Читать книгу Штрих-код - Анна Мирович - Страница 3

Ливень обрушился на колледж сразу же, как только Катя вернулась в комнату. Дарина сидела на широком подоконнике; услышав шаги соседки, она нетерпеливо замахала ей.

– Кать, иди сюда! – воскликнула она. – Смотри!

Окна комнаты выходили на полигон и желтеющий край леса. Катя подошла к окну и сквозь потоки дождя увидела, как в низких тучах над полем проступает что-то золотое.

Глаза стало жечь, словно в них бросили щедрую горсть песка. Катя каким-то глубинным чувством поняла, что не должна была смотреть на это. Есть вещи, один взгляд на которые убивает.

Ростислав вышел из здания общежития и медленно двинулся в сторону полигона. Ветер почти срывал с него пиджак, и Катя готова была поклясться, что он этого не замечает. В эту минуту он будто был не здесь и видел совсем другое. Одежда Ростислава дымилась, в волосах искрились молнии, и отпечатки ботинок на асфальте вспыхивали огненными узорами.

Катя ощутила, как все волоски на теле поднялись дыбом. Во рту сделалось горько, затылок наполнило болью, и ее вдруг накрыло восторгом – таким же огненным и безжалостным. Ее душа сейчас рвалась туда, под дождь, к пламени и пеплу.

Над полигоном раскатился гром.

Ростислав остановился и какое-то время стоял неподвижно. Потом он запрокинул голову к небу, раскинул руки и вспыхнул.

Катя вскрикнула и схватила Дарину за руку – надо было что-то делать, не смотреть же просто так на то, как человек заживо горит на их глазах! За спиной Ростислава вырос золотой огненный дракон, с грохотом развернул крылья, и Катя выпустила руку Дарины.

Ей было жутко смотреть – и она не могла отвести глаз. Это зрелище выжигало душу – и исцеляло ее.

Дракон взревел.

– Это магия, Кать, – прошептала Дарина. – У него – вот такая. Впервые вижу, если честно. Я слышала, конечно, что он дракон, но… Это какой-то обряд, Кать… Даже думать не хочу, для чего он.

Катя слушала ее и не слышала. В тучах над Ростиславом проступили очертания бесчисленных золотых шестеренок. Невероятно сложный призрачный механизм навис над полигоном, и шестеренки медленно пришли в движение. На траву, лужи, горящего человека посыпалась золотая пыль.

В коридоре послышался знакомый цокот. Катя почти почувствовала, как серая двупалая рука легла на ручку двери – но почему-то не толкнула.

Дракон растаял, и Ростислав рухнул в траву. Порыв ветра сорвал с него пламя.

Внезапно поняв, что она насквозь мокрая от пота, Катя увидела, что со стороны общежития к полигону со всех ног мчатся Светлана Валерьевна, Олег и Егор. Дарина спрыгнула с подоконника и потянула ее за руку.

Когда они спустились на первый этаж, то Катя увидела, что Ростислав жив и здоров. Он стоял возле будочки вахтера, жадно пил воду, и его бледное до синевы лицо было похоже на восковую маску. Растрепанные светлые волосы ершились грязными сосульками, словно заношенный парик. Вахтер держал в руках графин, Светлана Валерьевна с пиджаком Ростислава в руках смотрела встревоженно, и Катя видела, что она хочет дотронуться до Ростислава, но отдергивает руку. Егор и Олег держались так, чтобы подхватить его, если он упадет.

Как он вообще держался на ногах после того, что было на полигоне?

– Еще водички, Ростислав Сергеич? – спросил вахтер, показывая графин. – А то, может, корвалолу накапаю? Ну вы и горели…

Ростислав отрицательно покачал головой, отдал стакан и негнущимися пальцами полез в карман брюк, но никак не мог в него попасть. Светлана Валерьевна протянула ему смартфон.

– А вот все эти молнии, дракон до неба… А если их увидят? – спросила Катя. Они с Дариной остались на лестнице, стараясь держаться так, чтобы их не заметили. Катя и сама не знала, почему так было, но понимала, что это правильно.

– Не увидят, – Дарина улыбнулась и махнула рукой. – Колледж полностью изолирован, нашу магию никто не видит и не чувствует. А то бы уже побежали с вилами… в честь классовой ненависти.

