Читать книгу Бой бабочек - Антон Чиж, Лана Вилан - Страница 13

Засадой служили кусты. Господин с букетом прятался старательно, не хуже кота, поджидающего птичку. Птичка не желала появиться. Он уже потерял терпение за два часа, что убил в зелени. На всякий звук подъезжающей пролетки высовывал голову, как утопающий над волнами, убеждался, что надежда снова обманута, и скрывался за ветками. Мысль, блестящая и прекрасная, что толкнула на этот поступок после маяты ожиданий, теперь казалась не такой уж блестящей. Кроме разочарования, господина мучил голод. Запахи, что бессовестно неслись с летней веранды ресторана, мутили голову и сводили желудок. Покинуть пост ради жаркого или салатов было крайней низостью. Перед тем, что он хотел осуществить.

Наконец его терпение было вознаграждено. К театру подъехала открытая карета-фиакр с добрыми лошадьми и кучером в модном костюме грума, который держал на манер удочки английский хлыст. В карете была она. В вызывающей шляпке и ярком красном платье. Сердце господина сжалось от счастья, он не мог вздохнуть. Кучер открыл дверцу, сняв цилиндр; она опустила туфельку на подножку, подала руку кучеру, вот она сходит. Да чего же он ждет?!

Господин ринулся из засады с таким рвением, что чуть не пропахал носом газон, только чудом удержав равновесие. Подбежав к даме, упал на одно колено и протянул ей букет.

– О, прекрасная Отеро! – срывающимся голосом провозгласил он. – Вы великая и прекрасная, вы единственная и бесподобная. Вы – звезда! Вы моя звезда! Примите этот скромный дар горячего сердца!

Привычно взяв букет, дама позволила себе победную улыбку.

– Мерси, мон шер, – сказала она, стараясь обойти назойливого господина.

Он рванулся к ней, чуть не разбив колено о камни.

– Еще мгновение, прекрасная Отеро! Знайте, я, Грохольский, завтра умру здесь за вас, за вашу честь, за ваш талант! – Он, как нищий, протянул к ней ладонь.

Отеро чуть заметно поморщилась, букет мешал ей. Переложив его на другую руку, она подала несчастному поклоннику правую. Грохольский припал лбом к шелковой перчатке, не смея коснуться губами. И замер в немыслимом счастье.

Это становилось несносным. Отеро вырвала руку, слегка улыбнулась и пошла к открытым дверям театра.

Там ее поджидал господин моложавого вида, с идеально уложенными усиками и прической, какую мог позволить себе настоящий денди. На происходящее он взирал с нескрываемым цинизмом. Михаил Вронский, известный столичный режиссер, ценил не столько искусство в себе, сколько себя в искусстве. Он умел оказаться полезным хозяину театра. Публика принимала его постановки с неизменным успехом, так что он поверил в свой талант, как в сторублевую ассигнацию. Поверил так искренне, что убедил всех. Тем более что подтверждения получал чуть не каждый день от актрис и певиц, в основном от молоденьких, желавших поступить на сцену. В этом сезоне ему выпал счастливый билет: Отеро пожелала, чтобы концерты и даже великий бенефис готовил именно он. Что подняло Вронского на недосягаемую высоту, с которой он взирал на несчастного поклонника, стоявшего в уличной пыли.

Проходя мимо, Отеро бросила ему букет. Вронский поймал его с изяществом.

– О прекрасная, вы прекрасны, как утро! – сказал он чуть игриво.

– Как надоели эти нищие сумасшедшие! – с сильной экспрессией проговорила Отеро, брезгливо смахнув с перчатки невидимые следы.

Вронский изучил звезду и знал, что это не злость, не обида, не дурной нрав, а обычный испанский темперамент, который в русских условиях казался вулканом страсти. И завораживал публику. Вернее – половину мужской публики. Ту, что любила погорячее. Засунув букет под мышку, Вронский пошел за звездой, которая направлялась к своей гримировальной комнате.

– А у нас новость, – сказал он на совсем недурном французском, говоря на нем увереннее, чем звезда. – Милашка Кавальери созвала репортеров петербургских газет…

Отеро остановилась так резко, что режиссер чуть не наткнулся на нее.

– Какая дрянь! – выразительно сказала она. – У нас был договор, что будем вместе отвечать репортерам!

– Она передумала, – с невинным видом ответил Вронский.

Звезда резко выкинула руку, будто отгоняла муху.

– Она за это заплатит! Я пожалуюсь месье Александрофф! Если он не примет мер, я откажусь от бенефиса!

Вронский комично закрыл глаза ладонями, выронив букет.

– Только не это, прекрасная! Мы, ваши почитатели, этого не переживем! Неужели возвращать билеты? Пощадите!

За что тут же получил легкий шлепок по чисто выбритой щеке.

– Вы гадки, Мигель! Так нельзя!

Сообразив, что позволил лишнего, Вронский поймал ударившую ручку и нежно погладил.

– Прекрасная, как вы могли подумать! Мое сердце целиком принадлежит вашему искусству. И оно страдает от боли!

Она насторожилась.

– Что случилось? Не скрывайте, Мигель!

Вронский огляделся, проверяя, нет ли чужих ушей. И приблизился к прекрасному ушку Отеро.

– Говорят, – понизив голос, сказал он, – что милашка Кавальери получила записку с угрозами. Это большая тайна, но вы понимаете, у нас сразу все становится известным…

Эмоции взорвались без предупреждения.

– Какая тварь! – прорычала Отеро. – Какая подлость! Возбуждать к себе интерес подобным нечестным способом! О, гадина с невинным личиком!

Вронский счел, что самое время подбросить немного уголька в бурлящий котел.

– И это еще не все… Говорят, в театре уже полиция. Не просто полиция, а даже сыскная. Чего доброго, следует ожидать жандармов!

«Уголек» пришелся в самый раз. Отеро разразилась испанскими народными выражениями, которым место не в театре, а на базаре.

– Вот и сейчас по сцене рыскают, – продолжил он раздувать пожар. – Затея милашки удалась вполне.

Поток брани иссяк внезапно. Как и начался. Отеро топнула ногой и, сдвинув густые черные брови, посмотрела перед собой. С решимостью, на какую способна настоящая испанка, пораженная коварством в сердце. Ну, или что-то в этом роде.

– Мигель, я могу рассчитывать на вашу помощь?

– Я ваш раб, прекрасная! – ответил Вронский.

– Ради меня вы готовы на многое?

– Что прикажете, прекрасная!

– Эта ведьма, эта потаскуха должна получить свое! – Отеро схватила режиссера за рукав и увлекла за собой в гримерную. Щелкнул дверной замок. Чтобы непрошеный визит не помешал репетиции режиссера со звездой.

Крепкий дуб двери почти не пропускал звуков. Абсолютно ничего не слышно, если только не приникнуть ухом к замочной скважине. Да и то, кроме частых вздохов, ничего не разобрать. Но кто бы решился подслушивать?!