Читать книгу Николай Рерих. Мистерия жизни и тайна творчества - Анна Марианис - Страница 33

Задачи Рериха на посту директора школы ИОПХ заключались не только в том, чтобы обеспечить организацию учебного процесса наиболее эффективным способом. Одной из главных задач директора школы было материальное обеспечение ее деятельности, и эта задача была одной из самых сложных. Несмотря на то, что школа (как и само Общество поощрения художеств, при котором она была создана) носила название Императорской школы и имела в составе попечительского совета членов царствующей династии, проблема ее финансирования всегда стояла очень остро. О бюджете школы предстояло заботиться в основном ее директору, то есть Н. К. Рериху. Граф Сюзор в беседе с Рерихом при принятии им должности директора школы так и сказал: «Делайте что хотите, продавайте, покупайте, но дефицита не должно быть».[182]

Н. К. Рерих

Николай Константинович писал: «Со стороны все выглядело пышно. Две с половиной тысячи учащихся. Восемьдесят преподавателей. Два дома – на Морской и в Демидовом переулке. Четыре загородных отделения. Превосходный музей, собранный Григоровичем. Выставки. Высокие покровители, именитые члены, и за всем этим – нужда, пресекавшая все лучшие начинания».[183]

Частных пожертвований и средств, полученных от продажи на выставках предметов искусства, созданных учениками школы, не всегда хватало для обеспечения ее деятельности. Периодически возникали вопросы, откуда взять деньги на ремонт, оборудование дополнительных учебных помещений, стипендии для неимущих учеников, материальные пособия для нуждающихся в них преподавателей и т. п. Вспоминая о стоявших перед ним тогда проблемах, Н. К. Рерих отмечал, что иной раз школе помогали пожертвованиями не известные всем миллионеры, а обычные состоятельные горожане, понимавшие значение художественного образования. В одном из очерков художник писал: «Сколько раз искали деньги на самые необходимые нововведения в школе, и частенько ни копейки не находили. Нужен был неотложный ремонт дома, и всего-то на пять тысяч рублей. Нечаев-Мальцев сказал Ильину – председателю финансовой комиссии: «Делайте, а деньги найдутся». Все поняли, что миллионер хочет покрыть этот расход. Когда же в конце года Ильин сообщил о перерасходе бюджета на пять тысяч, тот же Нечаев-Мальцев пожевал губами и сказал: «Жаль, значит, деньги не нашлись».

И другие пять тысяч нужны были на надстройку мастерской. Никто не отозвался. Наконец старуха Забельская дала эти деньги, усмехнувшись при этом: «Если уж от министеров получить неможно, то уж, верно, нам придется раскошелиться».[184]

Но и единовременные пожертвования, сделанные добрыми людьми, не решали проблему финансирования в целом. Когда в очередной раз вставал вопрос о том, где найти деньги на какие-либо неотложные нужды, члены финансового комитета ИОПХ предлагали Рериху повысить плату за обучение. Однако молодой директор неизменно сопротивлялся принятию такого решения, зная, что среди учащихся школы были представители не только состоятельных, но и беднейших слоев населения, не говоря уже о том, что приблизительно 600 учеников из самых бедных семей были вообще освобождены от платы за обучение. «…менее всего хотелось отягощать учащихся, среди которых было много неимущих. Плата в нашей школе была самая низкая, и эта основа должна была быть нерушимой», – писал Рерих. – Составление бюджета было самым злосчастным днем. Знаешь о всех нуждах, а доходные статьи – не резиновые! Советуют – «прибавьте на художественные аукционы или на выставки». Но такие прибавки проблематичны. Легко приписать ноль, а как его выполнить! А если народ не придет на аукцион или не захочет купить на выставке? Комитет Общества затруднялся иногда выдать стипендию в двадцать пять рублей и делил ее на две. Хороша была стипендия в десять рублей! Инспектор и руководитель класса Химона получал сто рублей. Когда же он заболел и я просил Нечаева дать пособие, то получился ответ, что нужда – лишь от неправильного распределения бюджета. Велик бюджет – в сто рублей! Сколько хлопот было, чтобы устроить полуслепому Врубелю нищенскую пенсию в пятьдесят рублей!»[185]