– А вообще люди знают, что здесь колледж? – поинтересовалась Катя.

– Да. Закрытое частное учебное заведение.

Плечо Ростислава снова начало дымиться. Егор проворно похлопал по нему, сбивая серую дымную струйку, заметил девушек и улыбнулся. Дарина улыбнулась в ответ и толкнула Катю в бок.

– Рос, не надо так, – глухим, совершенно безжизненным голосом проговорила Светлана Валерьевна, и Катя удивленно увидела, что ее знобит от страха за Ростислава. – Никакие деньги этого не стоят, никакая власть.

– Двухкомнатная квартира в элитной столичной высотке, – равнодушно ответил Ростислав, показав ей экран смартфона. Катя увидела открытое банковское приложение. – Карский ее продал, чтобы я подогнал ему губернаторское кресло под задницу. Неплохо, правда?

– Рос, – упрямо повторила Светлана. Катя поняла, что она влюблена по уши, так, как может влюбиться только тургеневская девушка, воспитанная на романах. И ее любовь не взаимна. Ростислав видит в ней только надоедливую коллегу, которой страшно хочется замуж. – Так нельзя, понимаешь? Да ни за какие деньги…

– Света, – медленно произнес Ростислав, сдерживая гнев. – А на что жить? На мою пенсию по инвалидности?

На щеках Светланы вспыхнули мазки румянца. Катя удивленно перевела взгляд с Ростислава на Дарину.

– Он инвалид? – шепотом спросила она. Дарина кивнула.

– Когда в нем пробудилась магия, он вспыхнул и сжег свою школу, – тоже шепотом ответила она. – Много ребят погибло. Он пять лет в психбольнице провел.

– Тебе жить, что ли, не на что? – воскликнула Светлана, схватившись за лоб. – Ты понимаешь, что однажды это тебя убьет? Рос, да опомнись ты! Тебе ведь не жить хочется, а воевать!

Ростислав не успел ответить – в будочке зазвякал телефон. Вахтер снял трубку, побледнел и вытянулся так, словно ему в затылок забили гвоздь. Серые губы под ниточкой усов затряслись.

– Д-да! – воскликнул он нервным звонким голосом. – Да, он здесь! Да, Илья Владимирович! Да, сейчас!

Катя шлепнулась на ступеньку, отбила зад, но боль скрылась за ужасом и паникой. Выгоцкий в колледже, его гнилые гончие наверняка вместе с ним, и бежать уже некуда! Вахтер положил трубку, пошатываясь, вышел из будочки и пролепетал:

– Ростислав Сергеевич… там Илья Владимирович в ректорате. Срочно требует вас… и новенькую.

Светлана нервно поднесла пальцы к губам, пытаясь удержать то ли молитву, то ли проклятие. Ростислав обернулся к лестнице, и в его взгляде Катя увидела огненную тьму.

Дракон раскрывал крылья и извергал пламя.

Она поднялась, не чувствуя под собой ступеней. Ростислав взбежал по лестнице, схватил Катю за запястье и потащил с собой на третий этаж, в сторону преподавательских комнат.

– Ростислав Сергеевич… – растерянно прошептал вахтер. – Ректорат же не там..!

***

Когда Ростислав втащил Катю в одну из темных комнат в конце коридора, то от страха и шума крови в ушах она почти перестала дышать. «Король здесь, король пришел за ней», – пульсировала в голове одна-единственная мысль, и перед глазами все плавало посеревшее лицо вахтера, с которым заговорила смерть.

Король здесь. И гончие здесь. И он отомстит Кате за побег. Он ничего не забывает и ничего не прощает.

Неужели она думала, что появится в колледже, и все закончится, и все будет хорошо? Дура, какая же она дура!

К лицу что-то прикоснулось, Катя вздрогнула всем телом и дернулась в сторону – и только потом поняла, что это Ростислав дотронулся до ее щеки.

Она не видела его во мраке – просто вдруг почувствовала, что она не одна. И Кате сделалось легче. Пусть немного, но легче. Невидимые пальцы, которые сжимали ее горло, разжались.

– Кать, – услышала она. Ростислав говорил едва слышно. – Кать, ты жить хочешь?

