Читать книгу Хронограф - Анна Кондакова - Страница 2

Сегодня я с ним познакомлюсь. Это не обсуждается. Пути к отступлению отрезаны.

Денис.

Катаю имя на языке, повторяю вслух и довольно жмурюсь. Какое чудесное имя, да и сам он очень симпатичный. Высокий – выше меня на две головы, – сероглазый, а волосы вьются на кончиках. Он засиделся с друзьями в баре и вынужден добираться домой пешком. Как всегда, опоздал на последний автобус. За плечами – рюкзак, в наушниках долбит рок. Какая у него классная фигура! Под тонкой футболкой перекатываются мышцы, а плечи широкие-широкие – вылитый киноактер. Я иду за ним следом, переступаю мягко и постоянно озираюсь по сторонам.

Кроме меня и Дениса, на узенькой улочке ни единой живой души. В окнах панельных пятиэтажек давно погас свет, лишь призывно мигает вывеска круглосуточного магазина: зайди, посмотри, купи. Фонари отключены, и луна скрылась за тучами. В этот предрассветный час мы совершенно одни.

Меня пробирает нервная дрожь. Как начать разговор? Что сказать: сначала поздороваться или сразу перейти к делу? А если он посмеется надо мной, а если покрутит пальцем у виска?

Последние наставления сестры перед тем, как она выпихнула меня из автомобиля и умчалась во тьму, царапают затылок:

– Просто подойди к нему и улыбнись. Можешь сказать, что заблудилась, и попросить проводить тебя домой. Ничего особенного. Поверь, мальчикам не так уж трудно понравиться.

Конечно, с её-то модельной внешностью познакомиться с парнем – это обыденно и скучно. Когда тебе вслед оборачиваются, как-то не задумываешься над тем, что бывают девушки-изгои, вынужденные существовать в мире, которым правят красивые.

Всё, хватит себя жалеть!

Или сейчас, или никогда.

Убыстряю шаг и, обогнав Дениса перед поворотом, машу ему обеими руками. Эй, посмотри на меня, красавчик!

– Чего надо? – Он вынимает наушник из уха и непонимающе щурится.

– Привет, – говорю, а у самой язык прилип к нёбу от страха. – Ты же Денис, да? Правильно?

Улыбнуться, разумеется, забываю. Так и стою, уставившись на него во все глаза. Со стороны, наверное, смотрится диковато: знающий себе цену парень и низкорослая девица в растоптанных кроссовках, которая двух слов связать не может. Мямля, фу. Далекий гул машин, надрывно воющий ветер, телевизор, что-то бубнящий на первом этаже дома – все звуки исчезают, и остаемся только мы одни. Киношный персонаж и преданная поклонница.

Волнение перерастает в настоящую панику, и мне хочется поскорее свалить подальше, но ноги намертво приросли к асфальту.

А Денис, благосклонно кивнув, скрещивает руки на груди. Удивлен. Пытается вспомнить, где и когда мы пересекались. Нигде и никогда. Обворожительному Денису и среднестатистической Маше не суждено встретиться в обычной жизни – наши вселенные проходят параллельно друг другу.

Во мне слишком много «вроде бы». Волосы вроде бы рыжие, но тусклого медного оттенка. Сама вроде бы худая, но нескладная, угловатая, да ещё и рост метр с кепкой. Нос вроде бы небольшой, но приплюснут и обсыпан веснушками. Короче, сплошное недоразумение.

Девчонок, подобных мне, у Дениса – сотни. Что ему до какой-то Марии Мироновой, у которой даже не было настоящего свидания – ни одного! – или первого поцелуя?

Я заливаюсь стыдливой краской, и сердце глухо колотится где-то под горлом, выбивая наружу слова:

– Ты ведь… актер? Я видела все твои выступления! Такой искренний персонаж – не оторваться.

Вообще-то у него всего одна роль, унылая до зубного скрежета. Денис играет чопорного аристократа, которого отвергла возлюбленная дама. За неделю я побывала на двух спектаклях в драмкружке при институте. Всегда сидела на заднем ряду и грызла ногти, пока на сцене разворачивалось действие. Представляла себя рядом – на расстоянии вытянутой руки – с Денисом; так близко, что могла бы прикоснуться, очертить линию его бровей.

Что ж, мечты сбываются.

