или проклятия: причин возникновения этого недуга у себя она не знает. Постепенно эта болезнь – эти цветы – начинают вырастать у неё всё дальше и дальше: по всей длине рук. И вот уже она вынуждена пошить это платье со вшитыми рукавами. Она даже сексом в нём занимается – чтобы никто не увидел этой её напасти. В эти дни – когда цветы вырастают – она запирается и сидит в углу своей квартиры, стараясь изо всех сил не кричать от боли. А потом, по истечении этих дней – вновь надевает перчатки и выходит, улыбаясь, к людям. Я не придумал пока деятельности – чем бы она занималась – но это непременно будет нечто таинственное, достойное её. И вот однажды, когда она в очередной раз отказывается от любви – с той целью, чтобы только её секрет остался нераскрытым – она вдруг осознает страшное. Осознаёт, что всё это время – у неё просто были галлюцинации: про эти отрастающие цветы, про боль – про всё… Осознаёт, что на её руках нет никаких следов – и она могла бы вовсе никогда не носить эти ненавистные ей перчатки… И могла бы любить, жить полной жизнь. Жить как все.

Воцарилось молчание. Долгое, минут на двадцать. А после он спросил (и в тоне чувствовались неуверенная и надежда):

– Скажи мне, Юлия, что ты думаешь об этом сюжете?

Я ответила честно и эмоционально (ведь я и действительно была очень впечатлена):

– Я так четко её увидела – лицо, жесты, перчатки, цветы, с которых капает кровь – что могу нарисовать тебе обложку к этой книге… Могу хоть сейчас.

Он улыбнулся. Улыбнулся изнутри – как-то по-детски даже, совсем лучисто:

– Да, я знал, что ты так скажешь.

Затем резко поднялся и прошел вглубь моей квартиры. Внимательно посмотрел мои работы – досконально, чуть ли не каждую. Как если бы думал – нравится ему или нет: думал и не мог до конца решить.

Наконец, остановился возле двух новых работ – законченной и начатой, и произнес:

– Вот эти – лучшие.

– Они тоже родились этой ночью, – прошептала я и поднялась с полу.

Подошла к кровати и протянула руку к чулкам, что висели на спинке кровати. – Но ты ведь не так просто пришел… Собираемся?

Мы прошли в детский отдел магазина, я отошла и стала перебирать вещи, которые лежали на распродаже, а он прошел вглубь отдела, где стояло целых три беременных женщины. К одной из них, самой миловидной, он и направился. Подошёл, прошептал ей что-то на ухо, и она испуганно покраснела, а потом неожиданно просто взяла его под руку – и вышла с ним из магазина.

Я проследовала за ними, так чтобы их слышать.

Виктор говорил ей, бережно держа под руку:

– Как ваш муж мог вас отпустить одну? Тут так опасно, а вы такая хрупкая и особенно прекрасная с этим животиком…

Он погладил её живот и оставил на нем свою руку, она её не убрала, а только произнесла, опустив голову:

– Как жаль, что я не встретила вас раньше – он мог быть от вас.

– Мог, – кивнул Виктор и поцеловал её в лоб, – но я ведь и сейчас могу в нем поучаствовать.

– Как? – удивленно взглянула она на него, поправляя рукой смешные кудряшки, собранные у неё на затылке в хвостик.

Он вновь прошептал ей что-то на ухо, в ответ на что ее щёки зарделась. Затем они направились к концу коридора, где я увидела вывеску туалета.

Я вошла следом за ними в женский туалет, где без труда увидела кабинку, из которой виднелось две пары ног.

Затем подошла к зеркалу, вынула помаду и немного подкрасила ей губы.

А после – написала ею на зеркале «Я всё видела».

Написала и выкинула ее в мусорное ведро, ибо красный стик от сильного нажима погнулся.

Затем подошла к кабинке и постучала в нее – послышалось испуганное шебуршание и шепот.

Улыбнулась своему отражению в зеркале и вышла.