Это было сказано таким тоном, что Катя поняла: ее жизнь подвешена над пропастью на тоненькой ниточке. Щелчок ножниц в королевской руке – и она рухнет вниз, в беспросветную тьму, которая не знает о том, что есть свет. И в этой тьме нет ничего, кроме пастей гнилых гончих, рвущих ее тело, и это будет продолжаться вечно.

А потом ее стало знобить. Катя и сама не поняла, как это вдруг они оказались совсем рядом, как она схватила Ростислава за плечи и уткнулась лицом в воротник рубашки, пахнущий дымом, кровью и смертью.

Еще немного – и она задохнется. И все закончится.

– Ты идеальный фамильяр, Кать, – услышала Катя. – Ты нужна Выгоцкому, чтобы усилить его. Поэтому он и пришел за тобой… Будешь с ним – и он все подомнет под себя, с такой-то батарейкой. Людей, магов… весь мир. И тогда штрих-коды и гнилые гончие будут нам за счастье.

Ростислав обнял ее – Катя чувствовала, что его тоже знобит. Что ему тоже страшно.

– А я? – прошептала она куда-то в горячую кожу, в пульсирующую жилку, во тьму. – А что будет со мной?

– Он тебя изувечит. Сделает из тебя кое-что намного гаже гнилых гончих. И с остальными тоже церемониться не станет. Ему, видишь ли, нужны рабы. Послушные и молчаливые.

Ужас стал таким, что Катю чуть не вырвало. Она отстранилась от Ростислава. Жесткие ледяные пальцы подцепили ее подбородок, и Ростислав сказал – Катя чувствовала, что он сейчас смотрит ей в глаза:

– Я могу тебя запечатлеть. Ты будешь моим личным фамильяром, Выгоцкий уже ничего не сможет с этим сделать.

Кате показалось, что в комнате стало светлее. Она уже видела очертания мебели, туманный мазок зеркала на стене, серое окно… Там, снаружи, по-прежнему шел дождь, и Выгоцкий пока не мог к ним прорваться.

– И он оставит нас в покое? – Катя не поняла, откуда взялось это «нас».

– До конца – не оставит. Но запечатление – это абсолютный магический контракт, его не разорвать. Он тебя уже не заберет. И не навредит, я ему не позволю. А потом… – на мгновение Ростислав словно онемел, но потом совладал с собой, хоть слова и причиняли ему боль. – Потом мы с тобой свалим его, Кать. Чтобы не было ни штрих-кодов, ни гнилых гончих, ни прочей дряни.

– Я согласна, – выдохнула Катя. Зеркальная гладь пошла волнами, кто-то шел сюда и не мог пройти. – Помоги мне.

По комнате прошел ветер. Что-то толкнулось в зеркало изнутри, и рама налилась тревожным золотым светом. Защита пока еще работала, у Кати и Ростислава еще было время. Очень мало – но было.

Катю накрыло тишиной – такой глубокой и густой, что Катя испугалась, что оглохла. Ростислав взял ее за запястье, прикосновение отдалось ударом тока, и сердце на мгновение остановилось.

Сквозь тьму засверкали проблесковые огни. Полиция, скорая помощь, машины на дороге, смятые фантики. Катя лежала в мешке для трупов – сломанная марионетка, изувеченная, никому не нужная.

– Я, Ростислав Белецкий, запечатляю Екатерину Кравцову своим фамильяром. Клянусь защищать ее, пока жив.

Чья-то рука выплыла из темноты, дотронулась до воскового лба Кати. Провела пальцами, вычерчивая какой-то знак.

– Я, Екатерина Кравцова, – Катя готова была поклясться, что не говорила этого. Невидимая властная сила овладела ее языком, губами, глоткой, невидимая сила говорила за нее, – запечатляюсь фамильяром по доброй воле.

Боль в запястье была такой, словно Катя окунула руку в кипяток. Растаяло тело в мешке для трупов, утекли прочь полицейские машины – Катя вновь была в комнате, и ее запястье оплетала сверкающая алая лента. Такая же тянулась к руке Ростислава, и Катя поняла, что лента живая, что она сейчас проникает в их руки, втекает под кожу, неразрывно сшивая двоих в одно существо.