– А-а, вот оно что. Очень рад, что тебе понравилось, – небрежно откликается он. – Так чего хочешь? Автограф?

Его сведенные напряжением скулы расслабляются. Он успокоился, догадавшись, что я всего лишь фанатка, очарованная талантом молодого – ага, и бесперспективного – актера. Денис притягателен внешне, но играет посредственно. Речь зачитывает так монотонно, что накатывает зевота; путается в монологах и ревет навзрыд там, где нужно шептать. Но он красив, и это достоинство скрашивает всякие недостатки.

– Не совсем. Можно тебя сфотографировать? Ну, на память. – Тянусь к мобильному телефону.

Но он отшатывается как от ненормальной.

– Бред какой-то. Нельзя.

Голос прохладен и даже брезглив. Разумеется, какие психопаты делают снимки в темных подворотнях? Денис огибает меня и уходит, врубив музыку на полную катушку. Гул его шагов эхом отражается от стен пятиэтажки, а мои щеки всё гуще краснеют. Темнота обволакивает, липнет изломанными тенями к подошвам кроссовок. За спиной чудится чьё-то зловонное дыхание, но когда я оборачиваюсь – улица пуста.

«Или сейчас, или никогда. Или сейчас, или…» – дробью стучит по вискам.

«Ты не справиш-шься, ты не оправдаеш-шь ож-жиданий», – змеиный шепот скользит по позвоночнику.

Ну уж нет, Мироновы не сдаются! Срываюсь на бег и догоняю Дениса перед самым входом в подъезд. Он подносит ключ к домофону, когда я налетаю сзади и шарахаю его по плечу. Долгий вдох и резкий выдох. Наушник сам выпадает из уха, до меня доносится перебор гитарных струн.

– Слушай, ущербная, уж не знаю, чего ты себе придумала, но я не фоткаюсь на ночь глядя.

Аккуратную линию губ перекашивает гневом. Денис готов наброситься на меня с кулаками, но дает последнюю попытку оправдаться.

– Ну, пожалуйста-пожалуйста, – канючу я. – Прошу тебя! Я так давно мечтала хотя бы об одном твоем снимке. Ну что поделать, если мы встретились ночью? Не буду же я стоять тут до утра!

– Заколебала! – раздражается Денис и всё-таки встает в позу: руки уперты в бока, голова чуть наклонена. – Даю тебе минуту.

Ха! Мне хватит тридцати секунд.

Вытянув из кармана телефон, долго примеряюсь к его лицу. Слабая фотокамера не способна передать Дениса таким, какой он есть. Ни стати, ни надменности, ни харизмы. Картинка зернистая, нечеткая. Черты плывут, и кажется, будто Денис состоит из цветных квадратиков. Не человек, а пустое изображение. Тусклая лампочка над входной дверью освещает голову Дениса словно ореол.

Когда загорается вспышка, он корчит недовольную гримасу. Щелк.

– Теперь я свободен или… – начинает Денис, но осекается на полуслове.

Его губы деревенеют, из приоткрытого рта вырывается последний стон. Глаза беспомощно бегают из стороны в сторону. Влево-вправо. Вверх-вниз. Ногти еще недолго скребут по горлу, оставляя на том полосы, но вскоре опускаются безвольными плетьми вдоль тела.

Всё кончено.

Зато изображение смотрит на меня с неописуемым ужасом. Я подмигиваю ему и шутливо постукиваю окаменевшего Дениса по щеке.

– Не беспокойся, скоро тебе полегчает.

Он похож на манекен из магазина брендовой одежды, на куклу в человеческий рост. Мне приходится тащить его до лавочки, чтобы не повалился на землю. Какой же он тяжелый, просто катастрофа! Мы сидим в обнимку, как влюбленная парочка, пока фотография Дениса беззвучно кричит с экрана телефона. По картинке ползет чернота, от ушей ко лбу, к подбородку, цепляется паучьими лапами за шею.

Неужели я смогла?..

Там, где секунду назад разрастался испуг, цветет гордость. Меня с головой накрывает удовлетворение проделанной работой. Неудивительно! Всё идет четко по плану, Денис задыхается от предчувствия неотвратимого. Моя первая охота прошла так гладко, что хоть в учебниках описывай.

На лице расцветает дурацкая улыбка.

Достаю из кармана второй телефон – черно-белая раскладушка без камеры – и набираю единственный сохраненный номер.

