Читать книгу Удольфские тайны - Анна Радклиф - Страница 7

Утром Сен-Обер встретился с Валанкуром и Эмили за завтраком. Молодые люди выглядели расстроенными и, судя по всему, оба дурно провели ночь. Эмили беспокоилась за отца, чья болезнь казалась ей все более заметной, и, с тревогой наблюдая за симптомами, делала неутешительные выводы.

Еще в самом начале знакомства Валанкур назвал свою фамилию, и оказалось, что Сен-Обер знает его семью. Менее чем в двадцати милях от Ла-Валле располагались фамильные угодья, принадлежавшие ныне старшему брату Валанкура, с которым Сен-Обер часто встречался, приезжая в город. Давнее знакомство помогло Сен-Оберу легче принять молодого спутника. Хоть он и вполне доверял собственному впечатлению, вряд ли доверил бы случайному встречному свободное общение с дочерью.

Завтрак прошел в таком же унылом молчании, как и вчерашний ужин, но грустить было некогда: экипаж уже стоял наготове. Валанкур быстро встал, посмотрел в окно и, убедившись, что расставание неминуемо, молча вернулся на место. Настала минута прощания. Сен-Обер выразил надежду, что, оказавшись в Ла-Валле, молодой человек непременно его навестит, и Валанкур с благодарностью заверил, что воспользуется приглашением. Говоря это, он не сводил с Эмили робкого взгляда, так что ей пришлось спрятать свои невеселые думы за улыбкой. Несколько минут прошли в оживленном разговоре, потом Сен-Обер первым направился к экипажу, Эмили и Валанкур молча последовали за ним. Когда путники заняли места, молодой человек все еще стоял у дверцы экипажа, и никому не хватало мужества первым произнести слова прощания. Наконец Сен-Обер взял грустную миссию на себя. Валанкур с натянутой улыбкой отошел в сторону, и экипаж тронулся.

Путешественники пребывали в состоянии спокойной задумчивости, которую трудно назвать неприятной, пока Сен-Обер не заметил:

– Весьма многообещающий молодой человек. Давно никто не производил на меня столь благоприятного впечатления после краткого знакомства. Валанкур заставил меня вспомнить дни молодости, когда все казалось новым и восхитительным!

Он вздохнул и снова погрузился в задумчивость, а Эмили оглянулась и у двери гостиницы увидела Валанкура, который все еще смотрел им вслед. Он помахал ей рукой, и Эмили принялась махать ему в ответ, а через несколько секунд Валанкур скрылся из вида.

– Помню себя в его возрасте, – продолжил Сен-Обер. – Я думал и чувствовал точно так же, как он. Тогда весь мир открывался передо мной, а теперь закрывается.

– Мой дорогой отец, не допускайте таких мрачных мыслей, – дрожащим голосом взмолилась Эмили. – Я надеюсь, что вы проживете еще много-много лет – ради меня и ради себя самого!

– Ах, милая Эмили! Ради тебя! Что же, хочется в это верить!

Он вытер предательскую слезу, заставил себя улыбнуться и бодро проговорил:

– В искренности и пылкости юности есть что-то особенно приятное для сознания старика, если его чувства не окончательно испорчены миром. Черты эти оживляют и придают силы, действуя так же, как весна действует на больного человека. Сознание наполняется весенним духом, а глаза отражают яркий свет солнца. Валанкур для меня – та же весна.

Эмили благодарно сжала руку отца. Никогда еще она не слушала его похвалы с таким удовольствием – даже если он хвалил ее.

Дорога шла среди виноградников, лесов и пастбищ. Романтический пейзаж с одной стороны ограничивали величественные Пиренеи, а с другой – бескрайний морской простор. Вскоре после полудня показался расположенный на берегу городок Кольюр. Здесь путешественники пообедали, скоротали знойные дневные часы и по чудесному побережью поехали дальше, в Лангедок.

Эмили не сводила восторженного взгляда с постоянно менявшего цвет моря. Вода отражала свет и тени, а поросший лесом берег уже окрашивался в оттенки ранней осени.

Сен-Обер спешил попасть в Перпиньян, где предполагал получить письма от месье Кеснеля. Именно ожидание этих писем заставило его покинуть Кольюр, хотя он был слаб и нуждался в продолжительном отдыхе.