Потом боль стала такой, что Катя потеряла сознание – и очнулась, когда прямо над ней спросили:

– Гуревич, и давно ваши преподаватели спят со студентками, пока я их зову?

Катя открыла глаза. Прямо над ней, бесконечно высоко плавало лицо Выгоцкого – грубо слепленная маска ярости.

Катя встрепенулась: поняла, что в это время лежала головой на коленях сидящего на диванчике Ростислава, что в ярко освещенной комнате полно народу, что за спиной короля стоят гнилые гончие в человеческом обличье – и все они смотрят на нее и на Ростислава.

– Это запечатление, Илья Владимирович, – негромко сказал седой мужчина с лицом, похожим на потрескавшуюся деревянную маску. Казалось, ему больно было говорить в присутствии короля. – Теперь они мастер и фамильяр.

Катя села, беспомощно обернулась на Ростислава – тот медленно поднялся с дивана, и в его лице светло пульсировало торжество победы. И Выгоцкий наткнулся на бешеный взгляд, на сумасшедшую улыбку, на вскинутую руку, на запястье которой угасала алая нить.

Так они стояли, смотрели друг на друга, и в комнате стало тихо-тихо.

– Значит, мастер и фамильяр, – наконец, проговорил Выгоцкий. На Катю он не смотрел, она знала, что умрет сразу же, как только он переведет на нее взгляд. – Успели.

– Успели! – весело ответил Ростислав. Сейчас Катя чувствовала, что он едва держится на ногах и вот-вот упадет. И тогда король победит. – Вы что-то хотели, Илья Владимирович?

Выгоцкий шагнул к нему, встал вплотную. Катя видела правую руку короля – из обычной холеной мужской руки она медленно превращалась в трехпалую птичью лапу – черную, наполовину сгнившую, с выступающими из-под кожи костями.

Повеяло душным сладковатым запахом смерти. Катя почти увидела сверкающий металл стола для вскрытия, ледяной свет ламп, дорогу, которая закончилась и уже не начнется.

Улыбка распорола лицо короля, словно рана. Он поднял руку, скользнул когтем по скуле Ростислава и, обхватив его за плечи почти любовным жестом, медленно провел языком по царапине, слизнув выступившую кровь.

Катя зажала рот ладонью – от Выгоцкого повеяло смертью, раскрытой могилой. Он был… Катя понятия не имела, кем он был, откуда выполз в мир и что хотел, кроме власти – но Ростислав выхватил ее из этих лап.

– Дурак, – услышала она. – Учи теперь.

Выгоцкий выпустил Ростислава и быстрым шагом двинулся к двери – свита потянулась за ним.

Ростислав прошептал что-то неразборчивое и рухнул на пол.

***

На провинциальный город надвигалась гроза. Ветер завивал пылевые смерчики по асфальту, в окнах домов загорался свет. Тьма укутывала улицы и загоняла людей по квартирам.

Девушка в синем платье шла по дорожке мимо пятиэтажного дома. Ее с веселым гиканьем обогнала стайка мальчишек, чеканя мяч – дети с гомоном вбежали в подъезд, их крики звонким эхом отлетали от стен.

Они были последними, кто видел девушку живой.

Когда пропищало входящее сообщение, она остановилась, сунула руку в сумочку и вдруг подняла голову и посмотрела вперед, словно ее окликнули.

А потом все кончилось.

Утром у капитана Вадима Слепнева было достаточно информации, чтобы поехать за город, в частный колледж социальных инноваций.

Настроение было дрянным, он этого и не скрывал. Территория колледжа была окружена забором, не в меру борзый и шустрый охранник внимательно изучил удостоверение Вадима, чуть ли не на зуб попробовал, но пропускать отказался. Зато позвонил в ректорат, и через несколько минут к Вадиму вышли.

Борис Аркадьевич Гуревич, немолодой, но очень деятельный ректор, пожал Вадиму руку и заверил, что готов оказать любую помощь господину капитану. Мысленно ухмыльнувшись и вспомнив любимую присказку начальства «Капитан, капитан, никогда ты не будешь майором», Вадим подался за Гуревичем.