– Ах, вот теперь как? – говорил мне он немного раздраженно. – Ты до смерти напугала эту без пяти минут неверную жену – твой стук, да еще эта запись на зеркале… что это было? Ты меняешь правила игры – теперь мы не просто наблюдатели, но также можем и вставлять друг другу палки в колеса?

– Ну, не сердись, Виктор, – погладила я его по голове. Мы сидела в том же кафе, что и вчера – но сегодня у меня вообще не было аппетита, поэтому я просто пила маленькими глотками сок. – Ты так легко её захомутал, что просто необходимо было добавить немного экстремальности в сюжет. Как она отреагировала? Расскажи мне подробнее.

– Пришла в ужас, – констатировал он, взял мой стакан сока и выпил залпом. – Даже, представь себе, решила, что это стучался её муж. Мне еле удалось завершить начатое, еще ее живот неслабо мешался – но, знаешь, мне показалось, что я почувствовал там её ребенка. Бедная девочка, когда она еще и надпись на зеркале прочитала после – то у неё даже зубы застучали, думаю ей вредно так нервничать. Когда мы вышли – она быстро мне что-то такое произнесла про то, что «мы слишком поздно встретились и теперь ничего не исправить» и убежала. Не знал, что беременные умеют так быстро бегать!

– Вот видишь, Виктор, я тебе помогла. Так бы она к тебе прилипла намертво – еще бы и попросила быть отцом ребенка! А благодаря моей помощи – она думала только о том, что ей угрожает быть пойманной при измене. Ты можешь сказать, что и не от таких отделывался – вот только боюсь, что с беременной это вышло бы посложнее…

Он смотрел на меня уже почти спокойно, и даже кивал в такт моим словам – это было слишком уж приторно для этого момента, поэтому я ждала, что он мне ответит.

Наконец, он взял меня за руку, поцеловал её и произнес:

– Что ж, теперь твоя очередь – и пощады не жди…

Я зашла на территорию монастыря и осмотрелась. Никого не было видно, и я проследовала вглубь пространства, где на лавочке увидела юношу – очень худого и красивого, с мелкими чертами лица и нежной кожей. Он читал толстую книгу в переплете с пожелтевшими страницами, и, казалось, ничего не замечал вокруг. Я села рядом и увидела, что в книге были одни молитвы. Я протянула руку к его волосам – но он отодвинулся и произнес:

– Я готовлюсь в монахи – мне нельзя прикасаться к женщинам.

– Но вы и не прикасаетесь – это я вас касаюсь, – возразила ему я и снова сделала попытку погладить его. Но он отодвинулся и покачал мне укоризненно головой.

Я придвинулась ближе и прошептала:

– Я так люблю таких милых мальчиков с невинными глазками…

И это было чистой правдой.

Он вздрогнул – но возразил мне сурово-наставническим тоном:

– Это грешно с вашей стороны – мне такое говорить. Не делайте этого.

– А я буду делать! – засмеялась я, придвинулась к нему и забралась к нему на колени, книжка упала на землю. Не теряя времени, я начала целовать его лицо, это было приятно – он был ароматный как младенец. Я почувствовала, как он взволновался, но он сам не промолвил не слово.

Наверно, он читал про себя молитву – чтобы я как нечистая сила растаяла в воздухе, а книга снова прыгнула ему в руки – и можно было бы сделать вид, будто ничего и не было.

Но я никуда не исчезала. Я крепко обняла его за плечи и вжалась в него своей грудью. Он начал дрожать и всхлипывать – я же целовала его и целовала.

Наконец, он начал мне отвечать, крепко прижал меня к себе и неловко поцеловал мое лицо. Я засмеялась – и он в ужасе отпрянул и столкнул меня со своих коленей. Я потянула его за собой, и мы оказались на земле, где, глядя ему в глаза, я спросила:

– Что ты сейчас чувствуешь?..

– Счастье, – прошептал он таким тоном, будто признается мне в страшном преступлении. И начал целовать всё моё тело, я откинула голову назад – и могла видеть перевернутое вверх ногами лицо Виктора.

Юноша целовал меня так нежно, будто боялся, что я сломаюсь, я закрыла глаза и наслаждалась. А потом открыла их и очень быстро вылезла из-под юноши со словами:

– Мне пора… Счастье может полнее. И объемнее. Поверь.