После нескольких миль пути Сен-Обер заснул, и Эмили обратилась к книгам, взятым из дома. Она хотела найти среди них одну – ту, что накануне читал Валанкур, в надежде увидеть ту самую страницу, на которой останавливались глаза милого друга, прочитать вызвавшие его восхищение строки и вспомнить его голос – одним словом, создать иллюзию его присутствия. Нужную книгу она так и не нашла, зато обнаружила небольшой том сонетов Петрарки с начертанным на титульном листе именем «Валанкур». Именно из этой книги он часто читал ей гениальные, полные чувств строки.

Эмили не сразу поняла то, что сразу стало бы ясно особе более искушенной: молодой человек намеренно оставил эту книгу вместо утерянной, и поступить так ему подсказала любовь. С радостным нетерпением она перевернула страницы, увидела отмеченные карандашом прочитанные вслух строки, равно как и те более откровенные признания, которые Валанкур не осмелился произнести, и только после этого поняла его намерение.

Несколько мгновений Эмили осознавала только то, что любима, потом вспомнила его голос и то, с каким выражением он читал эти строки об отражении чистой очарованной души, и от наплыва чувств заплакала.

В Перпиньян прибыли вскоре после заката. Как и предполагал Сен-Обер, письма от месье Кеснеля пришли, но их содержание до такой степени его расстроило, что Эмили встревожилась и в меру своей деликатности потребовала от отца открыть причину его огорчения. Однако Сен-Обер ответил лишь слезами и немедленно заговорил на другие темы.

Эмили не стала упорствовать, но встревожилась и провела ночь без сна.

Утром они поехали по побережью дальше, в Лёкат – город, расположенный на границе провинций Лангедок и Руссильон.

По дороге Эмили снова упомянула о письмах, причем с такой настойчивостью, что Сен-Обер не выдержал ее напора и нарушил молчание.

– Не хотелось омрачать тебе удовольствие от этих пейзажей, поэтому я решил на время скрыть некоторые обстоятельства, хотя рано или поздно тебе все равно придется с ними столкнуться. Однако твоя тревога изменила планы: возможно, сейчас ты страдаешь ничуть не меньше, чем будешь страдать, услышав то, что я должен рассказать. Во время своего приезда месье Кеснель сообщил ужасные новости. Должно быть, ты слышала, как мы упоминали имя некоего месье Моттевиля из Парижа, но не знала, что в его руках сосредоточена значительная часть моего состояния. Я глубоко ему доверял и даже сейчас хочу надеяться, что он не полностью нарушил это доверие. Неблагоприятные обстоятельства разорили его, а следовательно, и меня тоже.

Сен-Обер умолк, чтобы овладеть чувствами, а потом, стараясь говорить спокойно, продолжил:

– Полученные от месье Кеснеля письма содержали сообщение Моттевиля с подтверждением моих худших опасений.

– Значит, нам придется покинуть Ла-Валле? – после долгого раздумья уточнила Эмили.

– Пока неизвестно. Это зависит от того, удастся ли Моттевилю заключить компромисс с кредиторами. Тебе известно, что мой доход никогда не был большим, а теперь сократится до ничтожного! Больше всего я печалюсь о тебе, дитя мое, – ответил Сен-Обер, и голос его дрогнул.

Эмили улыбнулась сквозь слезы и, преодолев волнение, проговорила:

– Дорогой отец, не горюйте ни обо мне, ни о себе. Мы все равно сможем быть счастливы. А если останемся в Ла-Валле, то просто обязаны быть счастливы. Ограничимся одной служанкой, и вы не заметите сокращения доходов. Не переживайте: мы не нуждаемся в роскоши, которую так ценят другие, потому что никогда к ней не стремились, – а бедность не лишит нас многих утешений: не украдет любви друг к другу, не отнимет взаимного уважения и уважения тех людей, чьим мнением мы дорожим.

Закрыв лицо платком, Сен-Обер молчал, однако Эмили продолжала перечислять те истины, которые он сам когда-то ей внушил.

– К тому же, дорогой отец, бедность не сможет лишить нас духовных радостей. Не запретит вам доказывать свою стойкость и великодушие, а мне – утешать любимого отца. Не отнимет у нас вкуса к возвышенному и прекрасному, ведь красоты природы – удивительные зрелища, превосходящие любую искусственную роскошь, – в равной степени доступны как богатым, так и бедным. На что же тогда жаловаться, если все необходимое останется с нами? Мы сохраним высшее наслаждение природы, а утратим только фальшивые радости жизни.

Сен-Обер не нашелся ответом и молча обнял дочь; оба заплакали, но это не были слезы печали. После беседы на языке сердца все другие речи показались бы слабыми. Некоторое время отец и дочь молчали, а потом Сен-Обер стал разговаривать о других предметах; хотя его дух, может быть, и не обрел своей прежней безмятежности, но по крайней мере с виду он стал спокойнее.