– Всё нормально, мы около подъезда оскверненного.

– Через две минуты буду.

Перед тем, как сигнал обрывается, я слышу рык двигателя.

***

Тридцать секунд с момента звонка.

Разглядываю подъездную дорожку к дому. Она пуста и темна до черноты, будто сама бездна, устремленная вперед. Нет ничего хуже ожидания. Секунды тянутся часами, а минутная стрелка на наручных часах, по-моему, вообще остановилась.

Почему так долго?..

Шестьдесят невероятно долгих секунд.

Мальчишеская ладонь, что покоится на моем колене, чуть тепла и шершава. Денис перестал дышать, но мне кажется, будто его дыхание оглушает жителей пятиэтажки. Какой же он грузный, всё норовит свалиться с лавки. Пожалуйста, сиди ровно! Если кто-нибудь выйдет или выглянет из окна, если заинтересуется странной парочкой молчаливых подростков – мне конец.

В шорохах травы чудятся шаги тяжелых ботинок.

Мамочки…

Не паниковать! – приказываю самой себе.

Девяносто секунд.

Денис всё норовит завалиться назад, и зачем-то я твержу: «Подожди, осталось чуть-чуть», хотя понимаю, что он не слышит моих уговоров. Он застыл где-то между реальностью и вечным сумраком. Несчастный парень.

Ровно две минуты.

Желтый свет фар разрезает тьму и приближается, приближается… Недостаточно быстро.

Я изнываю от нетерпения, когда серебристая иномарка бесшумно тормозит напротив подъезда. Наконец-то! Сестра опускает стекло и окидывает нас с Денисом быстрым взглядом. Удовлетворенно хмыкнув, она мотает подбородком:

– Кидай его назад.

Приходится нести безвольное тело на себе, шажок за шажком. Он тяжелый, почти неподъемный. Руки болтаются, ноги волочатся по земле. Изо рта на воротничок футболки стекает слюна, и редкие капли капают на мои джинсы. Кажется, что Денис развалится в бесформенную кучу, если его отпустить. Я трясусь от усталости, но сестра не предлагает помощи, только постукивает по рулю ногтями.

Наконец, мне удается затолкать Дениса на заднее сидение. Сама плюхаюсь вперед и, пристегнувшись ремнем безопасности, спрашиваю:

– Ну как?

Я жду заслуженной похвалы, но сестра угрюмо молчит. Мы выруливаем из закоулка, проносимся по сонным дорогам Санкт-Петербурга, не тормозя на светофорах. Автомобиль с эмблемой ягуара на капоте утробно рычит: ему нравится скорость, нравится рассекать остроносой мордой ветра.

– Я что-то сделала неправильно? – Ерзаю на сиденье, как провинившаяся малявка.

Мне знакомо это выражение лица, означающее: ты-ошибка-природы-и-мне-стыдно-за-твое-существование. Именно так смотрел отец всякий раз, когда был мною недоволен (то есть большую часть моей жизни). Сестра даже хмурится по-отцовски, и профиль её приобретает особую резкость.

– Всё нормально, – бросает она сквозь зубы. – Но могла бы и лучше.

Безостановочно хлопаю ресницами. Гордость за себя улетучивается, но остается стыд, ледяной и липкий. Мною недовольны. Я не справилась. В очередной раз не оправдала возложенных на меня надежд. Но почему? Ведь я сделала в точности то, о чем просила сестра. Денис лежит сзади, пялясь остекленевшими глазами в обивку крыши, а его фотография сохранена в памяти мобильного телефона.

Куда уж лучше?!

– Работа топорная, исполнение вялое, – высокомерно добавляет сестра. – Мне было неприятно наблюдать за тобой. – Так она подглядывала! – Ноги заплетаются, сама бормочешь что-то бессвязное. Ой, ты такой классный, могу ли я с тобой познакомиться, бу-бу-бу. – Я сжимаюсь в комок от дразнящих интонаций. – Кто на такую поведется? Он даже не хотел фотографироваться. А если бы улизнул? Опять же, отлов у жилых домов опасен, потому что любой зевака запомнит тебя и сдаст ментам. Объясняй им потом, что ты благое дело творишь, а не человека похищаешь. Даже мой первый раз прошел чище, а ведь мне было всего двенадцать лет.

Её голос холоднее всех арктических вьюг.