Я отряхнулась и медленно пошла к калитке, за которой меня ждал Виктор.

Он был, казалось, раздосадован:

– Несложное задание оказалось!

– Придумай сложнее, – парировала я. – Но сейчас моя очередь. Моя-моя-моя!

– Знаешь, – начала я описание следующего задания, – есть такие девушки – которые остались девственницами в тридцать лет. Не то чтобы они не красивы, или же строили на потерю невинности какие-то особые планы вроде встречи «своего единственного» – так просто получилось. Зачастую они очень интеллигентные (это слово уже звучит как ругательство, не так ли?), начитанные, правильные до тошноты – и вот было бы неплохо, если бы ты соблазнил именно такую. Думаю и тебе самому был бы интересен такой опыт. А уж мне – мне было бы интересно об этом послушать… Или увидеть. Доставишь мне – и себе – такое удовольствие?

– Доставлю-доставлю, – певуче ответил он так, словно речь шла о совсем другом удовольствии. – А можно пользоваться интернетом?

– Можно, – кинула я.

В этот же вечер мы вдвоем нашли подходящую кандидатуру на форуме о девственности. Ей было двадцать девять, она была шатенкой со светлыми прядями, спортивного телосложения – у нее было много фото в купальнике с призывно раздвинутыми ногами – раскинутыми вперед, задранными вверх, раскинутыми как у морской звезды в стороны. Он начал разговор с ней, обсуждая драматургию Достоевского и Толстого, и пригласив её в Большой театр. Когда они встретились – она демонстративно шла на расстоянии от него, как бы охраняя свои границы; я всё это наблюдала, сидя на лавочке возле фонтана неподалеку. Когда они подошли ко входу в театр – он демонстративно всплеснул руками (мы придумали историю о том, что он потерял билеты, поймав ребенка, который чуть не попал под машину), на что она стала его успокаивать – и сразу же взяла под руку, расположилась к нему. Они сели на лавочку, которая располагалась почти напротив меня.

На миг наши глаза встретились – и я достала из сумки книжку, делая вид, что погружена в нее, чтобы не вызвать подозрений у его спутницы; такие барышни зачастую весьма подозрительны. Я видела как он целовал её руки – которые она отняла, потом он что-то зашептал ей на ухо – после чего она резко поднялась, помотала головой и ушла. Он посмотрел ей вслед, затем на меня и развел руками – я же, подождав пока она скроется из виду, подсела к нему:

– Осечка?

– Не думаю, – возразил он.

– Думаешь, еще позвонит?

– Знаю, что позвонит, – кивнул он и предложил мне руку.

Мы пошли в сторону Красной площади – и долго ещё шли до неё в молчании.

Я как-то фоном вспомнила того недавнего, так и не позвонившего, мужчину – но тут же забыла о нем вновь. Его лицо возникло из темноты и вновь туда ушло.

Он в этот миг тоже, должно быть, думал о ней – о том, что скоро снова с ней встретится и довершит начатое. Довершит – и никак иначе.

Я – нарочито громко – спросила:

– А были в твоей жизни трагедии? Настоящие.

Он кивнул, но не уточнил – и лицо его слегка посерело.

– А на какие деньги ты живешь? – спросила я вновь. Хотелось быть нетактичной и жестокой – тыкать палкой в болячки, так чтобы они начали кровить.

– Не на свои, – ответил он и посмотрел на меня в упор, как бы спрашивая, что же я спрошу у него дальше. И стану ли спрашивать вообще.

– А она старая? – продолжала допрос я, намекая на содержащую его даму.

– Да, – кивнул он и остановился. Затем аккуратно вынул свою руку из моей – и пошел дальше один.

Я не стала его догонять – а развернулась и пошла в другую сторону.

Захотелось расплакаться.

Тут – о спасенье! – у меня завибрировал телефон, и на его экране отобразился неизвестный мне номер. Я сняла трубку и услышала знакомый голос:

– Встретимся вечером?

– Встретимся сейчас.

– А где вы?..

