Читать книгу Смертельно опасны - Антология - Страница 3

Шай ударила коня пятками; передние ноги у того подогнулись, и не успела она понять, что происходит, как, увы, распрощалась с седлом.

Те несколько мгновений, что девушка болталась в воздухе, дали ей возможность прикинуть шансы. На первый взгляд – ничего хорошего, да и стремительное приближение земли не оставило времени на более подробную оценку. Шай изо всех сил постаралась смягчить ущерб от удара – как и всякий раз, когда на нее сваливалась очередная неудача, – но земля не дала ей толком сгруппироваться, хорошенько потрепала и безвольной куклой швырнула на островок иссушенного солнцем кустарника.

Пыль осела.

Она помедлила секунду, чтобы протолкнуть в легкие хоть немного воздуха. Потом еще одну потратила на стон, ожидая, пока мир перестанет вертеться. Третью – на то, чтобы опасливо пошевелить рукой и ногой, готовясь к тошнотворной вспышке боли, которая покажет, что что-то сломано и ее жалкому подобию жизни вот-вот настанет конец. Она бы даже обрадовалась, – значит, можно просто растянуться на земле и больше никуда не бежать. Но боли не было. Ну, по крайней мере, если не считать всего того, что уже и так болело. Похоже, жалкой тени, какую представляла собой ее жизнь, еще не пришла пора раствориться в сумерках.

Исцарапанная, ободранная и покрытая пылью Шай кое-как поднялась, выплевывая песок. За прошедшие месяцы она наглоталась его вдоволь, но ее не оставляло мрачное предчувствие, что этот раз – не последний. Конь лежал в нескольких шагах от нее: покрытый пеной бок вздымался, передние ноги почернели от крови. Стрела Нири вошла ему в плечо – не настолько глубоко, чтобы убить или мгновенно затормозить, но так, что от интенсивного движения кровь лилась ручьем. А при том, как бешено они скакали, стрела убила коня так же верно, как копье в сердце.

Было время, когда Шай привязывалась к лошадям. Время, когда – пусть с людьми она, пожалуй, обходилась резко и чаще всего была права – на животных у нее хватало неизвестно откуда бравшейся нежности. Но то время давно прошло. Теперь внутри Шай едва ли осталось что-то нежное – хоть в теле, хоть в душе. Так что ее брошенный скакун изошел кровавой пеной в одиночестве, не дождавшись утешающей ласки, а она припустила к городу, по первости слегка пошатываясь, но довольно шустро приходя в себя. Уж что-что, а бегать она натренировалась порядочно.

Хотя называть это городом – пожалуй, преувеличение. Шесть зданий, да и то для двух или трех из них слово «здание» было бы щедрым комплиментом. Лачуги из грубых досок, будто нарочно сколоченные без единого прямого угла, выжженные солнцем, облупившиеся от дождя, исхлестанные пыльным ветром, ютились вокруг немощеной площади и полуразвалившегося колодца.

Самое большое строение походило на таверну, бордель или факторию – или, скорее, на все это сразу. Над входом еще держалась кое-как покосившаяся табличка, но ветер стер слова, оставив на доске лишь несколько светлых полос. Теперь она гласила: «Ничто, нигде». Шай взбежала на крыльцо, перепрыгивая через ступени, выдавливая босыми ногами стоны из старых досок. В голове кипели мысли, как все разыграть, когда она окажется внутри: сколько отмерить правды, какой приправить ложью, чтобы состряпать историю поубедительней?

За мной гонятся! На пороге сделать судорожный вдох и постараться изобразить крайнее отчаяние – что ж, для этого сейчас, да и вообще в последние двенадцать месяцев даже играть особенно не придется.

Трое каких-то подонков! Потом – если, конечно, никто не узнает ее по портретам с надписью «Разыскивается!»: Они пытались меня ограбить! Это факт. Нет нужды уточнять, что деньги она сама украла из нового банка в Хоммено при помощи как раз этих троих почтенных джентльменов – и еще одного, но его с тех пор уже успели поймать и повесить.

Они убили моего брата! Совсем обезумели от крови! Ее брат преспокойно сидел дома, в чем она ему очень завидовала, а если ее преследователи и обезумели от чего-то, то верней всего от дешевого пойла, как обычно, но эту фразу она произнесет с тоненькой дрожью в голосе. При надобности Шай могла выдать те еще трели – в свое время она отточила их так, что заслушаешься. Ей представилось, как все в таверне вскакивают на ноги, спеша помочь даме, оказавшейся в беде. Они подстрелили моего коня! Приходилось признать: невелик шанс, что в дубленых шкурах, способных выжить в этой глуши, всколыхнутся рыцарские чувства, но все же вдруг судьба хоть разок сдаст ей выигрышные карты?

В жизни и не такое случается.

Она ввалилась в таверну, уже раскрывая рот, чтобы начать плести басню, и застыла на месте.

Внутри было пусто.

Там не просто не было людей, там не было ничего – и уж точно никаких выигрышных карт. В главном зале ни намека на мебель. По левую руку – узкая лестница и балкон вдоль стены, а наверху – зияющие дверные проемы. Светлые блики там, где восходящее солнце заглядывало в бессчетные щели меж растрескавшихся досок. Разве только ящерица шмыгнула в тень – уж теней-то тут имелось предостаточно. Изобильный урожай пыли серел на каждой поверхности, заполнил каждый угол. Пару секунд Шай просто стояла на месте, хлопая глазами, а потом бросилась обратно наружу, вдоль по шаткому крыльцу и к следующему зданию. Стоило ей толкнуть дверь, как та грохнулась с проржавевших петель.

Тут не оказалось даже крыши. Даже пола. Только стропила под беспечным розовеющим небом да голые балки над пятачком голой земли, столь же пустынной, как земля снаружи, раскинувшаяся на многие мили во все стороны.