Почему-то мне хочется разреветься. Нельзя, Маша, иначе ты окончательно унизишь себя в глазах сестры. Мироновы не плачут. Никогда, ни при каких обстоятельствах. Отец любил повторять, что слезы – это удел слабаков и трусов. Когда я разбивала колени в кровь, когда терпела нападки одноклассников, даже когда сломала руку – должна была терпеть молча.

Я давно не реагирую на слова, научилась быть хладнокровной ко всему и всем – почти как сестра, – но почему-то именно сейчас глаза жжет от непрошеных слез.

Мы сворачиваем с шоссе на проселочную дорогу. Та, освещенная фонарями-каплями, петляет меж густо насаженных елей, извиваясь, плутая, путаясь. Элитный коттеджный поселок в пригороде Санкт-Петербурга крепко спит, не дремлют только камеры видеонаблюдения, натыканные повсюду. Когда мы переехали сюда два года назад, я очень переживала. Ещё бы! Променять уютный дом в Краснодаре, где всегда тепло и солнечно, на пасмурный Питер, в котором дожди сменяются ливнями, а те перетекают в грозы. Здешний климат отвратительно влажный, а люди такие безучастные ко всему, будто запрограммированные киборги.

Новый особняк мрачен: серый камень, кованые решетки на окнах, остроконечные башенки и минимум растительности во дворе. Будто бы старинный замок, где водятся привидения. Наши соседи – вроде бы – известные артисты и депутаты, но за высоченными заборами и тонированными автомобилями не разглядеть их лиц. Утром они уезжают по своим невероятно важным делам, чтобы вечером закрыться в домах-громадинах. Здесь не принято ходить друг к другу в гости. У меня так и не появилось друзей среди местных, впрочем, я не жалуюсь. Люблю уединение. Это у нас семейное.

– Перестань кукситься, – просит сестра, заняв отцовское парковочное место. – Миш, я не со зла. Ты же сама знаешь, что всё сделала правильно. Просто мне не по себе… Все-таки первый раз я в роли папы… Поможешь донести нашего страдальца?

– Ага.

Вместе мы тащим Дениса по лестнице в подвал. Парень совсем окаменел, точно обратившись в мраморное изваяние. Какой же он холодный… Минуя последнюю ступеньку, сестра спотыкается на высоченных каблуках и, чтобы самой удержать равновесие, отпускает Дениса. Наш пленник падает лицом в пол и лежит без движения, пока я не переворачиваю его на бок. Из разбитого носа тонкой струйкой течет кровь, но сестра беззаботно откликается:

– До свадьбы заживет. Он нам потом «спасибо» скажет за всё, что мы ради него делаем.

Алые капли разбиваются о ступеньки, пунктиром отмечая наш маршрут. У двери отцовского кабинета сестра позволяет себе секундную передышку, а после говорит тоном, не терпящим пререканий:

– Миш, иди спать. Больше ты ничем не поможешь, только меня с толку собьешь. Дело за мной и отцовскими записями.

– Ева, ты спасешь его?

– Постараюсь. Если хочешь, чтобы всё прошло гладко, будь добра, не лезь под руку.

Она приоткрывает дверь ровно настолько, чтобы втиснуть туда Дениса, а затем запирается на щеколду изнутри. Мы не прощаемся, не желаем друг другу спокойной ночи. Незачем. Эта ночь будет беспокойной по определению.

Ещё с минуту я изучаю дверное полотно из красного дерева. Гладкое, без единого зазора. Перед глазами проносятся воспоминания из далекого детства, когда мы ещё жили в Краснодаре…

… Дверь в кабинет была приоткрыта. Изнутри не доносилось ни голосов, ни звуков, но я догадывалась: там хранилось что-то безумно интересное. Неспроста папа никого туда не пускал, а когда уходил на работу, кабинет закрывал на ключ. Может быть, там лежали громадные роботы? Или золотые монеты в сундуках размером с меня? А вдруг там был тайный подземный ход, который вел к волшебной речке с русалками как в моем любимом мультфильме? Я восторженно ахнула:

– Ну точно, подземный ход!

Папа строго-настрого запрещал мне переступать порог, но я ведь незаметно, тихонечко. Посмотрела бы всего одну секундочку, а потом ушла. Никто бы даже не заметил. Прижав указательный палец к губам, я прошептала плюшевому медведю Винни:

– Только тихо…

В его глазах-пуговицах отразилось понимание. Он умный, мой медведь, потому никому не проболтался бы. Меня затрясло от восторга. Ух ты! Как же здорово, что папа забыл запереть дверь!