Мы сидели в кафе на Красной площади с мужчиной, тем самым, с берега реки. Его звали Павел, он был вновь элегантно одет – и в этот раз смотрел только на меня одну. Сразу как мы сели за столик – он положил свою руку поверх моей и с тех пор не убирал её.

Это слегка мешало мне – но мои слабые попытки выдернуть мою руку не имели успеха, к тому же – что-то меня в этом всё, лживо-романтичном, успокаивало.

Другой рукой я держала ложку, которой ковырялась в почти растаявшем мороженом и спрашивала его:

– А вы успешный по жизни человек?

– Вполне, – кивал он, на такой вполне ожидаемый вопрос.

– А вы женаты на той девушке?

– На той – нет.

– Но вообще да? – попробовала я вырвать руку из-под его руки снова.

– Вообще да, – снова не позволил он мне этого сделать.

– Что ж, а что же у вас за деятельность?

– Я владею своей галереей в центре нашей столицы.

Он ходил по моей квартире и смотрел мои работы – молча, без тени каких-либо эмоций.

Я стояла у двери и ждала, что он скажет – но он молчал и все брал в руки то одну, то другую мою работу.

Особенно долго он разглядывал две последние – законченную и только начатую. Наконец, он взял первую из них и поставил передо мной:

– Доработай их все до такого уровня, и устроим тебе выставку.

– В самом деле?

– Да.

– И может даже их удастся продать?

– Думаю, удасться.

– И ты не попросишь ничего взамен?

– Ничего, – он подошел, поцеловал меня в губы (но невинно, в оно касание) и вышел.

Потом вернулся и заключил меня в объятия:

– Знаешь, – прошептал он мне, – я все время думаю о тебе. Тот день был очень странный – у меня в жизни ещё не было таких других дней.

– И ты хочешь сказать, что влюбился?

– Не хочу я этого говорить, – обнял он меня крепко, – не хочу, но это так.

– И ты даже все бросил бы ради меня?

– Я боялся, что ты это спросишь – но да.

– Так брось.

Он внимательно посмотрел на меня, улыбнулся, кивнул и вышел за дверь. И больше в этот день уже не возвращался, хотя я ожидала, что он от этого не удержится

Я прислонилась к стене и думала о возможни своей скорой славы… Думала о картинах, которые, наконец-то, смогут висеть в больших светлых залах. А мимо них – будут проходить люди, проходить и иронически комментировать их так, словно бы они сами смогли бы нарисовать что-то подобное за пять минут – смогли бы, да просто не хотят тратить времени и сил на это.

А может одну из картин даже купит кто-нибудь – тот, кому сообщат, что они модные и «выполнены в духе времени».

Это все означало мою свободу – свободу ото всего: от моего «благодетеля» Антона, от этих стен, от неуверенности в своем призвании и в своих способностях.

И вот такая, вся погруженная в картины того, как я – сияющая и гордая собой, вплываю в зал, увешанный моими картинами, под всеобщие овации – я села за мольберт и продолжила рисовать.

Я рисовала, должно быть, целые сутки – а потом просто встала из-за мольберта и еле дошла до кровати. Краем уха, сквозь сон, я слышала, как в квартиру вновь проникает Антон, как он ложится рядом и обнимает меня – но я словно бы уже не чувствовала ничего вовсе и мне было всё равно что там происходит вокруг.

Проснулась я счастливая, будто бы освобожденная, и, забывшись, раскинула руки… Раскинула – и обнаружила, что лежу на кровати одна. Не успела я обрадоваться мысли, что Антон мне просто померещился во сне, как я услышала его шаги к кровати и открыла глаза.

Он протягивал мне мой любимый апельсиновый сок и улыбался.

– Ну зачем ты здесь? – спросила я, как бы выражая этим всю нелепость его здесь присутствия. – Я не люблю тебя, не полюблю, я вообще не умею любить. Зачем ты приходишь?

– Это все для меня неважно, – произнес он и погладил меня по голове, поставив сок на столик рядом. – Я просто хотел тебя увидеть. Я верю, что однажды ты вот точно также придешь ко мне – придёшь и станешь моей. Мне сегодня снова снился об этом сон – а сны ведь зачастую сбываются, Юля. И я верю, что и этот сбудется.