Когда Шай вышла обратно на улицу, с ее глаз уже спала пелена надежды. Теперь она наконец заметила то, что ускользнуло от ее взгляда прежде. В окнах не было ни стекол, ни даже вощеной бумаги. Над разваливающимся колодцем не висела веревка. Нигде никаких животных – само собой, кроме ее мертвого коня, но тот служил лишь исключением, подтверждающим правило.

Это был иссохший труп давно мертвого города.

Шай стояла посреди этой забытой Богом дыры, застыв на носках босых ног, будто немедля хотела рвануть куда-то, вот только не знала куда. Она обнимала себя одной рукой, а пальцы другой бесцельно дергались и трепетали; кусала губу и судорожно втягивала воздух через крошечный зазор между передними зубами.

Даже по стандартам последних месяцев дела складывались паршиво. Но если она за это время хоть чему-то и научилась, так это тому, что любая ситуация может стать еще паршивее. Оглянувшись туда, откуда только что прискакала, Шай увидела на горизонте клубы пыли. В воздухе над седой землей дрожали три серых облачка.

– Вот черт, – прошептала она и еще сильнее прикусила губу. Достала из-за пояса ножик и вытерла короткое лезвие о грязную рубаху, как будто с чистым ножом у нее появилось бы больше шансов. Шай не раз говорили, что у нее богатое воображение, но даже ей было трудно представить оружие более жалкое. Она бы рассмеялась, если бы к горлу не подступали слезы. Если задуматься, в последние несколько месяцев ей что-то уж слишком часто хотелось плакать.

Как же так получилось?

Подобный вопрос скорее услышишь от сопливой девчонки, брошенной хахалем, а не от преступницы, за поимку которой дают четыре тысячи, и все же она не уставала его себе задавать. Да уж, та еще бандитка-сорвиголова! Впрочем, рисковать головой и в самом деле приходилось уже не раз, но вот с остальным по-прежнему возникали трудности. Печальная истина заключалась в том, что она отлично знала, как так получилось – точь-в‑точь как всегда. Беды валились одна за другой так стремительно, что оставалось только метаться туда-сюда, колотясь башкой, будто мотылек о стекло фонаря. За первым вопросом, как обычно, тут же последовал второй.

И что, черт дери, теперь делать?

Шай втянула живот – хотя там уже и втягивать-то было нечего – и дернула мешок за шнурки. Монеты внутри зазвенели тем особым звоном, какой умеют издавать одни только деньги. Там лежало около двух тысяч марок серебром. Можно было бы подумать, что в банке удастся добыть гораздо больше – вкладчикам-то банкиры втирали, что у них на руках всегда есть как минимум пятьдесят тысяч – но, оказывается, банкирам доверять можно не больше, чем грабителям.

Сунув руку внутрь, она вытащила горсть монет и швырнула на землю, оставив серебро блестеть в пыли. Это решение, как и большинство ее решений в последнее время, едва ли имело причину. Быть может, она подумала, что ее жизнь стоит куда дороже двух тысяч, – пусть никто больше так и не считал. Быть может, надеялась, что они заберут серебро и оставят ее в покое, хотя что она будет делать одна в проклятом городе-трупе – без коня, без еды, без оружия, – этот момент Шай еще не обмозговала. Плана у нее в голове определенно не было – уж по крайней мере такого, чтобы выдержал хоть какую-то критику. Ей никогда особо не удавалось продумывать все наперед.

Она сыпала серебро так, будто сеяла семена на материной ферме, от которой ее отделяли многие мили, годы и с десяток жестоких смертей. Кто бы подумал, что она будет скучать по нищенской хижине, сараю-развалюхе и заборам, вечно требовавшим починки? По упрямой корове, от которой не допроситься молока, по упрямому колодцу, в котором не наскрести воды, и по упрямой земле, где буйно растут одни лишь сорняки. По упрямой младшей сестре и по брату тоже. Даже по громадному, туповатому Лэмбу[3] с его шрамами. Шай все бы отдала сейчас, лишь бы снова услышать, как мать костерит ее своим визгливым голосом. В носу защипало, и она громко шмыгнула, а потом вытерла зачесавшиеся от слез глаза истрепанным рукавом. Некогда рыдать о минувшем. В приближающихся пыльных облаках уже можно было различить три темные точки всадников. Шай отшвырнула пустой мешок, кинулась обратно в таверну и…

– Ай! – Она разодрала босую ступню о торчащую шляпку гвоздя и за порог перевалилась, хромая. Жизнь – та еще паскуда, если вы не знали. Даже когда над головой у вас нависли серьезные беды, мелкие неприятности не упустят шанса тяпнуть за палец. Как же она жалела, что не успела прихватить свои сапоги! Просто чтоб сохранить хоть крупицу достоинства. Но чего не было, того не было – в частности, сапог и достоинства; и хоть сотню раз пожелай, но пустые желания правдой не станут – как занудно бубнил Лэмб всякий раз, когда она честила его, мать и свой горький жребий и клялась, что наутро же ноги ее не будет под их крышей.

Вспоминая себя прежнюю, она пожалела, что нельзя как следует врезать той Шай по морде. Впрочем, можно будет попробовать, когда выберется из этой передряги.

Вот только сначала надо разобраться с остальными желающими.

Шай поднялась по лестнице, прихрамывая совсем слегка, но чертыхаясь от всего сердца, и только наверху заметила, что на каждой второй ступеньке остались кровавые отпечатки. Вид блестящей дорожки следов, ведущих прямо к ее ноге, совсем было подкосил ее, но вдруг сквозь пелену паники проступило что-то вроде идеи.

Она пробежала по балкону, не забывая плотно прижимать окровавленную ступню к доскам, и свернула в самую дальнюю пустую комнату. Потом подняла ногу, крепко зажав рану, чтобы остановить кровь, допрыгала обратно до первого дверного проема от лестницы и притаилась в тени.