У преподавательского коллектива была возможность обеспечить школе устойчивое финансирование – достаточно было зарегистрировать школу как находящуюся в составе какого-либо ведомства. Школа ИОПХ была уникальным в своем роде учебным заведением в силу того, что не принадлежала ни к какому ведомству, была как бы сама по себе, и это обеспечивало ее руководству максимальную свободу: никто не диктовал ни преподавателям, ни ученикам свои условия и не насаждал в школе свои порядки и государственную идеологию. Сам Николай Константинович, так пояснял данную ситуацию: «Наше учреждение не входило ни в одно ведомство. Было само по себе, и это очень озабочивало Государственный Совет. Каждый год ко мне приезжал чиновник, предлагая приписаться к любому ведомству. «Куда хотите – или к Императорскому Двору, или к Народному Просвещению, или к Торговле и Промышленности. Куда хотите, но не можем же мы для вас держать отдельную графу – точно особое министерство».

Начинались соблазны усиленною пенсией, чинами и орденами. Чечевичная похлебка была заманчива, но того дороже была нам свобода. Всегда я спрашивал соблазнителя: «Если припишемся куда-либо, то ведь оттуда будет прислана программа и придет какой-то инспектор?» Мне отвечали: «Но ведь это пустая формальность, канцелярская отписка».

Но мы были достаточно умудрены, и никакая похлебка не действовала. Иначе, похлебав, пришлось бы потом расхлебывать. Правда, наш исключительный устав был для многих бревном в глазу. Григоровичу в свое время удалось провести неподведомственное положение Общества и Школы. Ради этого стоило потерпеть даже и нужду».[186]

И все же, как отмечал далее Рерих, несмотря на нужду, школа процветала. От желающих учиться в ней не было отбоя, количество учеников в период директорства Рериха неуклонно возрастало с каждым годом. На вопрос о том, в какой художественной школе они учатся, учащиеся с гордостью отвечали: «У Рериха». Правда, преподаватели иногда жаловались на переполнение классов – как уже говорилось, огромная популярность школы в Петербурге и даже за его пределами не облегчала материального положения ее учителей.

Что касается «высоких покровителей» школы – императорской семьи и членов царствующей династии – то в своих очерках Н. К. Рерих достаточно иронично писал об их отношении к школе и к искусству в целом. З. Г. Фосдик в своем дневнике приводила некоторые фрагменты воспоминаний Николая Константиновича о его общении с покровителями школы: «Сегодня он [Н. К. Рерих] нам рассказывал, как Государь со всей семьей ездил осматривать их музей,[187] а он и Е. И. с остальными работниками музея его принимали. Вдовствующая Государыня очень много беседовала с Н. К., а Государь первым разговора вообще не начинал. Всегда приходилось самому начинать разговор, нарушая этикет (ибо первым должен заговорить Государь), поскольку он обычно не знал, о чем говорить, и разговора бы вообще не было».[188]

Также, по словам Зинаиды Фосдик, художник «…рассказывал, как Государь однажды подарил их школе дом и землю Морского ведомства в центре города. Он, то есть Н. К., приехал в Морское ведомство, а там удивились и сказали: «Нам ничего не было сообщено, может быть, Его Величество думал что другое». Так школа и не получила [дар]».[189]

Помимо таких «даров» жизнь подбрасывала Рериху сюрпризы и пожестче. В очерке «Столкновения» художник не без юмора вспоминал о конфликтах с невежественными представителями властей, происходивших во время устройства и персональных выставок самого художника, и школьных художественных выставок.