– Уходи, – прошептала я и отвернулась.

Он послушался. В квартире вновь наступила тишина – и я вновь провалилась в сон. Во сне я превратилась в ту самую девушку, у которой росли на руках цветы – девушку из книги Виктора; только в отличие от нее – я не смирилась с ними, отрывала их с корнем, заливая все вокруг кровью, и хохотала, хохотала.

А вокруг меня кружились лица – Виктора, Антона, Павла и еще доброй сотни людей, включая тех, кого я если когда-то и знала – то уже и не вспомню. На их щеках растекались красные пятна – сначала это была кровь от разбрасываемых мною цветов, а потом эти пятна превратились в следы от помады. Моей помады.

День спустя я стояла на пороге квартиры Виктора – он встретил меня без удивления или каких-либо неприятных чувств, предложил присесть на ту самую софу и сказал:

– Та девушка – она уже не девственница.

– Этой ночью?

– Да, – кивнул он, – только вот она сильно плакала – ей было очень больно в процессе. И после тоже, когда она поняла, что не нужна мне больше. Она до сих пор звонит…

– Тебе её жаль? – я подошла к нему и заключила его в объятия.

И быстро-быстро запрыгала. – А у меня будет выставка, выставка, выставка!

– Да, мне её жаль, – оттолкнул он меня, никак не отреагировав на мою новость. – Жаль. Ей было так больно, что она даже не получила удовольствия. Плюс – ты представляешь, что это такое – столько лет лишать себя удовольствия ради того, чтобы это было чем-то значимым в итоге – и вот оно самое что ни наесть незначимое, да ещё и принесло одну только боль по итогу.

– Ну, она сама виновата, – произнесла я холодным тоном.

– В чем же сама виновата? – почти ядовито ответил он, будто это он и был той самой девушкой.

– Она чего-то ждала от других, а нужно было – ждать этого от себя.

– Да она ангел, а вот ты, ты… – начал он и осекся.

– Дьявол? – расхохоталась я, и похлопала его по плечу одобряюще. – Или ты хотел произнести какое-то более хлесткое ругательство? Но ведь, послушай, ты можешь женится на ней… Хоть прямо сейчас. Иди же – и женись! Спаси. Оправдай надежды. Раз уж свои перед самим собой не оправдал…

– Она ангел, – начал он снова, сдавленным голосом, и мне даже показалось, что он плачет.

– Наверно, ты прав. Прав, она ангел – только «ангел» от слова «ангедония» – что переводиться как неспособность получать удовольствия.

Он посмотрел на меня долгим жалобным взглядом, взглядом с надрывом, и вдруг резко – ни с того, ни с сего – расхохотался:

– Неужели ты поверила? Поверила что мне жалко? Или, что она чего-то особенного ждала от меня?.. Как же легко тебя разыграть.

Я, молча, закивала ему в ответ, между тем как – у меня было стойкое ощущение, что тогда, именно тогда, он говорил всерьез, тогда как теперь – играет передо мной роль.

– Тебе не интересно кто устроит мне выставку? – спросила я и выжидательно посмотрела на него. Он ничего не ответил, и я продолжила:

– А её мне устроит от самый мужчина – он всё-таки позвонил. Позвонил и мы встретились. Встретились – и по итогу у меня будет выставка.

Он по-прежнему молчал – и я решила, что он тайно завидует мне, ведь ему пока никто ничего не предложил. Не предложил издать его роман. Если он его вообще когда-нибудь допишет.

«Если он вообще его начал писать» – вдруг в тот же миг подумала я, разглядывая его фигурку, в которой казалось бы начала обозначаться какая-то угроза по отношению ко мне.

Трещина между нами заложилась именно в этот день. И дальше ей оставалось только разрастаться и разрастаться…

Но я не хотела признавать, что ощущаю это. Мне хотелось обманываться. Держаться за наше призрачное единство – как за что-то единственно-настоящее в моей жизни.