Жалкие потуги, нечего сказать. Такие же жалкие, как ее босые ноги, крохотный ножик, добыча в две тысячи марок и заветная мечта живой добраться до дома – той самой убогой дыры, из которой она когда-то столь же страстно мечтала выбраться. Едва ли даже такие придурки, как ее преследователи, попадутся на этот трюк. Но что еще она могла сделать?

Когда ставить почти нечего, приходится выбирать рисковые комбинации.

Компанию ей составляло лишь ее собственное дыхание, эхом отдающееся в пустоте, – тяжелые выдохи и рваные вдохи, от которых глотке было почти больно. Так дышат те, кто напуган едва не до усрачки и совершенно не знает, что делать дальше. Она просто не представляла, как ей выкарабкаться. Если все же удастся вернуться на ферму, она каждое утро будет вскакивать с постели и плясать от счастья, на каждый нагоняй матери станет отвечать поцелуем, никогда больше не наорет на сестру и даже Лэмба не будет высмеивать за его трусость. Обещая себе все это, Шай тайком жалела, что она, увы, не из тех, кто держит свои обещания.

Снаружи послышался топот копыт. Она подползла к окну, из которого было видно половину дороги, и посмотрела вниз так осторожно, будто заглядывала в ведро, полное скорпионов.

Вот и они.

На Нири было все то же грязное старое одеяло, перетянутое веревкой на поясе. Сальные волосы торчали во все стороны. В одной руке он держал поводья, а в другой – лук, из которого подстрелил ее коня. Лезвие тяжелого топора у него на ремне было так же тщательно вычищено, как все остальное в его отвратительной внешности было запущено. Додд, низко надвинув на глаза потрепанную шляпу, робко сутулился в седле, как всегда рядом с братом – будто щенок в ожидании трепки. Шай хоть сейчас была бы не прочь отвесить трусливому дураку оплеуху. Для начала. Третьим был сам Джег – сидел осанисто, будто лорд какой, в неизменном красном плаще, длинные замызганные полы которого стекали по крупу мощного жеребца. Он оглядывал здания с голодной ухмылкой; высокая шляпа у него на голове, которая, как он считал, придавала ему шику, слегка покосилась, словно труба погорелого дома.

Додд указал на монеты, которые валялись на земле вокруг колодца, перемигиваясь в солнечных лучах.

– Деньги бросила.

– Похоже на то, – сказал Джег. Голос его звучал так же жестко, как голос его брата – мягко.

Она смотрела, как они спешиваются и привязывают лошадей. Ни одного торопливого движения. Будто только что вернулись с приятной прогулки верхом и теперь готовились провести уютный вечерок в почтенной компании. Спешить им было некуда. Они знали, что она тут, что никуда не денется и что помощи ей ждать не приходится – и она тоже это знала.

– Ублюдки, – прошептала Шай, проклиная тот день, когда связалась с ними. Но, в конце концов, с кем-то же надо было связаться? А выбирать можно только из того, что попадается на пути.

Джег потянулся, раскатисто втянул носом воздух и неспешно сплюнул, а потом вытащил из ножен клинок. Это была изогнутая сабля с хитровыделанной медной рукоятью. Саблей своей он жутко гордился и всем рассказывал, что выиграл ее в поединке с офицером Союза, но Шай знала, что он украл ее, как и почти все остальное его снаряжение. О, как она насмехалась над ним из-за этой дурацкой сабли! Но сейчас была бы не прочь поменяться – сомкнуть ладонь на эфесе клинка, а Джегу оставить собственный карманный нож.

– Дымок! – проорал он, и Шай поморщилась. Она понятия не имела, кто выдумал ей эту кличку. Какой-то зубоскал вывел ее на объявлениях о розыске, и все, как идиоты, подхватили. Может, потому что у нее была привычка исчезать, словно дым. Ну, или потому что она провоняла этим запахом и вечно вставала людям поперек горла, а еще ее то и дело куда-то заносило ветром.

– Выходи, Дымок! – Оклик Джега эхом отскочил от фасадов мертвых зданий, и Шай съежилась, отступив чуть дальше в темноту. – Выходи, и мы обойдемся с тобой поласковей, когда найдем!

Надежда, что они просто заберут деньги и отчалят, вылетела в трубу. Им хотелось еще и получить за нее награду. Она прижала язык к щели между зубами и беззвучно прошептала: «Мрази». Бывают такие парни – чем больше им даешь, тем больше они начинают требовать.

– Придется ее ловить, – услышала она в тишине голос Нири.

– Ага.

– Я предупреждал, что придется.

– Смотри только штаны не обмочи от радости, что вышло по-твоему.

– Говорил же, что придется.

– Так кончай талдычить и приступай к делу.

– Эй, а ведь денежки-то тут, – вкрадчиво заметил Додд, – можем просто прибрать их да свалить, и вовсе нет нужды…

– Неужто мы с тобой вправду между одних и тех же ног на свет вылезли? – осклабился Джег, глядя на брата. – В жизни не видел большего тупицы.

– Тупица, – поддакнул Нири.

– Думаешь, я так просто брошу четыре тысячи марок, чтоб их вороны склевали? Ты подбери тут все, Додд, а мы накинем узду на нашу кобылку.

– Где она, как по-твоему? – спросил Нири.

– Мне казалось, ты у нас великий следопыт…

– Ну да, в пустыне, но мы-то не в пустыне.

Джег, вскинув бровь, оглядел заброшенные хижины.

– Хочешь сказать, тут у нас мегаполис, что ли?

Мгновение они молча смотрели друг на друга. Пыль у них под ногами взвилась вихрем и снова осела.

– Она где-то тут, – сказал Нири.

– Да ну? Какая удача, что со мной самый зоркий, как он сам считает, парень к западу от гор, а то ведь я бы не заметил, что ее дохлая лошадь валяется в десяти долбаных шагах отсюда. Да, она где-то тут.