«При устройстве моей выставки в «Современном Искусстве» вдруг получаю спешное сообщение о том, что ген[ерал] Клейгельс запретил выставку. Спешу узнать, в чем дело. Оказывается, генерал не может пропустить моих этюдов с натуры, сделанных в кормоновской мастерской. Еду к генералу на Гороховую и высказываю мое недоумение и негодование. Генерал, распушив свои бакенбарды, возражает: «Невозможно, представьте себе, придут дамы с дочерьми! Нет, нет, вообще невозможно». Я говорю: «А как же статуи в Летнем Саду?» Генерал отвечает: «Летний Сад не в моем ведении». Можно себе представить генерала Клейгельса в роли арбитра невинности».[190]

Этот конфликт завершился компромиссом: Рерих снял один свой рисунок и при этом получил разрешение открыть выставку. Аналогичная ситуация возникла при открытии отчетной годовой ученической выставки в Школе поощрения художеств. В ИОПХ приехал помощник градоначальника генерал Вендорф и категорически запретил открывать выставку. Как писал Рерих, причина этого распоряжения оказалась все та же – генеральская «цензура» никак не могла пропустить фигуры обнаженных натурщиков в живописных и скульптурных работах натурного класса. «Прихожу в выставочный зал и застаю полное смущение, – писал Николай Константинович. – Генерал гремит о невозможности открыть выставку. Говорю ему: «Ведь эта выставка является годовым отчетом нашей Школы». Генерал упорствует: «Это не мое дело. В таком случае снимите работы натурного класса». Возражаю: «Как же можно снять работы старшего выпускного класса?» Генерал раздраженно находит выход: «В таком случае хоть прикройте недопустимые места». Объясняю генералу, что я сам не берусь решить, где начинается и где кончается недопустимость, и потому прошу его в присутствии преподавателей самолично указать, что именно должно быть прикрыто. Генерал проследовал по выставке и так размахался, что, кроме целого ряда работ натурного, живописного и скульптурного классов, прикрыл даже и копии с античных фигур. Когда разбушевавшийся генерал уехал, я в присутствии преподавателей созвал учащихся старших классов и спокойно сообщил им об оригинальном постановлении генерала, предложив прикрыть все указанные места. Не прошло и часа, как ко мне приходят улыбающиеся учащиеся и таинственно сообщают, что повеление исполнено. Иду вниз на выставку и застаю там необычайное оживление. Оказывается, из разноцветной папиросной бумаги устроены замысловатые юбочки и штаны и вся выставка расцвечена самыми замысловатыми костюмами. При этом наши лучшие ученицы и ученики заявляют, что ведь генерал не ограничил, в каком стиле сделать прикрытие».

Как следует далее из очерка Рериха, оригинальное распоряжение генерала и остроумие, проявленное учениками школы при его выполнении, создали выставке шумную популярность в городе.

«К вечеру выставочный зал гудел от нахлынувшей толпы, и рецензенты, ухмыляясь, что-то записывали, – продолжал Н. К. Рерих описание этого случая. – На следующий день и яблоку негде было упасть на выставке. Вся эта толпа шумела, смеялась, возмущалась… Газеты негодовали. Ко мне спешно приехал второй помощник градоначальника Лысогорский. Смущенно начинает: «Профессор, ведь это скандал». Отвечаю: «Да еще какой прискорбный скандал. Я чрезвычайно сожалею о распоряжении генерала Вендорфа, повлекшем такой неслыханный эпизод»».[191]

Как писал художник далее, в результате долгих переговоров с помощником градоначальника был найден компромисс: один из худших этюдов был снят с выставки, чтобы самолюбие генерала не слишком пострадало, а вместе со снятым этюдом убрали все юбочки и штанишки с остальных работ.

Но не все столкновения с властями заканчивались так безобидно. В другом очерке Рерих описал еще одну ситуацию, ярко характеризующую нравы некоторых представителей власти (к тому же из среды дворянства) в ту эпоху. В данном случае невинно пострадавшим оказался не кто иной, как М. П. Боткин. Рерих вспоминал: «Однажды у нас были гости, и мы спокойно беседовали, когда прибежал взволнованный Максим, служитель, и, не стесняясь присутствующими, заявил дрожащим голосом: «Барон Врангель очень больно Михаила Петровича Боткина в глаз ударил». Оказывается, в выставочном зале произошла целая драма. Устраивалась выставка старинной живописи, а по пожарным условиям градоначальник запретил открытие. Боткин пошел предупредить выставочный комитет об этом запрещении, а Врангель, думая, что виновником всего является сам Боткин, грубейшим образом кулаком ударил его в глаз. Было очень прискорбно, ибо именно в этом случае Боткин не был виноват. Думается, что это потрясение было началом смертельной болезни Боткина».[192]