Читать книгу Николай Рерих. Мистерия жизни и тайна творчества - Анна Марианис - Страница 11

Но вернемся к занятиям юного студента Рериха в Академии художеств.

Николай пришел в Академию на стыке двух эпох ее существования. Именно в ту эпоху в Академии начались реформы, о которых художник писал: «Нашему поколению пришлось ознакомиться с двумя эпохами Академии. Мы начали работу при старых профессорах вроде Вилливальде, Шамшина, Подозерова, Лаверецкого, Пожалостина, и при нас на наших глазах совершилась реформа. Пришли передвижники. Можно было свободно избрать себе руководителя, и традиционный академизм, о котором так много говорилось, сменился свободою работы».[46]

В 1893 году был разработан новый устав Академии, в 1894 году была проведена реформа. Преподавательский состав был обновлен, часть прежних преподавателей ушла, пришли новые профессора, в числе которых были глубоко почитаемый студентами Академии И. Репин, В. Маковский, А. Куинджи и другие. Действительными членами Академии стали такие выдающиеся художники как В. Суриков, В. Васнецов, В. Поленов, М. Антокольский.

Как отмечал Николай Константинович, все старшекурсники Академии спешили перейти из натурного класса (его вел П. П. Чистяков) в мастерскую какого-либо преподавателя, выбрав для себя таким образом будущего руководителя.

В 1895 году, при окончании натурного класса Академии, перед Рерихом встал вопрос: в чью мастерскую перейти, к Репину или к Куинджи? «Труден был выбор между Репиным и Куинджи не только потому, что один был жанристом, а другой пейзажистом, но по самому характеру этих мастеров»,[47] – отмечал впоследствии Николай Константинович.

При встрече с Рерихом Репин очень хвалил его этюды, хотя, как писал Рерих, знаменитый живописец вообще не скупился на похвалы. Однако в 1895 году, когда Рериху предстояло уже определиться с выбором руководителя, в мастерской Репина просто не было свободных мест для учеников. Репин предложил Рериху записать его учеником в свою мастерскую на следующий год, отметив, что ему весьма лестно было бы иметь у себя такого ученика.

Но роль кандидата в ученики на будущий год не устраивала деятельного студента. Как вспоминал художник, «Воропанов предложил: «Пойдем лучше к Куинджи». Пошли. Посмотрел сурово: «Принесите работы». Жили мы близко – против Николаевского моста – сейчас и притащили все, что было. Смотрел, молчал, что-то будет? Потом обернулся к служителю Некрасову, показал на меня и отрезал коротко: «Это вот они в мастерскую ходить будут». Только и всего! Один из самых важных шагов совершился проще простого».[48]

Этот выбор был не просто верным, но и провиденциальным – Куинджи стал для Рериха наставником не только в живописи. Его мудрые, основывавшиеся на большом жизненном опыте советы не раз вспоминались молодому Рериху в непростых жизненных ситуациях. «Стал Архип Иванович учителем не только живописи, но и всей жизни»,[49] – писал Николай Константинович.

А. И. Куинджи (1841–1910). Портрет работы В. Васнецова. 1869

Жизненный путь Архипа Ивановича Куинджи был действительно необычным. Родившийся в бедной семье грека-сапожника в Мариуполе, он уже в шесть лет остался сиротой и воспитывался родственниками отца. Его образование ограничилось несколькими классами начальной школы. Ребенком он пошел работать: был пастушком, мальчиком на побегушках, долгое время служил ретушером у фотографов. Он жил в нищете, подчас голодал, но вместо еды и одежды покупал краски и кисти. Могучий талант и неслыханное упорство помогли ему осуществить почти неосуществимую мечту – стать настоящим художником, большим мастером, вопреки всему. У него не было никакой финансовой поддержки от родственников, не было и специального образования. Как писал Н. Рерих, «Куинджи трижды держал экзамен неудачно, и на третий раз из тридцати экзаменовавшихся только он один не был принят».[50] Лишь в 1868 году, в 26-летнем возрасте, ему удается поступить в Академию, из которой он вскоре ушел, начав участвовать в выставках передвижников.