– Где, как думаешь? – спросил Нири.

– А где бы ты сам засел?

Нири оглядел здания; когда взгляд его прищуренных глаз скользнул по таверне, Шай дернулась в сторону от окна.

– Вон в том, наверное, ну да я – не она.

– Конечно, не она, раздери тебя на части. Знаешь, как я вас отличаю? У тебя сиськи больше, а мозги – меньше. Будь ты ею, мне бы и искать ее ни хрена не пришлось, согласен?

Снова молчание – и порыв пыльного ветра.

– Наверное, – сказал Нири.

Джег снял шляпу, почесал ногтями потные волосы, а потом криво нахлобучил ее обратно.

– Ты посмотри там, а я проверю соседний. Но сучку не убивать, усек? А то получим только половину награды.

Шай отступила подальше в тень, чувствуя, как спину под рубашкой щекочут капельки пота. И надо же было попасться в этой ничтожной дыре! Да еще этим никчемным отбросам. Да еще босиком. Она этого не заслужила. Ей всего лишь хотелось, чтобы о ней заговорили. Чтобы память о ней не стерлась в ту же секунду, как она сдохнет. Теперь-то она видела, как тонка грань между скукой и откровенным перебором впечатлений. Но, как чаще всего и случалось, прозрение дохромало до нее, опоздав на добрый год.

Услышав скрип досок под ногами Нири – или, может быть, одно только звяканье его огромного топора, – Шай втянула воздух сквозь щель между зубами. Ее всю трясло. Вдруг навалилась такая слабость, что она едва удержала нож, – о том, чтобы им замахнуться, можно было и не мечтать. Может, пришло время сдаться? Выбросить нож за порог и сказать: «Я выхожу! Я не буду драться! Вы победили!» Улыбнуться, кивнуть, поблагодарить их за предательство и за любезность, когда они запинают ее до полусмерти или отстегают кнутом, или переломают ей ноги – или еще какое развлечение придумают перед тем, как оттащить на виселицу.

Казней она насмотрелась довольно, и зрелище ей никогда не нравилось. Стоять в кандалах, слушая, как зачитывают твое имя и преступление, и надеяться на какую-нибудь нежданную отсрочку, которой не будет, пока на горле у тебя затягивают петлю. Молить о пощаде или изрыгать проклятия, хотя ни то ни другое ни вот на столечко ничего не изменит. Дрыгать ногами в воздухе, высунув язык, пока не нагадишь себе в штаны на потеху точно таким же подонкам, как ты. Ей представилось, как Джег и Нири будут стоять в первом ряду ухмыляющейся толпы и глядеть, как она танцует воровской танец, болтаясь в петле. И нацепят-то, пожалуй, какие-нибудь еще более смехотворные шмотки, купленные в счет награды за ее голову.

– В задницу вас, – беззвучно выдохнула она в темноту и оскалила зубы, услышав, как Нири шагнул на нижнюю ступеньку.

Она всегда была до чертиков своевольной. Еще когда пешком под стол ходила, – если кто-то говорил ей, что все должно быть вот так и так, она сразу же принималась думать, как все переиначить. Мать называла это ослиным упрямством и винила во всем кровь духов. Это твоя проклятая кровь, – как будто Шай была на четверть дикарем по собственной воле, а не оттого, что ее матери вздумалось покувыркаться с бродячим духом-полукровкой, который – что совсем неудивительно – оказался никудышным пропойцей.

Шай решила драться. Она, само собой, проиграет, но не сдастся без боя. Заставит ублюдков убить ее и этим хотя бы отберет у них половину награды. Трудно ожидать, чтобы от таких мыслей рука стала верней, и все же они помогли ей. Ножик еще дрожал, но теперь от того, как крепко она стискивала рукоятку.

Для человека, провозгласившего себя великим следопытом, Нири довольно паршиво умел тихо подкрадываться. Она слышала, как шумно он сопит, остановившись на верхней ступеньке – так близко, что можно было бы коснуться, если бы их не разделяла тоненькая дощатая стена.

Под его весом застонала половица, и все тело Шай напряглось, каждый волосок вздыбился. Вот она увидела его – но он не бежал на нее с топором в кулаке и жаждой убийства в глазах, а крался по балкону вдоль цепочки кровавых следов, вскинув лук и метя совсем не туда, куда следовало бы.

Шай твердо верила: когда жизнь дарит тебе подарок, надо хватать его обеими руками, а не размышлять о том, в каких рассыпаться благодарностях. Она бросилась на Нири сзади, оскалив зубы. Из горла вырвалось низкое рычание. Он резко повернул голову, сверкнув белками глаз, и следом повернулся лук. Наконечник стрелы блеснул, отыскав где-то в этой заброшенной дыре солнечный луч.

Она низко пригнулась и схватила его за ноги, с силой ударившись плечом ему в бедро, отчего Нири закряхтел, сцепила руки и плотно обхватила его под задницу. В нос хлынула вонь – от него несло лошадьми и кислым потом. Он отпустил тетиву, но Шай уже распрямлялась; с рыком, с воплем она резко дернулась вверх и, хоть Нири и был верзилой, перекинула его прямехонько через перила так же ловко, как кидала мешки с зерном на ферме у матери.

На секунду он завис в воздухе, широко раскрыв рот и глаза от изумления, а потом с хриплым возгласом рухнул вниз и проломил доски пола.

Шай поморгала, едва решаясь поверить. Голова горела, и она коснулась кожи пальцем, наполовину ожидая, что стрела торчит прямо у нее из мозгов, но повернулась и увидела, что та вонзилась в стену позади. Такой исход ее устроил гораздо больше. И все же по макушке текла кровь, склеивая волосы и щекоча лоб. Должно быть, об лук поцарапалась. Достать бы этот лук, и у нее появился бы шанс. Она сделала шаг к лестнице и остановилась как вкопанная: в дверях стоял Джег. На фоне залитой солнцем улицы его длинная изогнутая сабля казалась черной.