В романтичный городок Лёкат приехали в разгар дня, однако Сен-Обер устал и было решено остаться здесь на ночь. Вечером, когда стало прохладнее, он нашел в себе силы отправиться вместе с дочерью на прогулку и осмотреть живописные окрестности: озеро Лёкат, Средиземноморское побережье, часть Руссильона с Пиренеями и обширное пространство провинции Лангедок, особенно красивой в пору созревания и сбора винограда. Отец с дочерью наблюдали за группами работающих крестьян, слушали их веселые песни и с удовольствием представляли завтрашнее путешествие по этому благодатному краю. Сен-Обер решил ехать вдоль берега моря. В глубине души он стремился как можно быстрее вернуться домой, но в то же время хотел доставить удовольствие дочери и ощутить благотворное воздействие морского воздуха, поэтому на следующий день путешественники отправились дальше по провинции Лангедок, следуя линии побережья.

Пиренеи по-прежнему составляли величественный фон: справа плескалось море, а слева уходили к горизонту бескрайние равнины. Сен-Обер выглядел довольным и много разговаривал, и все же его жизнерадостность была несколько искусственной: время от времени тень грусти падала на его лицо и выдавала истинное душевное состояние. Эмили старалась радовать отца улыбкой, чтобы облегчить страдания его души и тела.

Вечером они приехали в небольшую деревню Верхний Лангедок, где хотели переночевать, но не нашли комнат, потому что во время сбора винограда здесь собралось много народу. Пришлось продолжить путь. Сен-Обер устал, ему требовался отдых, тем более что темнота сгущалась. Однако остановиться было негде, и он приказал Мишелю двигаться дальше.

Украшенные роскошью спелого винограда и весельем праздника пышные равнины Лангедока уже не радовали Сен-Обера, а его состояние составляло печальный контраст с окружающим буйством красок и разгула молодости. Созерцая яркие проявления жизни, он с грустью осознавал, что прощается с миром.

«Далекие величественные горы, – думал он, глядя на протянувшуюся на западе цепь вершин, – роскошные равнины, синий купол неба, яркий свет дня – все это скоро навсегда исчезнет с моих глаз, так же как перестанут звучать веселые песни».

Проницательный взгляд Эмили быстро прочитал мысли отца, и лицо ее отразило столь глубокое горе, что Сен-Обер забыл сожаление о мире и сосредоточился на мысли, что оставит дочь без поддержки и защиты. Он глубоко вздыхал, но не произносил ни слова. Эмили, понимая значение этих вздохов, нежно сжала руку отца и отвернулась к окну, чтобы скрыть слезы. Солнце окрасило морские волны последними желтыми отсветами. Равнину укрыла сумеречная дымка, и только на западе, на линии горизонта, сохранился меланхолический луч, отмечая то место, где только что скрылось осеннее солнце. С моря подул свежий бриз, и Эмили опустила стекло. Однако приятный для здорового человека воздух оказался слишком холодным для больного, и Сен-Обер попросил закрыть окно. Самочувствие его ухудшилось, хотелось отдохнуть, и он спросил погонщика, сколько осталось ехать до следующей остановки.

– Девять миль, – ответил Мишель.

– Я больше не могу, – признался Сен-Обер. – Смотри, не появится ли дом, готовый приютить нас на ночь.

Он откинулся на спинку сиденья, а Мишель щелкнул хлыстом и погнал мулов галопом, пока Сен-Обер, едва не теряя сознание от тряски, его не остановил. Взволнованная Эмили посмотрела в окно и увидела крестьянина, который шел по дороге. Путешественники дождались, пока тот подойдет, и спросили, нет ли поблизости хижины, где можно переночевать.

Крестьянин ответил, что не знает такого места, и добавил:

– Справа, в лесу, стоит замок, но думаю, что туда никого не пускают, и я не могу показать дорогу, потому что сам нездешний.

Сен-Обер хотел расспросить насчет замка поподробнее, однако крестьянин пошел дальше. После недолгих сомнений он приказал Мишелю медленно ехать по лесу. Сумерки с каждой минутой сгущались, и дорога терялась. Вскоре показался еще один крестьянин.

– Как проехать к лесному замку? – окликнул его Мишель.

– К лесному замку? – удивился тот. – Вы имеете в виду вон ту башню?

– Насчет башни не знаю, – ответил Мишель. – Я говорю о белом строении, которое виднеется за деревьями.