Его «философия жизни» и взгляды относительно того, каким должен быть художник, были просты и суровы:

«Хоть в тюрьму посади, а все же художник художником станет», – говаривал мой учитель Куинджи. Но зато он же восклицал: «Если вас под стеклянным колпаком держать нужно, то и пропадайте скорей! Жизнь в недотрогах не нуждается!» Он-то понимал значение жизненной битвы, борьбы Света со тьмою».[51]

В этом же очерке Рерих передавал известный всем ученикам Куинджи – да и не только им – характерный диалог, состоявшийся у знаменитого мастера с художником-любителем:

«Пришел к Куинджи с этюдами служащий; художник похвалил его работы, но пришедший стал жаловаться: «Семья, служба мешают искусству». – «Сколько вы часов на службе?» – спрашивает художник. «От десяти утра до пяти вечера». – «А что вы делаете от четырех до десяти?» – «То есть как от четырех?» – «Именно от четырех утра». – «Но я сплю». – «Значит, вы проспите всю жизнь. Когда я служил ретушером в фотографии, работа продолжалась от десяти до шести, но зато все утро от четырех до девяти было в моем распоряжении. А чтобы стать художником, довольно и четырех часов каждый день».

Так сказал маститый мастер Куинджи, который, начав от подпаска стада, трудом и развитием таланта занял почетное место в искусстве России. Не суровость, но знание жизни давало в нем ответы, полные осознания своей ответственности, полные осознания труда и творчества».[52]

В живописи Архипа Ивановича Куинджи и его ученика Николая Рериха впоследствии обнаружится много общих черт. Оба были великими мастерами пейзажа. Оба не удовлетворялись существующими тогда красками и экспериментировали с целью улучшения их состава и создания новых сочетаний красок для передачи на полотнах более ярких, насыщенных цветов. «Иллюзия света была его богом, и не было художника, равного ему в достижении этого чуда живописи», – писал о Куинджи другой выдающийся живописец, Репин.

Куинджи достиг больших высот в передаче на полотнах солнечного и лунного света, а также эффектных цветовых контрастов. Архип Иванович серьезно интересовался работами профессора Петербургского университета Ф. Ф. Петрушевского – физик изучал технологию живописи, красочные пигменты, светоносность палитры, соотношение основных и дополнительных цветов[53] и многие другие тайны красок.

Колористические приемы, открытые Куинджи, не могли не оказать своего положительного влияния на его учеников; Богаевский, Борисов, Рылов, Пурвит, Вроблевский, Рерих – все они в той или иной мере применяли и творчески развивали идеи своего учителя. И самым непревзойденным колористом из всех учеников Куинджи стал именно Рерих…

Почти сенсационную славу принесла Куинджи картина «Ночь на Днепре». Говорят, некоторые из зрителей, впервые увидев это полотно, не могли поверить, что такое свечение можно передать одними лишь красками, и потихоньку заглядывали за раму, чтобы посмотреть – нет ли там лампы, подсвечивающей изображение на картине?

Казалось, жизнь наконец-то стала к Куинджи милостивой. Его искусство получило всеобщее признание, он стал знаменитым, это принесло ему и материальное благополучие и независимость. Но, как это почти всегда бывает, слава породила и много сплетен вокруг имени Куинджи. Рерих, которому и самому было дано в полной мере изведать всю тяжесть пути гения, неизменно окруженного завистью и, как следствие, клеветой, писал: «Сам Куинджи знал всю тяготу борьбы за правду. Зависть сплетала о нем самые нелепые легенды. Доходило до того, что завистники шептали, что Куинджи вовсе не художник, а пастух, убивший в Крыму художника и завладевший его картинами. Вот до чего доползала змея клеветы. Темные люди не могли переварить славу Куинджи, когда статья о его «Украинской ночи» начиналась словами: «Куинджи – отныне это имя знаменито». Писали о Куинджи и дружили с ним такие люди, как Тургенев, Менделеев, Достоевский, Суворин, Петрушевский. <…> Одни эти имена уже обостряли язык клеветы…».[54]

Став знаменитым и материально обеспеченным, Куинджи не изменил своего скромного образа жизни. Как писал Рерих, «Его частная жизнь была необычна, уединенна, и только ближайшие его ученики знали глубины души его. Ровно в полдень он восходил на крышу дома своего, и, как только гремела полуденная крепостная пушка, тысячи птиц собирались вокруг него. Он кормил их из своих рук, этих бесчисленных друзей своих, голубей, воробьев, ворон, галок, ласточек. Казалось, все птицы столицы слетались к нему и покрывали его плечи, руки и голову. Он говорил мне: «Подойди ближе, я скажу им, чтобы они не боялись тебя». Незабываемо было зрелище этого седого, улыбающегося человека, покрытого щебечущими пташками, – оно останется среди самых дорогих воспоминаний. Перед нами было одно из чудес природы, мы свидетельствовали, как малые пташки сидели рядом с воронами и те не вредили меньшим собратьям».[55]

Архип Иванович щедро раздавал деньги бедным и нуждающимся, особенно заботился он о молодых художниках. Все свое состояние он в конечном итоге завещал в особый фонд, целью которого было покровительство художественному образованию.

