Читать книгу Кусок мяса - Анна Пушкарева - Страница 4

Поняв, что Катерина избегает сделать это сама, Машенька взяла в руки мешок и понесла его на улицу. Снаружи, запряженная сонной лошадью, стояла телега, на которую грузились отходы от операций. Насколько было известно Машеньке, отходы эти вывозились за черту города, где сжигались и захоранивались рядом с небольшим кладбищем.

Мешок был тяжёлый, и, хотя Машенька старалась об этом не думать, своей тяжестью напоминал о своём содержимом. Она – сестра, и лишняя чувствительность на войне – абсолютно не нужная и даже вредная наклонность. И все же всякий раз, когда она вот так выносила и грузила на телегу части человеческого тела: ноги, руки, глаза, – она не могла сдержать первобытного страха и отвращения перед своей ношей.

Подумать только, ведь она выбрасывала теперь всю прошлую жизнь человека, красоту и гармонию, дарованную при рождении, успешность и, возможно, надежды на будущее. Ведь были же у него, этого Петра Соколовского, надежды и чаяния, что война закончится победой, что смерть не настигнет его в бою, что он вернётся домой и сможет заниматься своими прежними делами, женится и будет радоваться молодой жене, которая родит ему много ребятишек. Ведь были же у него подобные устремления, – как всякий человек, он верил в лучшее. А теперь что?

Его нога, тяжелая, отнятая у самого почти бедра, и ещё крепкая, несмотря на съедавшее ее гниение, теперь испускала из себя жизнь и тихо угасала в руках Машеньки.

Спускаясь в потемках по ступенькам крыльца, девушка отступилась, потеряла равновесие и чуть не упала, приземлившись на ладони. Мешок упал где-то рядом, раскрылся, и из него забелела при свете луны бледная конечность. Машенька села и почувствовала, как от досады в уголках ее глаз накипают слезы. Она не помнила, когда плакала в последний раз, – и, видимо, скопившееся напряжение дало о себе знать, брызнув на щёки парой соленых капелек.

Нет, не плакать и не пачкать форму; им, раненым, лежащим сейчас вот за этой стенкой, куда тяжелее! Она встала, оправилась, потянулась к мешку… и тут ее пальцы встретились с его плотью. Конечность вдруг показалась Машеньке ещё тёплой, и она в страхе отдёрнула руку.

Машенька не помнила, что было потом: похоже, она со всей силы рванула мешок с земли и одним движением перебросила его за борта телеги. Мыслей больше не было никаких, она вошла обратно в госпиталь, помыла руки под рукомойником и успокоилась, стараясь забыть о том, что за последние сутки наполняло ее смену. Впервые за весь день выпила воды.

Катерина, уже сдав вахту, с виноватым видом дожидалась Машеньку у входа. Они жили вместе в пансионе для сестёр милосердия, который был оборудован неподалёку от госпиталя. Получалось так, что Машенька и Катерина на дежурство заступали вместе, а вот их третья соседка с красивым именем Матильда Ворончак выходила им на смену.

Когда они вошли, Матильда ещё не ушла. Это была высокая, стройная, крепкая девушка, обладавшая поистине роковой красотой. «У меня такое впечатление, что она только хорошеет день ото дня», – в шутку сетовала Катерина. Катерина духом была ещё ребёнок, и её зависть тоже была ненастоящая, какая-то детская.

Тяготы военного времени действительно каким-то чудесным образом не отражались на внешности их старшей соседки. Но, чем больше Матильда расцветала, тем больше, кажется, избегала людей и тем тщательнее старалась скрыть своё прекрасное тело.

Со своими соседками она, однако, была дружна, хотя покладистостью характера, видимо, не отличалась. Ей как бы стоило усилий держать себя в руках, и её замкнутость давалась ей нелегко. Ничего удивительного, если брать во внимание ту гремучую смесь из кровей, которая текла у неё в жилах. Матильда Ворончак происходила из румынских цыган, были в её роду и евреи, и поляки. Кажется, что в иные моменты ей тяжело приходилось от себя самой.

Катерина была уверена, что, как у всех роковых женщин, у Матильды есть какая-то своя роковая тайна. Марии тоже так казалось, но она не докучала подруге расспросами, считая это в высшей степени неприличным. Катерина же нет-нет, да и подмасливалась к Матильде, чтобы та утолила, наконец, снедающее девушку любопытство. Катерина почитала Матильду не меньше, чем за дочь какого-нибудь цыганского барона, сбежавшую из-под родительской опеки за своим любимым.

Матильда только грустно улыбалась в ответ на подобные подозрения.

– Ты почему ещё не в госпитале? – спросила Катерина.

– Уже иду. Отравилась я чем-то, весь день лежала, только недавно поднялась.

– А сейчас как?

– Лучше уже.

Матильда обладала грацией чёрной кошки, но намеренно ломала себя, желая придать своим движениям ненужной грубости. Она взяла свое платье-униформу, сшитую из грубого серого сукна, скинула халат и скорыми движениями начала одеваться. И если платья она носила всегда очень скромные, неброские и бледные, то вот белье у неё было превосходное, сшитое из шёлка и отделанное французским кружевом. Ни у кого из девушек здесь не было такого белья, поэтому, чтобы не вызывать зависти, все эти вещи стирались и сушились подальше от посторонних глаз.

Если покопаться в вещах Матильды, то можно было найти массу любопытнейших предметов: пара дорогих гребней, флакончик французских духов, румяна, коробочка белил, угольная паста для бровей, бигуди, и даже неимоверной красоты павлинье перо для украшения причесок. Ничем этим Матильда никогда не пользовалась, на её лице никогда не было ни грамма косметики.

Зато, если кому-то из тех, кем она дорожила, нужна была помощь, она неизменно вынимала из своего тайника что-то, что можно было выгодно выменять на рынке, – вещицы её были сплошь расхожие. Она не утруждалась поиском покупателей для своих вещичек, – спекулянты уже знали Матильду и налетали на неё, как только она появлялась на рынке.

Девушки в тишине наблюдали за туалетом Матильды, – от неё действительно невозможно было оторвать взгляд. Бездонные чёрные глаза под сводом красиво заломленных бровей, как агаты блестели в оправе из длинных и густых черных ресниц. Точеный нос, резко очерченные скулы, алые губы, чей четкий контур вскружил голову всем раненым в госпитале. Свою густую шевелюру Матильда с большим трудом прятала под белую сестринскую косынку с красным крестом на лбу.

– В тебя невозможно не влюбиться! – с придыханием прошептала Катерина, наблюдая, как Матильда застёгивает свою униформу на все пуговки до самого подбородка.

– Когда все влюблены, тогда никто не любит, – ответила Матильда. Она относилась к Катерине, как к младшей сестренке, а вот Марию почитала за равную себе, хотя была многим старше и той, и другой.

– Завтра воскресный день, – перебила Машенька. – Ты идёшь на службу?

– Да, пойду, – решительно ответила Матильда и, попрощавшись, исчезла в июльской ночи.

– И как это ей не страшно ходить по темноте одной! – поёжилась Катерина. – Я на ночное дежурство стараюсь приходить до наступления темноты. А ей хоть бы что, ну точно, как чёрная кошка! Да такую и обидеть – себе дороже! Знаешь, мне кажется, что у неё под формой спрятан какой-нибудь старинный кинжал! И, могу поспорить, она знает, как с ним обращаться!

– Хватит воображать! – улыбнулась Мария и потушила керосинку, – давай спать, а то сон сбежит!