Суки. Суки и твари. Он отсюда видел, что дело безнадежное – на такие его всегда и бросали. Впрочем, что теперь на зеркало пенять, он когда-то сам попросил работу побольше и посложнее, чтобы не появляться дома, чтобы не думать и не вспоминать.

Так меньше болело. Так было пусть самую малость, но легче. В его положении – уже что-то.

А конкретно это убийство было еще и каким-то гнилым. Неправильным. От него так и веяло мутью.

– А ребята ваши, кто они? – поинтересовался Вадим. Утро было солнечным, и картинка, что открылась перед ним, была яркой, как кино. В большом просторном дворе перед колледжем и общежитием кипела жизнь – настоящая, светлая, такая, которой никогда не было и не могло быть у Вадима. Группа студентов делала зарядку, кто-то перебрасывался мячом, кто-то сидел на газоне за импровизированным пикником. Двое парней, один тощий и длинный, второй низенький и круглый, рассматривали карту звездного неба – рядом с ними две девицы стояли со стаканчиками кофе.

Вадиму показалось, что он попал в дурацкую комедию про студентов.

– Наши ребята – бывшие воспитанники детских домов, – охотно ответил Гуревич. Дай ему волю, он бы рассказывал про колледж с утра до вечера, бывают на свете такие энтузиасты. – Сироты. Много жертв насилия и свидетелей насилия. Много детей с ограниченными возможностями здоровья. Почти у всех проблемы с адаптацией и общением. Мы окружаем их заботой, даем образование и возможность влиться в социум.

Мимо пробежали две студентки в спортивных костюмах. Вадим невольно засмотрелся. Все у них было на пятерочку, и спереди, и сзади, таких только в социум и вливать, и адаптировать всесторонне. Гуревич негромко кашлянул в кулак.

– Н-да… – опомнился Вадим. – А обучение кто оплачивает?

– Илья Владимирович Выгоцкий, – с нескрываемым уважением ответил Гуревич. – Тот самый.

Вадим понимающе кивнул. Олигарх деньги моет на дурачках, что тут непонятного? А вот и преподаватели на скамейке – жируха в тесном платье, блондинка серая мышь, и учитель информатики, судя по ссутуленной спине и лохматым белым патлам. Но бабы, впрочем, так к нему и липли с двух сторон.

На бесптичье и задница соловей, как говорил майор Евланский. В полицейских кулуарах его фамилию произносили исключительно матерно.

– Выход за территорию запрещен, – продолжал Гуревич. – Так что вряд ли кто-то из студентов может быть вашим свидетелем. Говорите, убита?

Вадим кивнул. Расстегнув папку, он вынул фотографию и протянул Гуревичу – ректор посмотрел и нахмурился. Девицу он узнал, это точно.

– Да. Анастасия Лавроненкова, девятнадцать лет. Перелом шейных позвонков. Шею ей свернули, проще говоря.

Он ожидал, что ректор хотя бы поморщится, но Гуревич лишь неопределенно пожал плечами.

– Никто из наших ребят не покидал территорию колледжа, – ответил он и спросил: – А почему вы вообще решили у нас поспрашивать?

«Хитрый хмырь», – подумал Вадим.

– Выяснили, что у нее был романчик с одним из ваших студентов, – сказал он. – Максим Богатов. А в случае насильственной смерти таких опрашиваем первыми. Как он, кстати, умудрился романы крутить, если за территорию выходить нельзя?

– Так Максим выпустился весной, – ответил Гуревич. – Насколько я знаю, уехал в Велецк. А как умудрился… Каникулы, когда ребята уезжают к семьям, у кого они есть. Интернет, опять же. Ну и желание, это самое главное. Я, кажется, видел эту девушку. У Максима были фотографии с ней в соцсети.

Да уж, все по-простому, по-семейному, ректор смотрит студенческие снимки. Блондинка о чем-то спросила сутулого, тот пробормотал неразборчиво, и жируха подала голос:

– Ростислав Сергеич, ты-то что не в духе? Денег мало?

Сутулый обернулся, мелькнул горбоносый профиль, и Вадима будто бы кипятком обожгло. Это же Рос! Он прищурился, всмотрелся – точно, Рос Белецкий. Пусть и изменился, конечно, сильно, но это был он.

