Читать книгу Эмпатия - Анна Елисеева - Страница 8

Свобода – вечная мечта масс, которые даже за этой мечтой встают в длинные многолетние очереди. Встают, не зная наверняка – достоят ли они когда-нибудь до заветного часа или же так и умрут в ожидании. Та самая русская рулетка, за которой в случае выигрыша – способность самому распоряжаться чем, где и как дышать, в каком пространстве, с кем-то или вовсе без никого. Даже деньги тут – только на втором месте: ведь они нужны, в сущности, только для того, чтобы сложить их все в одну большую кучу и оплатить ими ключ, который отопрет оковы на руках и ногах. И позволит отныне его владельцу делать только то, что хочешь.

Свобода уйти, свобода вернуться. Свобода не приходить вовсе. Свобода послать к черту или же принять к сведению – или же вовсе не рассматривать не один из этих вариантов.

Свобода не дышать одним воздухом с одними – и дышать им до бесконечности с другими. Если только не захочется весь этот воздух – целиком – оставить только самому себе.

Купить квартиру для меня (и я навряд ли в этом буду одинока) – это всегда значило купить именно свободу.

Самую драгоценную свободу – свободу личного пространства. Некую норку для себя, как для пушного зверька, который сможет забираться в неё и отсиживаться в ней – сколько захочет, не кем не тревожимый. Моё пространство – это всегда было для меня такой мантрой, которую я едва ли не повторяла каждый раз засыпая. Повторяя мысленно одно только слово – «моё, моё, моё».

Как если бы я приманивала к себе волшебными заклинаниями некое существо… и вот, наконец, приманила. Оно стало моим.

Буквально на третий день, как Павел позвонил – мы поехали с ним в банк и открыли мне счет, куда он тотчас же и перечислил мне часть денег, которую уже успели заплатить (оставшуюся часть – ему самому ещё не заплатили).

Однако и того, что было – итак уже с лихвой хватало на однокомнатную квартиру в центре (в центре и только в центре, как я всегда и хотела).

Более того – за вычетом денег на квартиру, ещё что-то даже ещё и оставалось на жизнь.

Я решила купить её как только можно быстрее и, даже не делая никакого ремонта и не покупая мебель, переехать туда – и спать там хоть бы и на полу, но зато у себя самой.

У себя самой, а не как было всю мою жизнь до того – у кого-то другого из милости.

Я стала постепенно собирать туда вещи – на ходу отсеивая много всего лишнего; по факту, мне хотелось взять с собой только несколько моих красных платьев, всю косметику и кое-что из обуви. Ну и мольберт с холстами.

Но их я пока не раскладывала по сумкам – ибо в ближайшее время мне нужно было снова садиться за новые работы, о чем мне непрестанно и напоминал Павел.

Он был так занят финансовой стороной выставки, что я особо и не видела его в эти дни; кроме, разве что, той самой поездки в банк – но при этом он очень часто звонил. Почти каждый день.

И наше общение, начавшееся с чего-то романтического – почти совсем перешло на деловое (но отчего-то у меня всё равно оставалось чувство, что остались между нами неразрешенные моменты, которые ещё могут изменить ситуацию куда-либо).

Мне таких изменений отнюдь не хотелось – и я даже немного страшилась того, что однажды такой разговор у нас все-таки случится, и мне нужно будет держать ответ.

Я знала, что именно ему отвечу – поэтому и старалась оттягивать этот момент до предела.

А там – вдруг что произойдёт, и он сам как-то поостынет.

Я собирала вещи очень аккуратно – стараясь так, чтобы визуально моих сборов было не заметно, так как решила не ставить пока в известность Антона о моем скором отъезде из снятой им квартиры. Я знала, что будет как минимум одна истерика с его стороны по этому поводу – а скорее всего и больше: ведь он лишался единственного, чем обладал – моей зависимости от его денег, равно как и своей свободы прийти и влезть в мое личное пространство в любой час суток. В любой, когда ему это заблагорассудиться.

И что самое страшное для него – он лишался и меня, ибо я однозначно не собиралась его пускать и на порог своей новой квартиры; получив свободу – узник вряд ли захочет пригласить стражника в свой новый вольный дом, дабы попить с ним чаю и поговорить о былом.