– Дымок! – проревел он, и она зайцем метнулась вдоль по балкону по цепочке собственных кровавых следов, ведущих в никуда. Тяжелые сапоги Джега затопотали к лестнице. Шай на полном ходу ударилась в последнюю дверь плечом и вырвалась на свет, на новый балкон с задней стороны здания. Забралась босой ногой на низкие перила – стоять и думать некогда, куда проще послушаться голоса своевольной крови и надеяться, что как-нибудь пронесет, – и прыгнула. Бросилась на хлипкий балкон здания напротив, через переулок, дрыгая руками и ногами с таким неистовством, словно эти припадочные судороги помогли бы ей улететь дальше.

Руки поймали перила, ребра врезались в доски; Шай соскользнула ниже, кряхтя, ища, за что уцепиться, отчаянно попыталась подтянуться и втащить себя наверх, почувствовала, как что-то шатается…

И вся побитая временем деревянная конструкция с мучительным скрипом истерзанного дерева оторвалась от стены.

Полет снова подарил ей несколько мгновений на то, чтобы обдумать свое положение. Снова на первый взгляд – ничего хорошего. Она едва успела вскрикнуть, как земля – старый враг, от которого не скрыться, – настигла ее, смяла левую ногу, швырнула кувырком, напоследок грохнула по ребрам и выбила воздух из легких.

Шай откашлялась, потом застонала, а потом сплюнула еще песка. То, что она угадала утром, предсказав, что не в последний раз его глотает, не сильно подняло ей настроение. На балконе, с которого она спрыгнула, стоял Джег. Он сдвинул шляпу на затылок, хмыкнул и снова скрылся в доме.

В руке у нее остался зажат кусок перил, прогнивший насквозь. Прямо как ее надежды. Она отшвырнула его и перевернулась, снова ожидая волны боли, которая возвестит, что ей крышка. Но боли не было. Конечности работали. Она пошевелила ступнями и решила, что может встать, но потом подумала, что торопиться не надо. Была вероятность, что встать ей придется в последний раз.

Она выбралась из кучи сломанных досок у стены, и ее тень упала на дверной проем. Услышав внутри здания тяжелые шаги Джега, Шай застонала от боли и принялась отползать, работая задницей и локтями и подволакивая ногу. Крохотный ножик она упрятала за запястье, а другой ладонью загребла уличную пыль.

– Куда это ты собралась? – Джег поднырнул под низкую притолоку и вышел в переулок. И так здоровенный детина, сейчас он казался просто великаном. Джег был бы на полголовы выше, даже если бы Шай стояла, и, пожалуй, почти в два раза тяжелее, даже будь она сыта. Он небрежно опустил тяжелую саблю и двинулся к ней вальяжной походкой, выпятив нижнюю губу языком и смакуя момент триумфа.

– Ловко с Нири управилась, а? – Джег слегка подтолкнул шляпу вверх, так что стала видна линия загара на лбу. – Ты сильнее, чем кажешься. Ну да парень – такой дурак, что и без твоей помощи свалился бы. Со мной эти шутки не пройдут.

Не факт, но об этом пусть ему расскажет ее ножик. Даже крошечное лезвие может оказаться дьявольски красноречивым, если ткнуть им куда надо. Она еще раз отпрянула, поднимая пыль, сделала вид, что хочет встать, но только попыталась перенести вес на левую ногу, как тут же со стоном осела обратно. Чтобы изображать израненную, особое актерское мастерство ей сейчас не требовалось. Шай чувствовала, как кровь катится по волосам и щекочет лоб. Джег вышел из тени, и низкое солнце ударило ему в лицо, заставив прищуриться. Точно как она хотела.

– До сих пор помню тот день, когда первый раз тебя увидал, – продолжал он трепаться, наслаждаясь звуком собственного голоса. – Додд прибегает весь очумевший от радости и говорит, что видел Дымок, ту самую, чья мордашка висит на каждой стене близ Ростода, за которую дают четыре тысячи марок. А какие истории про тебя ходят! – Он присвистнул, и она снова отпрянула, причем постаралась поджать левую ногу под себя, убедившись, что та не подведет в нужный момент. – Уж с таким трепетом о тебе болтают, будто ты демон с парой мечей в каждой руке. Представь мое разочарование, когда я увидел перед собой долбаную пигалицу с дыркой в зубах, испуганную девчонку, от которой за милю несет ссаньем. – Как будто сам Джег летним лугом благоухал! Он сделал еще один шаг вперед и протянул к ней лапищу. – Так, не царапайся, ты дороже стоишь живая. Не хочется…

Левой рукой она швырнула в него горсть пыли, а правой изо всех сил оттолкнулась от земли и вскочила на ноги. Джег попытался увернуться и зарычал, когда песок ударил в лицо. Наугад махнул саблей, но она бросилась на него, пригнувшись, и лезвие просвистело у нее над головой, взлохматив волосы. Силой замаха Джега развернуло, она поймала его за взметнувшуюся полу плаща и вонзила ножик в руку с саблей, у самого плеча.

Он сдавленно закряхтел, а Шай вытащила ножик и пырнула снова, распоров лезвием рукав и плоть внутри него и едва не скользнув по собственной ноге. Она уже заносила нож в третий раз, но тут его кулак с хрустом обрушился на ее челюсть. Она отшатнулась, неловко перебирая босыми ногами в пыли. Вцепилась в угол здания и зависла так на пару секунд, чтобы вытряхнуть туман из черепа. В паре шагов от нее, капая слюной с оскаленных зубов, Джег пытался переложить саблю из безвольно повисшей правой руки в левую, но никак не мог выпутать пальцы из причудливого медного эфеса с плетеным узором.