Вадиму одновременно стало весело и грустно.

– Даже так… – задумчиво проговорил Вадим. – А он адрес не оставил?

– Это вам уже в учебную часть, – улыбнулся Гуревич. – Главный корпус, второй этаж, налево.

…Вадиму казалось, что в горло сунули раскаленную терку и возили ею по мякоти. Ни дышать, ни глотать, ни говорить. Он сидел, укутавшись в одеяло, старенький телевизор перебирал кадры какого-то фильма, и даже то, что он пропускал контрольную по алгебре, его не радовало.

Мать сделала чаю в термосе, сказала, что суп в холодильнике, и убежала на работу. Вадим оставался дома один, мог делать все, что захотел бы, но от этого почему-то становилось тоскливо. Именно сегодня Вадиму не хотелось быть одному.

Он и сам не знал, почему его охватывала такая тоска. Серая, взрослая.

Рос прибежал к нему перед школой – веселый, как всегда, растрепанный, как всегда. От его улыбки Вадиму стало спокойно и легко, даже терка в горле унялась.

– Вот! – Рос сунул ему в руку полиэтиленовый кулек, и Вадим увидел в нем два апельсина, жвачку и шоколадный батончик. – На, давай, поправляйся!

– Офигенно, братан, спасибо! – просипел он. Их семьи жили, конечно, не как последние нищеброды, но очень близко к этому. Апельсины, и тем более жвачка и батончик, были настоящим сокровищем, и то, что Рос их приволок, тронуло Вадима чуть ли не до слез. Он спросил, пытаясь скрыть свое смущение: – На алгебру пойдешь?

– Да, пойду, – улыбнулся Рос и хлопнул его по плечу. – Давай, не ной, я потом еще зайду.

И он ссыпался по лестнице бегом, и его улыбка была такой же, как и всегда. А потом, когда по расписанию как раз должна была быть контрольная, над дворами раскатился грохот взрыва, и Вадим, с ужасом прильнувший к окну, увидел, как в том месте, где была их школа, с торжественной величавостью поднимается столб огня и дыма…

Вадим подошел к скамье. Жируха и блондинка воззрились на него с одинаковым любопытством, Рос сидел, уткнувшись в смартфон.

– Рос? – окликнул Вадим, вдруг испугавшись, что ошибся. – Ростислав Белецкий? Ты, что ли?

Потом он больше не видел Роса. Потом была вся полиция и службы спасения региона на месте взрыва в школе, вой сирен, десятки гробов, черная пелена горя, окутавшая город. А Рос выжил, несмотря на то, что был в эпицентре взрыва, и мать потом говорила, прижимая носовой платок к глазам, что его увезли в клинику.

«Мой лучший друг в психушке», – думал Вадим. Обертка от конфеты долго лежала в «Трех мушкетерах», а потом куда-то подевалась.

Все потом куда-то подевалось.

– Я, – Рос поднялся с лавочки, протянул ему руку. – Привет, Вадим.

– Ну ты вымахал, черт такой! – рассмеялся Вадим, пожал сухую твердую ладонь, похлопал его по плечам. Если друг его детства был сумасшедшим, то сейчас это было незаметно. Обычный человек, очень холеный, очень приличный. Человек, от которого пахло огромными деньгами, просто неприлично огромными. – Как ты здесь вообще?

– Преподаю, – улыбнулся Рос. – Как сам?

Вадим махнул рукой. Не будешь же сейчас рассказывать обо всех неприятностях тому, которого ты в последний раз видел в девяносто третьем, пусть даже когда-то это был твой лучший друг. Мимо прошли студентки, поздоровались; Рос небрежно кивнул им.

– Да знаешь… дел много, толку мало. Девочку вот убили у нас в поселке, работаю. Жена мозги ест. Как ты, как здоровье? Женат?

Ростислав покосился в сторону блондинки, и Вадим заметил, что вот так, не со спины, она очень даже ничего.

– Да, есть тут у меня… птичка-мозгоклюйка.

– Ого… Ну а так, как ты в целом? Выздоровел? – спросил он, не зная, в общем-то, как спрашивать. Вадим и сам знал, каким непередаваемым хамом его сделала работа, но сейчас ему сделалось неловко.