Ввиду этого всего – я надеялась рассказать ему все как только можно позже; желательно, не раньше, чем в самый день отъезда.

А еще лучше – просто оставить ему ключи без каких-либо слов в прихожей; и когда он вновь незваным нагрянет в квартиру – его встретит только пустота и тишина комнат.

Этот последний вариант – был мне ближе всего: не зря же я так истово люблю все, что связано с побегом – поезда, вокзалы, стук колес. Всё то, от чего веет возможностью однажды и навсегда уехать прочь-прочь-прочь, скрыться, потеряться, сбежать.

С Виктором мы, после последней встречи у него дома, виделись только раз – в кафе. За теми же нашими пресловутыми стаканами апельсинового сока – он мне признался, что не терял на мою выставку – и что был там на второй день, ходил по ней несколько часов подряд и смотрел – и на картины и на людей – и, само собой, не ушел оттуда без девушки на грядущую ночь. Стараясь толи подколоть меня, толи польстить – он даже сказал, что подыскал девушку максимально похожую на одну из девушек с моих картин. Сказал, что так и не пишет – что, верно, надо вновь искать вдохновение, после чего – куда-то быстро скрылся. И я сама заплатила по счёту.

У меня от этой встречи осталось четкое ощущение, что он мне что-то недоговаривает и что это, возможно, как-то связано с той девушкой, которую он лишил невинности в её двадцать девять лет. Я не столько тревожилась за него – сколько мне было любопытно чем же всё это кончилось, так как уж очень нетипично он себя вел.

Я чувствовала, что ему так некомфортно сейчас, как не было ещё никогда – оттого, что, видимо, в этой истории он начал играть нетипичную для себя роль. Мне хотелось узнать, какую же роль он играл именно – но мне не хотелось идти к нему с этим и первой начинать эту тему.

Отчего-то у меня было чувство, что он и сам скоро придет и все мне расскажет.

И, действительно, на третий день после кафе он сам пришел ко мне; ещё в глазке двери он показался мне каким-то скрючившимся и потерянным – я удивленно открыла дверь, и он зашел и упал мне в объятья. Я похлопала его по спине и, отстранившись, спросила:

– Что все-таки с тобой такое? Изменил себе – и пошло-поехало под откос?

– Да, – - кивнул он, не поднимая глаз. А после опустился на пол и закрыл лицо руками: он весь дрожал мелкой дрожью, нервно – был непохожий на самого себя, каким я его знала.

– На самом деле, мне не было её жалко, – быстро начал он говорить, продолжая трястись. – На самом деле – я просто хотел поступить назло тебе. Меня почему-то в тот день так разозлила твоя циничность и реплики в её адрес – что я решил с ней остаться именно тебе наперекор. Она мне даже внешне разонравилась, что уж про её нытье – но я всё равно начал с нею встречаться, а у неё ведь с первого дня была поставлена четкая цель – выйти за меня замуж. Это меня веселило – ибо ведь только ты поймешь, как это не вяжется со мной! Я думал какое-то время с ней повстречаться, чтобы у неё не было ощущения, что её лишили невинности и сразу бросили, чтобы это было похоже именно на отношения – которые просто не сложились, что ведь вполне нормально и часто случается в мире… Но она-то не была настроена на это – ей хотелось привязать меня к себе навсегда: она забеременела… специально проткнула перед тем презерватив. Но, как оказалось, она и сама не хотела детей – и у неё начались жуткие истерики, поэтому поводу. При этом она не хотела и делать аборт – из-за чьего-то там неодобрения… Она явно была психически нездорова: она била себя кулаками по животу, специально падала с лестницы – и сломала себе всё что могла, а ребенок остался целый… Я впервые оказался в такой ситуации – и не знал что же мне делать, к кому обратится – даже боялся, что ты засмеешь меня, если вдруг все это услышишь. Если она – одна из героинь моих романов, то это какой-то страшный роман. Она преследовала меня – всё время кричала, требовала вступить с нею в брак… А вчера она – потеряла этого ребенка. Случайно, когда пошла в туалет – он вывалился в унитаз. После чего она попала в больницу – я привез ей фруктов и сказал, что всё кончено. С ней случился нервный приступ – её отвезли в реанимацию, и она там умерла. А сегодня мне сказали, что она – совсем недавно, почти на днях – написала завещание, в котором всё оставляла мне. А у неё квартира и, как оказалось, приличные сбережения.