Когда события разворачивались быстро, на Шай находил стих просто действовать, не думая ни о милосердии, ни о последствиях, да и вообще ни о чем. Сколько всего с ней приключалось, и именно эта привычка не раз спасала ей жизнь. Собственно, она же и втянула ее в это дерьмо. Впрочем, стоит слегка попривыкнуть, и поймешь, что любой дар – палка о двух концах. Проклятием Шай было то, что, натворив дел, она начинала думать слишком много, но это уже другая история. Стоило Джегу перехватить саблю, и ей настал бы конец, вот и вся недолга, так что пришлось броситься на него снова, не дожидаясь, пока улица перестанет вращаться перед глазами. Он попытался высвободить руку, но ей удалось вцепиться в нее свободной ладонью. Шай прижалась к нему, держась за плащ, и принялась бешено тыкать его лезвием – в живот, в ребра, опять в ребра. Она рычала, а он кряхтел с каждым ударом ножа, который едва не выскальзывал из ее ноющих пальцев.

Джег схватил ее за рубашку, наполовину оторвав рукав по шву, и попытался оттолкнуть в сторону, когда Шай ударила снова. Но в его толчке не было силы, и она лишь отшатнулась на шаг. Туман в голове рассеялся, и ее больше не шатало, а вот Джег споткнулся и упал на одно колено. Она высоко подняла нож, размахнулась двумя руками и обрушила его прямо на его дурацкую шляпу, смяв ее и вогнав лезвие в череп по самую рукоять.

Шай отшатнулась, ожидая, что он просто повалится ничком. Вместо этого он вдруг рванулся вверх, как верблюд, которого она как-то видела на ярмарке. Поля шляпы наехали ему на глаза до самой переносицы, из макушки вертикально торчала рукоятка ножа.

– Ты куда делась? – Слова мешались в кучу, будто он говорил с полным ртом камней. – Дымок? – Его качнуло в одну сторону, потом в другую. – Дымок?

Джег зашаркал к ней, взбивая пыль. Сабля повисла на окровавленной правой руке, чертя дорожки в песке у его ног. Он поднял левую ладонь – пальцы были напряжены, но запястье болталось – и начал тыкать ею шляпу, словно пытался вытереть что-то, что попало ему в глаза.

– Жымок? – Одну сторону его лица свело судорогой, и оно до жути неестественно задергалось. Хотя, может быть, и естественно – для человека, у которого нож в башке. – Ымок? – С изогнутых полей шляпы капала кровь, сбегая красными ручейками по щеке, и уже заметно промочила ему рубашку, но Джег все приближался, дергая окровавленной рукой и стуча рукояткой сабли по ноге. – Ы‑ок? – Шай пятилась, не в силах отвести глаз. Ее собственные руки ослабели, все тело кололо иголками. Наконец спина уперлась в стену. – Ы‑о?

– Заткни пасть! – Она бросилась на него, толкнула и опрокинула на землю. При этом сабля свалилась с его руки, но окровавленная шляпа все так же держалась на голове, пришпиленная ножом. Джег медленно перевернулся на живот, хлопая по земле правой рукой и подтягивая левую под плечо, словно хотел приподняться.

– О, – шепнул он в песок и затих.

Шай медленно отвернулась и сплюнула кровь. Слишком часто за последние несколько месяцев ей приходилось ею давиться. Тыльной стороной дрожащей ладони вытерла мокрые глаза. В то, что произошло, трудно было поверить. Казалось, она едва приложила к этому руку. Словно это был кошмар, от которого вот-вот проснешься. Она зажмурилась, потом открыла глаза, но он все лежал на том же месте.

Шай глотнула воздуху и с силой вытолкнула его из легких, стерла слюну с губ и кровь со лба, вдохнула еще раз и заставила себя выдохнуть. Потом подобрала меч Джега, стиснув зубы, чтобы ее не вывернуло. Тошнота накатывала волнами в унисон с пульсирующей болью в челюсти. Черт, как же хотелось присесть! Просто взять и замереть. Но она заставила себя отвернуться и с трудом поплелась к задней двери таверны, той самой, в которую всего пару секунд назад вышел Джег – еще живой. Нужно трудиться целую жизнь, чтобы вырастить человека, и всего несколько секунд, чтобы прикончить.

Нири, уже успевший выкарабкаться из ямы, которую пробил в половицах, стискивал руками окровавленную штанину и явно пребывал в раздражении.

– Ну что, поймал ты эту тварь? – спросил он, щурясь на дверь.

– О, еще бы.

Глаза у него округлились, и он, похныкивая, попытался подтащить себя к лежащему поблизости луку. Шай подошла и подняла длинную саблю Джега; Нири обернулся, в ужасе таращась на нее и отчаянно закрываясь рукой. Она со всей силы плашмя ударила по ней лезвием, и он со стоном прижал руку к груди. Следующий удар пришелся по голове; Нири, подвывая, повалился лицом в половицы. Она прошлепала босыми ногами мимо него, сунула саблю за ремень, подхватила лук и вытащила из колчана несколько стрел, а потом двинулась к двери, на ходу натягивая тетиву, и выглянула на улицу.

Додд по-прежнему собирал монеты в пыли и складывал в мешок, все ближе подползая к колодцу. Ему было невдомек, как сложилась судьба его приятелей, но это не так уж удивительно, как могло показаться. Если какое слово и подходило Додду больше всего, так это слово «невдомек».

Она мягко сошла с крыльца таверны, ступая на края ступенек, чтобы не заскрипели ненароком и не предупредили его, наполовину подняла лук и хорошенько прицелилась в Додда, который копошился в пыли спиной к ней. По его рубашке расплылось темное пятно пота, и она хорошенько подумала, не сделать ли это пятно мишенью, выстрелив ему в спину. Но убить человека не так-то легко, особенно если сперва хорошенько подумать об этом. Под ее взглядом он поднял последнюю монету, положил в мешок, а потом привстал, затянул шнурки и с улыбкой обернулся.