– Да, это и есть башня. Но кто вы такие, если направляетесь туда? – озадаченно уточнил крестьянин.

Услышав странный вопрос и особенно странный тон, которым он был задан, Сен-Обер выглянул в окно и вступил в разговор:

– Мы путешественники и ищем приют, где можно переночевать. Не знаете, есть ли поблизости подходящее место?

– Нет, месье, если не попытаете счастья вон там, – и крестьянин показал на лес. – Но я бы вам не советовал.

– Кому принадлежит замок?

– Сам не знаю, месье.

– Значит, он пустует?

– Нет, не пустует. Кажется, там живут дворецкий и экономка.

Услышав это, Сен-Обер решил все-таки ехать к замку и рискнуть получить отказ в гостеприимстве, а потому попросил крестьянина показать дорогу и пообещал вознаграждение. Незнакомец, на миг задумавшись, ответил, что спешит по своим делам, однако объяснил, что если поехать по аллее направо, то заблудиться невозможно, а затем пожелал доброй ночи и ушел.

Экипаж свернул к указанной аллее. Мишель спешился, открыл ворота и повел мулов под плотным шатром из крон дубов и каштанов. Аллея выглядела настолько пустынной, мрачной и зловеще молчаливой, что Эмили вздрогнула и вспомнила, как отзывался о замке крестьянин. Теперь его слова приобрели новый, таинственный смысл. Но она постаралась подавить дурные предчувствия, сочтя их следствием меланхолического воображения, болезненно отзывавшегося на каждое новое впечатление.

Экипаж двигался медленно: темнота, неровная дороги и торчавшие из земли корни старых деревьев требовали осторожности. Внезапно Мишель остановил мулов. Сен-Обер выглянул, чтобы спросить, что случилось, и увидел вдалеке движущуюся фигуру. Темнота не позволила различить, кто или что именно это было, и все же он приказал ехать дальше.

– Место совсем дикое, – ответил погонщик. – Поблизости нет ни одного дома. Не думаете ли вы, что лучше повернуть обратно?

– Давай проедем еще немного, а если так и не увидим никакого строения, то вернемся на дорогу, – решил Сен-Обер.

Мишель неохотно продолжил путь. Раздраженный медленным движением, Сен-Обер снова выглянул, чтобы его поторопить, опять увидел ту же фигуру и почему-то испугался. Возможно, уединенность места усилила его состояние тревоги, но он все-таки остановил погонщика и велел окликнуть идущего по аллее человека.

– Пожалуйста, не надо, – взмолился Мишель. – Он может оказаться грабителем.

– Не хотелось бы, – согласился Сен-Обер. – Поэтому лучше вернуться на дорогу: все равно вряд ли мы найдем здесь то, что ищем.

Мишель с готовностью развернул животных и быстро погнал в обратном направлении, когда слева из-за деревьев раздался чей-то голос. Это был не приказ остановиться или горестный возглас, а глухой, низкий, почти нечеловеческий стон. Погонщик хлестнул мулов, и животные помчались со всех ног, вопреки темноте, плохой дороге и безопасности седоков, ни разу не остановившись до самых ворот, и только потом перешли на спокойный шаг.

– Мне очень плохо, – пожаловался Сен-Обер, взяв дочь за руку.

– Да, вам и правда стало хуже. Намного хуже! – испуганно воскликнула Эмили. – А помощи здесь нет! Боже милостивый! Что же делать?

Отец склонил голову ей на плечо. Поддерживая его рукой, Эмили приказала погонщику остановиться. Когда стук колес стих, издалека донеслась музыка, показавшаяся голосом надежды.

– Ах, где-то неподалеку есть люди! – воскликнула она. – А значит, удастся получить помощь.

Прислушавшись, Эмили различила, что звуки доносятся из глубины леса, расположенного вдоль дороги, а вглядевшись, в слабом лунном свете увидела нечто вроде замка. И все же добраться до него было непросто. Сен-Обер слишком ослаб, чтобы вынести тряску экипажа. Мишель не мог оставить мулов, а Эмили боялась покинуть отца и опасалась в одиночку отправиться неизвестно куда и к кому. Но решение требовалось принять немедленно, и Сен-Обер распорядился медленно ехать в ту сторону, откуда доносилась музыка. Однако вскоре он потерял сознание, так что пришлось снова остановиться.

– Милый, дорогой отец! – в отчаянии закричала Эмили, испугавшись, что тот умирает. – Умоляю, скажите хотя бы слово, чтобы я могла услышать звук вашего голоса!