Прижав щеку к стене, я заглянула в щелочку и на миг ослепла от яркого, колючего света. Комната была пуста, если не считать стола с компьютером. От системного блока – я с трех лет знала, как выглядит системный блок! – тянулись куда-то вправо десятки цветных проводков.

А где же папа?..

Я просунула в кабинет голову. Хм, в правом углу самая обычная кровать. И это всё? А где же что-то сказочное? Что, совсем-совсем ничегошеньки?

Но зачем тут кровать? Чтобы папа уходил в кабинет поработать, а сам ложился спать?

Глупо как-то.

Но не успела я по-настоящему огорчиться, как заметила что-то, уложенное поверх кровати. Ой, это не что-то, а кто-то! Человек! Почему он не шевелился? Ему стало плохо? А может, он спит? Но почему в запретном кабинете, а не в комнате для гостей?..

Папы поблизости не обнаружилось, а потому я нерешительно потопала к кровати. Босые ноги шлепали по кафельному полу, и тот кусал их холодом. К моей груди прижался медведь, который тоже очень-очень боялся.

Мамочки…

На подушке покоилась человеческая голова. И сам человек – парень! – там тоже был, он лежал совсем голый, не укрытый одеялом. Всё его тело покрывали присоски с проводками. Но голова пугала меня гораздо сильнее, чем тело: открытые глаза смотрели куда-то в пустоту, губы не шевелились, вздутые вены проступали сквозь серо-белую кожу.

Какая жуткая картинка, прямо как в любимых ужастиках сестры.

– Вам плохо? – пискнула я от испуга.

Он не ответил. Пошевелила его за плечо, но человек не двинулся. Лишь голова завалилась набок, а глаза закатались.

Неужели он… умер? Я что, убила его?

Страх лизнул мою спину шершавым языком. Я побежала к себе, не разбирая дороги, спотыкаясь о ступеньки и дрожа всем телом. Сердце вырывалось из груди. Бум-бум-бум.

Спрятавшись в шкаф, я подглядывала в крохотную прореху между дверцами как делала всегда, когда просыпалась от ночных кошмаров. Всхлипнула дверь, и спальню заполнила тень, такая черная, такая огромная, будто двухметровая хищная птица.

– Мария, немедленно открой.

Папе было нельзя возражать. Я вывалилась из шкафа и торопливо пригладила помятую юбочку.

– А я тут…

Попыталась придумать что-нибудь в ответ, да только врать было незачем: папа вручил мне оброненного в кабинете Винни и посмотрел так сурово, что захотелось навсегда исчезнуть.

– Мария, то, что ты увидела, останется нашим секретом. Ясно?

– Но там… кто-то лежит… – бормотала я, захлебываясь слезами и собственным страхом.

– Я разберусь с этим.

– Давай позовем врачей?

Они хорошие. Они бы приехали на машине с мигающими лампочками, притащили бы какие-то штуковины как в кино и обязательно помогли бы.

– Маша, прошу тебя, успокойся и позволь мне самому решить, как поступить, – терпеливо попросил папа.

– Но…

– Ты любишь Джерри?

Конечно! Джерри – самый красивый на свете золотистый ретривер. Мне подарили его на четвертый день рождения, и я его обожала. Он так смешно гонялся за птицами или грыз косточку, придавив её лапой, чтобы не выскользнула. Мы спали вместе, и ночами я вжималась в его пушистую шею носом.

Улыбнулась сквозь слезы.

– Да!

– Ты не хочешь, чтобы с ним случилось то же, что с кошкой Евы?

– Я всё поняла, – ответила тихо, опустив взгляд.

– Чуть позже я объясню тебе, что именно ты увидела. А пока – помалкивай, – он развернулся и ушел, оставив меня совсем одну…

…Отец всегда сдерживал свои обещания. Спустя несколько дней он усадил меня себе на колени и рассказал правду. Странную, но всё-таки правду.

Десять лет я хранила отцовскую тайну. Десять лет держала язык за зубами, чтобы услышать три недели назад от сестры: «А чему ты удивлена? Вообще-то мы такие же, как он. Мы – продолжатели его дела».

Ну да, мы – охотницы.

Казалось бы, что в этом необычного?..