– Я все подо…

Какое-то время они не двигались. Он склонялся над мешком серебра посреди пыльной улицы; солнце освещало его неуверенную улыбку, но глаза, скрытые в тени дешевой шляпы, глядели с откровенным испугом. Она стояла на нижней ступеньке таверны – окровавленные босые ноги, окровавленный разбитый рот, окровавленные волосы, прилипшие к окровавленному лбу. Но лук в ее руках не дрожал.

Он облизал губы, сглотнул и снова облизал их.

– Где Нири?

– Ему сейчас не очень хорошо. – Она сама удивилась тому, какая сталь звучала в ее голосе. Словно говорил кто-то вовсе ей не знакомый. Наверное, Дымок.

– Где мой брат?

– Ему еще хуже.

Додд сглотнул, дернув потной шеей, и начал потихоньку отступать назад.

– Ты что, его убила?

– Забудь о них и не шевелись.

– Слушай, Шай, ты ж не собираешься в меня стрелять, а? Мы ж с тобой столько вместе пережили. Ты не выстрелишь. Это ж я. А? – Его голос звучал все тоньше и тоньше, но он по-прежнему пятился к колодцу. – Я не хотел, чтоб все так вышло. Это не я придумал!

– Конечно, нет. Чтобы что-то придумать, надо для начала подумать, а тебе это не под силу. Ты просто делал что велено. Пусть даже это значило, что меня повесят.

– Послушай-ка, Шай…

– Я сказала, не шевелись. – Она подняла лук, и тетива больно врезалась в окровавленные пальцы. – Ты глухой, что ли, черт тебя дери?

– Погоди, Шай, давай просто поговорим обо всем, а? Поговорим. – Он заслонялся дрожащей ладонью, словно надеясь остановить ею стрелу, и не отрывал от Шай светло-голубых глаз, и у нее в памяти вдруг всплыл тот день, когда она впервые увидела его. Он стоял, прислонившись к стене конюшни, и улыбался беззаботно и легко: ума у парня было немного, зато веселья хоть отбавляй. А у нее с тех пор, как ушла из дома, с весельем была явная напряженка. Не подумаешь даже, что и сбежала-то она как раз на его поиски.

– Я знаю, что оплошал, но… я ж ведь идиот. – И он попробовал улыбнуться, хотя губы у него дрожали не меньше, чем рука. Пары улыбок Додд стоил – по крайней мере для начала. И пусть виртуозным любовником он не был, но постель согреть умел, а это уже что-то. Да к тому же прогонял ощущение, что она одна-одинешенька против всего света, а это даже больше, чем что-то.

– Не шевелись, – повторила Шай, но уже мягче.

– Ты в меня не выстрелишь. – Он все крался к колодцу… – Это ж я, ну? Я. Додд. Ты только не стреляй. – И крался… – Я знаешь что сделаю, я просто…

Она выстрелила.

Странная вещь этот лук. Вскинуть его, натянуть тетиву, вложить стрелу, прицелиться – все это требует усилий и мастерства, и решимости. А чтобы отпустить тетиву – ничего не надо. Просто перестаешь ее держать, и все. На самом деле, раз прицелившись, уже легче выстрелить, чем сдержаться.

Додд стоял едва ли в десятке шагов от нее; стрела пролетела между ними, на волос миновала его руку и тихо вонзилась в грудь. Отсутствие звука ее даже удивило. Впрочем, плоть – штука мягкая. Особенно по сравнению с наконечником стрелы. Додд сделал еще один неверный шажок, словно до него не совсем дошло, что в него попали, и очень широко распахнул глаза, а потом, моргнув, уставился на древко.

– Ты в меня выстрелила, – прошептал он и осел на колени. Кровь уже растеклась по рубашке темным овалом.

– Черт, я же тебя предупреждала! – Она швырнула лук на землю, вдруг жутко разозлившись и на него, и на Додда.

Тот уставился на нее.

– Но я не думал, что ты выстрелишь.

Она уставилась на него в ответ.

– Я тоже. – На мгновение повисла тишина. Снова поднялся ветер, завертев вокруг них пыль. – Прости.

– Прости? – прохрипел он.

Возможно, это самая большая глупость, какую она только сморозила в своей жизни, хотя выбирать можно было бесконечно, но что еще оставалось сказать? Никакими словами стрелу не вытащишь. Она вяло пожала плечами:

– Ну да.

Додд поморщился, подняв руку с серебром, и обернулся к колодцу. У Шай отвисла челюсть; она бегом кинулась к нему, а он повалился на бок и швырнул мешок в воздух. Тот перевернулся, потом еще раз, описал дугу и начал опускаться, хлопая шнурками. Шай попыталась ухватить его, бросилась вперед, потянулась, упала…

И застонала, врезавшись ноющими ребрами в каменную стенку колодца. Правая рука хлестнула вниз, во тьму. На мгновение ей показалось, что она вот-вот сорвется следом за мешком – что, пожалуй, послужило бы достойным завершением дня, – но тут колени снова уперлись в землю за стенкой.

Она поймала его за нижний угол, вцепившись обломанными ногтями в потрепанный холст. Шнурки болтались в пустоте, а вокруг в колодец сыпались ошметки земли и куски камня.

Шай улыбнулась. Впервые за этот день. А может, и за весь месяц.

И тут мешок раскрылся.

Серебро осыпалось в темноту мерцающим дождем, позвякивая и стуча о земляные стены, исчезая в чернильной пустоте, а следом настала тишина.

Она оцепенело выпрямилась.

Медленно попятилась прочь от колодца, обхватив себя одной рукой. В другой болтался пустой мешок.

Посмотрела на Додда. Тот лежал на спине с торчащей из груди стрелой, не сводя с нее влажных глаз, и дышал неглубоко и часто. Скоро вздохи замедлились, а потом замерли вовсе.