Ответа не последовало. В ужасе Эмили велела Мишелю принести в шляпе воды из ручья и протерла смертельно бледное в лунном свете лицо отца. Эгоистичный страх уступил место более сильному чувству – дочерней любви. Оставив Сен-Обера на попечение отказавшегося бросить мулов погонщика, Эмили вышла из экипажа и отправилась на поиски того самого замка, который заметила сквозь деревья. Стояла тихая лунная ночь, а по-прежнему звучавшая музыка направила ее с дороги на ведущую в лес тропу. Некоторое время сознание было до такой степени охвачено страхом за отца, что за себя она не боялась, пока лесная чаща не напомнила об опасности. Музыка внезапно смолкла, и теперь оставалось полагаться лишь на удачу. На миг паника заставила ее остановиться, но мысль об отце снова придала силы. Тропа резко оборвалась; вокруг не было заметно ни замка, ни людей, и не слышалось ни единого звука. И все-таки Эмили продолжила путь в неизвестность, пока наконец при свете луны не заметила некое подобие аллеи. Пока Эмили стояла в растерянности, не зная, идти ли дальше, послышались громкие веселые голоса, а затем со стороны дороги раздался голос Мишеля. Возникло острое желание поспешить обратно, однако остановила мысль, что лишь чрезвычайное обстоятельство могло заставить погонщика оставить животных. Испугавшись, что отец находится на грани жизни и смерти, Эмили бросилась вперед в слабой надежде найти у незнакомых людей поддержку и помощь.

Чем ближе она подходила к тому месту, откуда доносились голоса, тем чаще и напряженнее билось полное страха сердце. Пугал даже шелест потревоженных шагами опавших листьев. Звуки привели ее к залитой лунным светом широкой поляне, на которой собралась группа людей. Подойдя ближе, Эмили по одежде узнала крестьян и заметила расположенные по краю леса хижины. Пока она наблюдала, пытаясь преодолеть страх, из одного из домов вышли несколько девушек. Сразу заиграла веселая музыка сборщиков винограда – та самая, что слышалась издалека, – и началась пляска. Полное тревоги сердце остро ощущало контраст между этой веселой сценой и собственными печальными обстоятельствами. Эмили торопливо подошла к сидевшим возле дома пожилым обитателям деревни, объяснила, что случилось, и попросила о помощи. Несколько человек с готовностью поднялись и быстро пошли к дороге вслед за стремительно мчавшейся Эмили.

Подойдя к экипажу, она увидела, что отец пришел в себя. Выяснилось, что, узнав, куда отправилась дочь, он тут же забыл о себе и, охваченный тревогой, послал Мишеля на поиски. Сен-Обер по-прежнему был слаб, ехать дальше не мог, а потому снова стал расспрашивать о гостинице и замке в лесу.

– Переночевать в замке не удастся, сэр, – ответил пришедший с Эмили почтенный крестьянин. – Там никто не живет. Однако если вы соизволите почтить своим присутствием мой скромный дом, то найдете там удобную кровать.

Сен-Обер ничуть не удивился такому проявлению французской любезности. А плохое самочувствие заставило его особенно высоко оценить предложение, высказанное в столь изящной форме. Сен-Обер обладал достаточной деликатностью, чтобы воздержаться от благодарности или проявить сомнение в готовности принять гостеприимство, а согласился сразу и с той же искренностью, с какой прозвучало приглашение.

Экипаж снова медленно тронулся. Мишель последовал за крестьянами по той самой тропинке, по которой только что вернулась Эмили, и спустя некоторое время показалась поляна. Вежливость крестьянина и предвкушение отдыха настолько воодушевили Сен-Обера, что он с удовольствием созерцал немудреные пляски крестьян и вслушивался в звуки гитары и тамбурина. На глаза его навернулись слезы, но это не были слезы скорбного сожаления.

При виде неведомого в этом глухом лесу экипажа пляска сразу прекратилась, а крестьяне с любопытством окружили диковинное сооружение. Узнав о приезде больного путешественника, девушки побежали в ближайшие дома и вскоре вернулись с вином и корзинками винограда, причем каждая настойчиво предлагала свой дар.