«Куинджи, посылая денежную помощь бедным, добавлял: «Только не говорите, от кого»»,[56] – вспоминал в своих очерках Рерих. «Одна из обычных радостей Куинджи была помогать бедным – так, чтобы они не знали, откуда пришло благодеяние».[57]

Любимому учителю Рерих посвятил не один свой очерк. Стоит пролистать страницы воспоминаний Рериха о наставнике:

«…Мощный Куинджи был не только великим художником, но также был и великим Учителем жизни».[58]

Молодому Рериху на всю жизнь запомнились мудрые суждения Куинджи и о человеческих характерах, и об особых жизненных ситуациях. В той школе жизни, которую предстояло пройти Николаю Рериху, жизненный опыт Куинджи во многом помог ему.

«Куинджи умел быть суровым, но никто не был таким трогательным. Произнеся жестокую критику о картине, он зачастую спешил вернуться с ободрением: «Впрочем, каждый может думать по-своему. Иначе искусство не росло бы».

Куинджи знал человеческие особенности. Когда ему передали о некоей клевете о нем, он задумался и прошептал: «Странно! Я этому человеку никакого добра не сделал».[59]

«Коли загоните в угол, даже овца кусаться начнет» – так знал Куинджи природу человеческую.

«Одни способны написать даже грязь на дороге, но разве в том реализм?» – говорил Куинджи, изучая свет луны.

«Сделайте так, чтобы иначе и сделать не могли, тогда поверят», – говорил Куинджи об убедительности.

<…> Когда же Куинджи слышал оправдания какой-то неудачи, он внушительно замечал: «Этто, объяснить-то все можно, а вот ты пойди да и победи».

Прекрасную победу одерживал Куинджи, когда писал приволье русских степей, величавые струи Днепра, когда грезил о сиянии звезд…».[60]

Одной из главных черт Куинджи как педагога был дух свободы творческого самовыражения. Его система преподавания основывалась не на догматической приверженности признанным методикам, а на уважении творческой индивидуальности будущих художников. Эта черта была особенно важна для Рериха с его неповторимо индивидуальным творческим потенциалом. Биограф Рериха С. Эрнст писал о мастерской Куинджи: «Здесь веяло то бодрое чувство жизни, которым был богат сам учитель, здесь ценили самую живопись, здесь поощряли развитие индивидуальности, позволяли затрагивать те темы, к которым чувствовалась склонность (Куинджи любил разнообразие замыслов)».[61]

Архип Иванович по-особенному относился и к работе с натуры. С одной стороны, он требовал от учеников умения запоминать прекрасные природные уголки так, чтобы картина потом создавалась не с этюдов, а по памяти. С другой стороны, Куинджи считал, что художник не должен быть механическим копировальщиком природных красот и пейзажи на картинах не должны напоминать безликие фотографии. Главным в картине для Архипа Ивановича было отношение к изображаемому самого художника.

Куинджи со своими воспитанниками. Третий справа в верхнем ряду – Н. Рерих

Много лет спустя ученица Рерихов в Америке Зинаида Григорьевна Фосдик так запишет запомнившиеся ей слова Николая Константиновича о пейзажной живописи: «Н. К.[62] сделал набросок одной скалы карандашом. Между прочим, он говорит, что художник обыкновенно рисует [с натуры] прибой, небо, скалы, и часто получается фотография, то есть то, что лишь слепой не увидит. А главное – это подметить в природе настроение и передать его на полотне».[63]

Не имевший собственных детей Куинджи относился к своим ученикам по-отечески. Некоторых он даже поддерживал материально, но главное – он действительно был для них не только педагогом-наставником живописи, но и учителем жизни, а иногда – и защитником от несправедливых претензий. Как писал об учителе Николай Константинович, «…боец был Куинджи, не боялся выступать за учащихся, за молодых, а его суровые, правдивые суждения в Совете Академии были грозными громами против всех несправедливостей. Своеобычный способ выражений, выразительная краткость и мощь голоса навсегда врезались в память слушателей его речи».[64]

Молодые художники чувствовали незаурядные человеческие качества этого сурового на вид педагога и питали к нему искреннюю, неподдельную любовь. Да и сами куинджисты, как их называли в Академии, многому, видимо, научились у любимого наставника: в их среде царил особый дух товарищества, сплоченности и взаимной поддержки. Это подчеркивал и Николай Константинович в своих воспоминаниях: «И между собою ученики Куинджи остались в особых неразрывных отношениях. Учитель сумел не только вооружить к творчеству и жизненной борьбе, но и спаять в общем служении искусству и человечеству».[65]