Они ведь были друзьями с раннего детства, с первого дня в детском саду, когда обнялись и заревели, понимая, что мамы ушли. И память об этой дружбе, не называемая словами, держала Вадима, когда ему хотелось упасть и не подняться.

– Да, – сдержанно кивнул Ростислав. – Все хорошо. Ладно, мне пора, удачи.

Вадим махнул ему рукой. Пустота в груди слева дрогнула и стала еще глубже и холоднее.

***

Когда Вадим закончил разговор с Евланским, рассказав, что сейчас едет в Велецк, и вошел в квартиру, то наткнулся на тяжелый запах гари. Воняло – аж слезу выбило.

Из комнаты был виден экран телевизора с очередным дурацким сериалом. Таня запускала их фоном, чтобы в неуютной однушке был хоть какой-то намек на то, что тут живут люди. Вадим быстро прошел на унылую кухню и увидел, что сковороды поднимается дым.

Таня жарила картошку и забыла о ней. Иногда все было почти хорошо, а иногда Вадим сажал ее за стол и кормил с ложки. Таня забывала поесть и смотрела на Вадима так, словно хотела увидеть, как он умирает.

Он негромко выругался, выключил конфорку и, открыв окно, замахал полотенцем, выгоняя чад. Ощущение петли на шее стало таким реальным, что Вадим даже дотронулся до кадыка.

– Тань, Таня! – окликнул он, прекрасно понимая, что жена ему не ответит. – Ну что горит-то все опять, а?

Он заглянул в комнату – Татьяна лежала на диване спиной к экрану. Если бы не телефон в руках и палец, которым она листала фотографии, ее можно было бы перепутать с куклой. Большой сломанной куклой.

– Ну что ты все в телефоне… – произнес Вадим, отчаянно чувствуя свою полную беспомощность и неспособность хоть что-то изменить. Вспомнился колледж – яркая картинка, жизнь, устремленная в будущее. А у них этого будущего не было. Ничего у них больше не было, и он один был в этом виноват.

Не догонишь. Не исправишь. Так и будет гнить под слоями сочувствий, сожалений, проклятий.

Так душа и сгниет.

– Я сейчас переоденусь и в Велецк, – сказал Вадим, нырнул в шкаф и вынул свежую футболку. – Буду поздно, надо паренька допросить. Пока то да се…

– Ага, вали, – голос Татьяны был безжизненным и холодным, так могла бы говорить пустота. – Ты когда гардину повесишь?

Не нужна была ей эта гардина – она говорила просто ради того, чтобы почувствовать себя живой.

– Да повешу я, что… Тань, прикинь, а я Роса Белецкого встретил, – сказал Вадим. Воспоминание о друге согрело его, пробилось сквозь серый туман безвременья. – Сейчас ездил в колледж, он там препод.

– Еще один алкаш в друзьях? – равнодушно осведомилась Татьяна. Ей было все равно. Вадим мог бы привести сюда всю пьянь с района, усадить за стол и надраться в лоскуты – она бы и не шевельнулась.

– Да ну ладно тебе, что ты. Мы с ним на одной лестнице жили. Он хороший, Рос… Болел только.

Вадим перевел взгляд на фотографию на комоде: он, Татьяна, Паша – отмечали день рождения, три года, и Вадим тогда сгреб в охапку тех двоих, которых любил больше жизни, и теперь эти трое казались ему незнакомцами.

Где они? Как их вернешь?

– Ладно, я поехал, – сказал он. – Может, тебе привезти что-нибудь?

– Сына мне привези, – отрывисто бросила Татьяна, не глядя в его сторону, и у Вадима почернело в глазах.

Он вышел в подъезд и некоторое время стоял, сжимая и разжимая кулак. Да, Татьяне можно было горевать, она мать. Ну а он-то? Разве он никого не потерял? Разве у него все было хорошо?

«А как же я? – подумал Вадим, запрокинув голову к грязному потолку, словно в очередной раз в неизбывном отчаянии своего горя пытался докричаться до кого-то, кто смог бы ему ответить. – Как же я?»

Он ударил кулаком по стене и побежал вниз по лестнице – быстрее, быстрее, не оглядываясь.