Наконец экипаж остановился возле опрятного дома. Почтенный хозяин помог Сен-Оберу выйти и проводил гостей в маленькую комнату, освещенную лишь проникавшим через открытое окно мерцанием луны. Радуясь возможности отдохнуть, Сен-Обер опустился в кресло и с наслаждением вдохнул напоенный ароматом жимолости свежий воздух. Хозяин по имени Лавуазен вышел из комнаты, но скоро вернулся с фруктами, свежими сливками и прочей сельской роскошью. С приветливой улыбкой он поставил угощение на стол и отошел в сторону. Однако Сен-Обер настоял, чтобы тот разделил с ними трапезу, а как только сочные фрукты немного восстановили силы, завел неспешную беседу. Хозяин поведал некоторые подробности жизни своей семьи, особенно интересные оттого, что шли они от сердца и отражали добродушие и его самого, и близких. Эмили сидела рядом с отцом, держала его за руку и слушала рассказ старика. Разделяя искренне выраженное Сен-Обером сочувствие, она горестно думала, что смерть, возможно, вскоре лишит ее самого ценного сокровища. Мягкий свет осеннего вечера и далекая, теперь уже грустная музыка углубляли меланхолическое настроение. Хозяин продолжал рассказ о семье, а Сен-Обер молча слушал.

– У меня осталась только одна дочь, – поведал старик. – Но она счастливо вышла замуж, и после смерти жены я переехал к ней. У Агнес несколько детей: все они сейчас весело прыгают на поляне, словно кузнечики. Дай Бог, чтобы и дальше так продолжалось! Я мечтаю умереть среди них, месье. Теперь я уже стар и не могу рассчитывать, что проживу долго, но смерть в окружении детей кажется не такой страшной.

– Мой добрый друг, – произнес Сен-Обер дрогнувшим голосом, – надеюсь, что вы еще долго проживете в окружении любимых детей.

– Ах, месье! В моем возрасте уже нельзя на это надеяться, – ответил Лавуазен. – Я даже не очень этого хочу. Верю, что после смерти я попаду на небеса и встречусь со своей дорогой женой. Порой тихой лунной ночью я почти вижу, как она идет по любимой тропе. Верите ли вы, месье, что, покинув тело, наши души могут вернуться на землю?

Эмили больше не могла скрывать сердечную боль: слезы обожгли руку отца, которую она по-прежнему сжимала. Сделав над собой усилие, Сен-Обер тихо проговорил:

– Надеюсь, что нам будет позволено взглянуть на тех, кто остался здесь, но только надеюсь. Будущее надежно скрыто, так что нам остаются только вера и надежда. Нам не запрещено думать, что души умерших наблюдают за покинутыми родственниками, но в то же время мы можем невинно надеяться на это. Я никогда не откажусь от этой надежды, – продолжил он, вытирая мокрые глаза дочери. – Она скрасит горький миг смерти!

По щекам Сен-Обера медленно текли слезы. Лавуазен тоже плакал. Некоторое время все молчали; первым заговорил хозяин:

– Верите ли вы, месье, что в лучшем мире мы встретим тех, кого любили при жизни? Я должен в это верить.

– Значит, верьте, – ответил Сен-Обер. – Боль расставания оказалась бы нестерпимой, если бы была вечной. Не грусти, милая Эмили. Мы обязательно встретимся снова!

Он посмотрел вверх, и лунный свет озарил его умиротворенное лицо.

Лавуазен понял, что несколько затянул обсуждение печальной темы, и, словно что-то вспомнив, встал:

– Что же мы сидим в темноте? Пойду принесу свечу.

– Не надо, – возразил Сен-Обер. – Я люблю луну. Сядьте, добрый друг. Эмили, любовь моя, сейчас я чувствую себя гораздо лучше, чем днем: ночной воздух освежает. Я наслаждаюсь спокойствием и далекой музыкой. Так порадуй же и ты меня своей улыбкой. Кто так искусно играет на гитаре? Там два инструмента, или это вторит эхо?

– Думаю, эхо, месье. Эта гитара часто звучит по ночам, но нам неведомо, кто играет. А порой звучит такой красивый и грустный голос, что можно подумать, будто по лесу бродит привидение.

– Да, там наверняка кто-то бродит, – с улыбкой согласился Сен-Обер. – Но только скорее не привидение, а смертный.

– Иногда в полночь, когда сон не шел, я слышал эту музыку, – не обратив внимания на последнее замечание, продолжил Лавуазен. – И звучала она где-то совсем рядом. Сразу вспоминалась покойная жена, и к глазам подступали слезы. Иногда я вставал и подходил к окну, чтобы посмотреть, кто играет и поет, но как только открывал раму, звуки стихали, и наступала тишина. Вокруг никого не было, но я слушал и слушал – до тех пор, пока не начинал пугаться даже шороха листьев на ветру. Говорят, что эта музыка предупреждает человека о близкой смерти, но я слышу ее вот уже много лет и продолжаю жить.