– Вот ты и стал её вдовцом – её мечта сбылась, – попробовала сыронизировать я, но увидев его взгляд – замолчала. И уже сама обняла его – а он совсем обмяк в моих руках: и так мы простояли несколько минут. Да, мне было тяжело от его навалившегося тела и неуютно, но я понимала, что ему нужно хоть какое-то тепло – или хоть иллюзия этого тепла.

– Я не знаю, что с этим делать, – продолжил он, все ещё не отпуская меня. – Я ведь не смогу жить в этой её квартире…

– Используй всё в дело, – ответила я ровным тоном и, поймав его непонимающий взгляд, уточнила:

– Продай её квартиру – и на деньги от неё издай свой роман.

– Но тогда этот роман будет издан на кровавые деньги, – возразил он.

– Он же и сам состоит из этой самой крови, – улыбнулась я и погладила его по голове, а он осел на пол и прижался головой к моим коленям. Я почувствовала мягкость его волос на уровне своего паха и тепло его лица – и замерла. – Роман, про истекающую кровью – на деньги, истекшей кровью и погибшей. Если бы это было можно обнародовать – лучшей бы рекламы не нашлось. И, кстати, возможно частично потом ты сможешь сыграть на этом – а пока пиши, пиши…

Тут я почувствовала неожиданно для себя – как он целует меня внизу живота, затем отодвигает пальцем моё белье и проникает за его границы языком. У меня закружилась голова, и я прислонилась спиной к стене.

Я не знала как это понимать – может как благодарность за поддержку, а может и как неожиданный странный порыв; но отчего-то было ощущение, что это именно то, чего я ждала от него в этот момент, сама того не осознавая.

Я закрыла глаза и полностью погрузилась в ощущения – те самые, ради которых бы стоило жить, даже если ничего больше со мной в этой жизни бы и не произошло…

После – мы никогда не вспоминали о том, что произошло; наши отношения продолжились в прежнем русле. И иногда мне даже казалось, что он никогда и не переступал эту черту: от человека, который наблюдал за тем, как я кончаю – до человека, который принял в этом непосредственное участие.

Даже в тот самый день, спустя уже несколько минут – он держался настолько невозмутимо, что и мне только и оставалось делать вид, будто ничего и не произошло.

Я так и не узнала причин, его побудивших на это – и оно смущало меня, смущало и доставляло дискомфорт… Поэтому я перестала об этом думать: ведь излишняя фокусировка на чем-либо необъяснимом – никому ещё не приносила облегчения, скорее напротив.

На следующий же день, Виктор снова засел за роман – который стал теперь, подгоняемый скорым изданием, двигаться значительно быстрее.

Он никогда не читал мне оттуда и отрывка – но отчего-то я знала, что мне понравится результат; я могла себе представить, как держу в руках отпечатанный экземпляр его книги со своей иллюстрацией на обложке – той самой, что была представлена на выставке. Её фотография, сделанная Павлом к каталогу выставки, хранилась у меня дома и ждала своего часа.

Вот только новые работы у меня пока не шли – а Павел то и дело звонил, спрашивал, подгонял меня с ними; он настолько стал давить на меня, что я даже соврала, что уже начала работу – на самом же деле, у меня пока даже в карандаше ни одной из них небыло намечено.

Мне ничего не хотелось – ни быть в квартире, ни выйти на улицу, ни сидеть в одиночестве, ни увидеться с кем-либо. Время текло и текло у меня сквозь пальцы, пока в дверь как-то не позвонил Виктор.

Не успела я ему открыть, как он влетел в комнату с прижатой к сердцу толстенной стопкой листов и торжественно произнес:

– Я его закончил! – и протянул стопку мне.

Я отодвинула его руку и произнесла:

– Я хочу его прочитать уже в книжном варианте.

Он кивнул и вновь вернул стопку назад к сердцу, откуда её уже не отнимал на протяжении всего нашего дальнейшего разговора.