Шай пару секунд постояла, а потом сложилась вдвое, и ее вывернуло на землю. Внутри почти ничего не было, потому что она давно не ела, но внутренности, болезненно скрутившись, вытолкнули все, что могли. Пока она стояла, упираясь руками в колени, отсмаркиваясь и отплевываясь от желчи, ее колотило так, что она уж думала – упадет.

Чертовски болели ребра. И еще рука. И нога. И лицо. Царапин, вывихов и ушибов было столько, что она с трудом отличала одно от другого – все тело казалось одним гребаным пульсирующим синяком.

Взгляд против воли обратился к трупу Додда, и Шай, в предчувствии новой волны тошноты, заставила себя отвернуться и уставиться на горизонт, в дрожащую полосу пустоты.

Нет, не пустоты.

Там поднималась пыль. Она еще раз вытерла лицо о разорванный рукав, теперь уже такой грязный, что им можно было скорее запачкаться, чем отчиститься. Потом выпрямилась, прищурилась и всмотрелась в даль, едва веря своим глазам. Всадники. Без сомнения. Довольно далеко, но не меньше дюжины.

– Вот черт, – прошептала она, закусив губу. Если все продолжится в том же духе, она скоро насквозь ее прожует. – Вот черт! – Шай закрыла лицо ладонями и зажмурилась, спрятавшись в рукотворной темноте и отчаянно надеясь, что все это какая-то ошибка. Но ведь не первая ее ошибка, а?

Однако, когда она отняла руки от лица, клубы пыли никуда не делись. Жизнь – та еще паскуда, о да, и чем ниже упадешь, тем охотнее она даст тебе пинка. Шай уперла руки в бока, выгнула спину и протяжно заорала в небеса, не замолкая, пока не сдались ноющие легкие:

– Че-е‑о‑орт!

Крик эхом отразился от стен зданий, но быстро затих. Ответа не последовало. Разве что тихое жужжание мухи, которая начинала проявлять некоторый интерес к Додду. Лошадь Нири поглядела на нее пару секунд, а потом отвернулась с выражением глубочайшего безразличия. Теперь к невзгодам Шай добавилось еще и больное горло. Пришлось задать себе стандартные вопросы.

И что, черт дери, теперь делать?

Стиснув зубы, она стащила с Додда сапоги и уселась в пыли рядом с ним, чтобы натянуть их на себя. Не впервой им было вот так валяться вместе. Хотя мертвым он до этого не бывал. Сапоги оказались ей чересчур велики, и все же любые сапоги – это куда лучше, чем вообще никаких. Обувшись, она потопала обратно в таверну.

Нири, жалобно поскуливая, пытался встать. Шай пнула его в лицо и опрокинула на спину, выдернула из колчана остальные стрелы да еще забрала у него с пояса тяжелый нож. Снова выйдя на солнце, она подняла лук и нахлобучила себе на голову шляпу Додда – та тоже оказалась великовата, но хотя бы обещала защитить от восходящего солнца. Потом она свела всех животин вместе и связала веревкой – дело нелегкое, потому что крупный жеребец Джега был последней сволочью и, казалось, твердо решил вышибить ей мозги копытом.

Разобравшись с этим, она хмуро обернулась к клубам пыли. Да, всадники точно направлялись к городу, причем явно спешили. Теперь уже стало видно, что их скорее девять или десять – на два или три лучше, чем двенадцать, но все равно весьма и весьма неприятно.

Представители банка в поисках украденных денег. Охотники за головами в поисках награды за нее саму. Еще какие-нибудь бандиты с хорошим чутьем на близкую добычу. Которая теперь, так уж вышло, покоилась на дне колодца. Да и вообще это мог быть кто угодно. Шай обладала сверхъестественной способностью наживать врагов. Она вдруг заметила, что ее взгляд успел перекочевать на Додда, лежавшего лицом вниз в пыли, с безвольно раскинутыми босыми ногами. Единственное, с чем ей везло еще меньше, так это с друзьями.

Как же так получилось?

Она тряхнула головой, сплюнула через щелку между зубами и, вскочив на коня Додда, повернула его прочь от надвигающихся облаков пыли – черт его знает, к какой именно четверти компаса.

Шай ударила коня пятками.

Меган Эбботт[4]

Меган Эбботт родилась в округе Детройта, окончила Мичиганский университет со степенью бакалавра английской литературы, получила степень доктора английской и американской литературы в Нью-Йоркском университете и преподавала литературу, писательское мастерство и киноведение в Нью-Йоркском университете, а также в университете штата Нью-Йорк в Осуиго. Ее первый роман, «Die a Little», был опубликован в 2005 году; с тех пор она завоевала репутацию одного из самых выдающихся авторов современного нуар-детектива и, по мнению газеты «Сан-Франциско кроникл», право «претендовать на трон лучшего стилиста в жанре детектива со времен Рэймонда Чандлера». Перу Эббот принадлежат романы «Queenpin», который получил в 2008 году премию Эдгара Алана По, «The Song Is You», «Bury Me Deep» и «The End of Everything». Самая недавняя книга Эббот носит название «Dare Me». Среди других ее работ: антология «A Hell of a Woman: An Anthology of Female Noir», где она выступила редактором, и монография «The Street Was Mine: White Masculinity and Hardboiled Fiction». Меган Эббот живет в Форест-Хиллс, штат Нью-Йорк. Ее веб-сайт можно найти по адресу meganabbott.com.

Изящный, но душераздирающий рассказ, представленный ниже, повествует о том, что некоторые вещи просто невозможно оставить в прошлом, как бы мы ни старались. Кроме того, раз заглянув в чужое сердце, вы уже никогда не сумеете забыть, что там увидели, – даже если это сердце человека, которого вы любите больше всего на свете.