Эмили улыбнулась причудливому суеверию, однако в нынешнем тревожном состоянии все-таки подверглась его влиянию.

– Но ответьте, добрый друг, – обратился к хозяину Сен-Обер, – разве не нашлось смельчаков, готовых выяснить природу этих звуков?

– Наши парни пробовали преследовать неизвестного музыканта, но звуки постоянно удалялись в лесную чащу и казались такими же далекими, как и прежде. В итоге люди пугались и возвращались домой. Я редко слышал эту музыку таким ранним вечером. Как правило, она звучит около полуночи, когда та яркая планета, которая сейчас хорошо видна над башней, прячется за лесом слева.

– Над какой башней? – поспешно уточнил Сен-Обер. – Я ничего не вижу.

– Прошу прощения, месье, но отсюда ее отлично видно, так как луна светит прямо на нее. Вдалеке, прямо по аллее. А сам замок скрыт деревьями.

– Да, мой дорогой отец, – подтвердила Эмили. – Видите блеск над темным лесом? Наверное, это флюгер, освещенный луной.

– Да-да, теперь вижу. А кому принадлежит замок?

– Им владел маркиз де Виллеруа, – многозначительно ответил Лавуазен.

– Ах! – с глубоким вздохом воскликнул Сен-Обер и чрезвычайно оживился. – Значит, мы совсем близко от Ле-Блана?

– Когда-то замок был любимой резиденцией маркиза, – пояснил Лавуазен. – Но потом он изменил свое отношение и много лет туда не приезжал. А недавно мы услышали, что он скончался и замок перешел в другие руки.

Последние слова вывели Сен-Обера из глубокой задумчивости, и он воскликнул:

– Скончался! Боже мой! Но когда же?

– Говорят, пять недель назад, – ответил Лавуазен. – А вы знали маркиза, месье?

– Невероятно! – проговорил Сен-Обер, не отвечая на вопрос.

– Почему же, дорогой отец? – с робким любопытством спросила Эмили.

Он не ответил, снова погрузившись в раздумья, а спустя несколько мгновений, придя в себя, осведомился, кто унаследовал замок.

– Я забыл титул нового хозяина, месье, – ответил Лавуазен. – Но знаю, что господин живет в Париже и сюда не приезжает.

– Значит, замок стоит запертым?

– Все не так плохо, месье. За ним следят старая экономка и ее муж-дворецкий, но они живут в коттедже неподалеку.

– Должно быть, замок слишком большой, и жить там вдвоем неуютно, – заметила Эмили.

– Крайне неуютно, – согласился Лавуазен. – Я не стал бы там ночевать даже за целое состояние.

– Что вы сказали? – снова очнувшись от задумчивости, переспросил Сен-Обер. Едва хозяин повторил последние слова, из груди Сен-Обера вырвался стон, но чтобы скрыть болезненную реакцию, он поспешно спросил хозяина, давно ли тот живет в этих краях.

– Почти с детства, – ответил Лавуазен.

– Значит, вы помните покойную маркизу? – уточнил гость изменившимся голосом.

– Ах, месье! Прекрасно помню. Да и многие ее помнят.

– Я – один из них, – подтвердил Сен-Обер.

– Увы, месье! Мы говорим о самой красивой и самой добродетельной даме. Видит Бог, она заслуживала лучшей судьбы.

В глазах Сен-Обера снова заблестели слезы.

– Достаточно, – остановил он собеседника, не в силах справиться с чувствами. – Достаточно об этом, друг мой.

Крайне удивленная необычным поведением отца, Эмили воздержалась от вопросов и замечаний.

Лавуазен начал извиняться, однако Сен-Обер его остановил:

– Не стоит извинений. Давайте лучше сменим тему. Вы говорили о музыке, которая только что звучала.

– Да, месье. Но тише! Вот она звучит снова. Послушайте этот голос!

Все замолчали.

Спустя несколько мгновений голос растворился в воздухе, а инструмент заиграл тихо, но полнозвучно.

Сен-Обер заметил, что он звучит мелодичнее обычной гитары, а меланхолией и мягкостью превосходит лютню.

Вскоре музыка стихла.

– Странно! – проговорил Сен-Обер, нарушая молчание.

– Очень странно! – подтвердила Эмили.

– Действительно, странно, – согласился Лавуазен, и снова воцарилась тишина.