– Он словно бы написался сам, – совершенно счастливым тоном говорил он и захлебывался от собственного счастья. – Герои жили совершенно своей жизнью – и лишь моя рука нажимала клавиши: так, словно не от нажатия клавиш рождалась жизнь на бумаге – а наоборот. Я не ел несколько суток – я не знаю, откуда у меня взялись силы его писать, но я писал и не мог оторваться. Пока он сам не дописался. И вот он тут – на этих страницах. Я не мог поверить себе – я побежал распечатывать его в ближайший копицентр: и лишь когда увидел его в таком, материальном виде – то поверил, наконец, что он у меня есть. Я написал его, я это сделал! Я смог!

Я протянула руку к стопке страниц и коснулась её – она была теплой-теплой, ещё только едва родившейся.

Я хотела было улыбнуться ему в ответ, но вспомнила что пока нечему – и остановила начавший расползаться в улыбке рот:

– А у меня вот не идет дело. Я ничего, в сущности, не сделала за всё это время… Только перекладывала и перекладывала вещи с места на место. Отчего не могу – и всё тут. А ты – отдавай скорее свой роман в печать: глядишь, он станет бестселлером сезона! И принеси один экземпляр мне. Обязательно принеси.

Опьяненный своим счастьем он словно не расслышал моих слов, кроме тех, что были о его романе – и вновь зачарованно заговорил:

– Я так хочу видеть его в каждом книжном – на самом виду! Чтобы он лежал стопками книг, горкой – которые вызывали бы дикое желание им обладать. Чтобы, проходя мимо этих стопок – нельзя было не взять его в руки, а взяв в руки – не пойти с ним к кассе и не купить. Даже если ты и не особо много читаешь, или не читаешь вовсе и ненавидишь книги, или же вовсе не умеешь читать – это бы всё будет меркнуть по сравнению с желанием обладать им. Понимаешь?

Я кивнула, а он прижал к себе свой роман ещё крепче, как новорожденного ребенка. Движимая каким-то странно-извращенным порывом, я произнесла:

– Твой ребенок поменялся местами с твоим романом: тебе было жизненно нужно, чтобы именно он смог родится, и придать смысл твоей жизни.

– Да, – произнес он, ничуть не шокированный циничностью моей фразы. – Всё именно так. Но в любом случае это только во благо: всегда лучше рождаться на свет только тому – чьего появления тут ждут. Твоим картинам, моей книге. Они для нас значат то, что никогда бы не смог значить какой-либо человек и какой-либо ребёнок… Никто в целом мире.

Я кивнула, а сама задумалась – так ли я с ним согласна в этом; и почему-то в этот миг я не была уверенна, что разделяю эту его точку зрения.

Мне не понравились эти ощущения в себе; как если бы мне попала в сознание, как в тело, заноза, которая мешается – но никак её не выходит поддеть ногтем, либо иголкой и вытащить.

Он же протанцевал в паре с текстом своего романа по комнате и скрылся где-то в дверях.

По-английски, как это часто у нас бывало – что в этот раз это почему-то меня задело.

В воздухе осталось ощущение, будто что-то не было сказано, что-то было нами упущено в разговоре, что-то затерялось – неприятное, тягучее ощущение.

Чтобы от него избавиться – я решила перебить его другим, ещё более неприятным: я позвонила Павлу и созналась, что так и не начала работу над новыми картинами. Он сказал, что предполагал это и рад, что я все-таки честно во всем призналась. Сказал, что скоро ко мне заедет – так как у него есть для меня новости, для которых пришло время, и чтобы я морально к ним пока что готовилась. Я повесила трубку и хмыкнула от того, что он думал, что мне надо там для чего-то быть морально готовой касательно его: единственное, что я испытывала, так это досаду от невозможности избежать этого грядущего разговора.

Через полчаса он приехал – с букетом и весьма узнаваемой бархатной коробочкой в руках. Пока он проходил в комнату, готовясь к своей речи, я успела шёпотом чертыхнуться у него за спиной и, когда он обернулся, вновь засиять приветственной улыбкой.

– Как ты знаешь – на момент нашей встречи, я был женат, – начал он таким тоном, как если бы вокруг звучал торжественный марш и фанфары, а я – была бы готова в любой момент упасть в обморок от счастья (или несчастья, как уж придется больше к месту). – Даже не только женат, у меня была ещё и любовница – та самая девушка на катере. И если уж быть до конца честным – в любовницах у меня была не только она одна. Но ты помнишь и то, что я пообещал тебе: и вот теперь ты станешь свидетелем того, как я исполняю данные собой обещания – сегодня я официально развелся.