После долгого молчания хозяин заговорил первым:

– Впервые я услышал эту музыку восемнадцать лет назад. Помню, стояла чудесная летняя ночь – совсем как сейчас, и я в одиночестве шел по лесу. Настроение было ужасным, потому что один из сыновей тяжело заболел, и мы боялись его потерять. Вечером я дежурил возле его кровати, пока жена спала после бессонной ночи, а потом вышел подышать свежим воздухом. Шагая под деревьями, я внезапно услышал мелодию и решил, что это Клод играет на флейте, как он часто делал, сидя у двери хижины. Но когда вышел на поляну – никогда не забуду! – и остановился, глядя на осветившее небесный свод северное сияние, вдруг услышал такие звуки… Невозможно описать. Словно играли ангелы. И я снова посмотрел на небо, ожидая увидеть крылатые создания. Вернувшись домой, я рассказал о том, что пережил, но мне никто не поверил. Все засмеялись и стали утверждать, что это пастухи играли на своих дудках. Переубедить я никого не смог. Но спустя несколько ночей то же самое услышала жена и удивилась не меньше меня. Однако патер Дени страшно ее напугал, сказав, что эта музыка предрекает смерть ребенка: мол, ее часто слышат те, в чей дом приходит смерть.

Услышав это, Эмили похолодела от неведомого прежде суеверного страха и не смогла скрыть своих чувств от отца.

– Но, несмотря на пророчество патера Дени, наш мальчик выжил, месье.

– Патер Дени! – повторил Сен-Обер, с терпеливым вниманием слушавший повествование о далеких днях. – Значит, мы недалеко от монастыря?

– Да, месье. Монастырь Сен-Клер стоит поблизости, на морском берегу.

– Ах! – внезапно что-то вспомнив, воскликнул Сен-Обер. – Монастырь Сен-Клер!

Эмили заметила на лице отца отпечаток горя, смешанного с ужасом. Он застыл в неподвижности и сейчас, в серебряном свете луны, напоминал склонившуюся над могилой мраморную статую.

– Но, дорогой отец, уже поздно, – обратилась к нему Эмили, спеша развеять печальные мысли. – Вы забываете, что вам необходим отдых. Если позволит наш добрый хозяин, я приготовлю вам постель, так как знаю ваши привычки.

Сен-Обер опомнился и с улыбкой попросил дочь не беспокоиться, а чересчур увлекшийся воспоминаниями Лавуазен поднялся и, извинившись за то, что до сих пор не позвал дочь, вышел из комнаты.

Спустя несколько минут он вернулся вместе с дочерью – приятной молодой женщиной, от которой Эмили узнала, что ради удобства гостей кому-то из членов семьи придется отказаться от своих кроватей, и выразила сожаление. Однако милая Агнес, любезностью и готовностью помочь не уступавшая отцу, поспешила ее успокоить. Таким образом, было решено, что кое-кто из детей и Мишель переночуют в соседнем доме.

– Если завтра я почувствую себя лучше, дорогая, – заметил Сен-Обер, – выедем рано и отправимся домой. В нынешнем состоянии здоровья и настроения я не склонен к дальнему путешествию и очень хочу поскорее вернуться в Ла-Валле.

Эмили тоже соскучилась по дому, но решение отца ее расстроило, так как доказывало, что он чувствует себя намного хуже, чем желал признать.

Сен-Обер удалился, чтобы отдохнуть, и Эмили отправилась в отведенную ей маленькую спальню, но не легла в постель, а вспомнила недавний разговор о душах усопших. Тема живо ее волновала, так как оставалось все меньше сомнений, что дорогой отец вскоре пополнит их число. В задумчивости облокотившись на подоконник, она устремила взгляд в усыпанное звездами небо – приют лишенных телесной оболочки душ. Бесцельно созерцая бескрайний синий купол, она, как прежде, обратилась мыслями к величию Господа и к постижению будущего. Ни единый отзвук земного мира не нарушал покоя. Веселые пляски стихли, крестьяне разошлись по домам. Ночной воздух застыл в неподвижности, и лишь изредка тишину прорезал звон овечьего колокольчика или стук закрываемой оконной рамы. Вскоре смолкли даже эти редкие напоминания о близком присутствии людей. Охваченная возвышенным, благоговейным поклонением, Эмили оставалась у открытого окна до тех пор, пока не наступила полночь, а луна не скрылась за лесом, вновь и вновь обращаясь мыслями к бурной реакции отца на сообщение о смерти маркиза де Виллеруа и печальной судьбе маркизы. Причина его острых переживаний глубоко ее заинтересовала, тем более что отец ни разу не упоминал Виллеруа.

Наконец она вспомнила, что завтра ей рано вставать, и легла в постель.