Читать книгу Правда и справедливостьToм I. Варгамяэ - Anton Hansen Tammsaare - Страница 6

И начался труд, бесконечный труд… Начался труд, которого должно было хватить и на следующее поколение. Ведь хозяин, хоть и женился всего каких-нибудь два месяца назад, уже думал о будущем поколении; смысл женитьбы он видел прежде всего в детях. Стоило ли селиться на Варгамяэ с мыслью, что после тебя здесь будут жить совсем чужие люди? Нет, с такими мыслями можно было бы селиться где угодно, только не на Варгамяэ. Андрес чувствовал — приобретенный участок земли налагает обязанности, которых не сбросишь, если ты честный человек.

Андрес с радостью купил бы все Варгамяэ и жил бы себе здесь, точно князь, но другой человек опередил его, купив уже раньше вторую усадьбу. Тагапереский Пеару приехал из Тухалепа, более глухого, упрятанного за болотами места, чем Варгамяэ. Он всегда говорил, что ушел от волков к людям. Андрес, наоборот, мог бы сказать, что от людей попал к волкам, ведь он был родом из сухих мест. Однако он этого не говорил, потому что считал, что везде живут люди — и близ шоссейных дорог, и за болотными гатями.

С тех пор как Андрес впервые побывал на Варгамяэ, одна мысль неотступно сверлила его мозг: а что, если когда-нибудь все Варгамяэ станет его собственностью, собственностью его детей? Может быть, под влиянием этой навязчивой мысли Андрес и остановил свой выбор именно на Варгамяэ. Помог в этом и хундипалуский Тийт, живший еще дальше, за болотами, по ту сторону реки, — жил он на своем холме один и делал там все, что ему заблагорассудится. Здесь Андрес с ним и встретился, и Тийт сумел так все расписать, что Андрес остановился на Варгамяэ.

На первых порах Андресу пришлось отогнать от себя все мысли о будущем: потянулись серые будни. Все постройки, начиная с жилого дома и кончая скотным двором, оказались запущенными, заброшенными. Хуже всего обстояло дело с горницами7 — в них можно было жить только летом. Зимой, в морозы, придется перебираться в жилую ригу, где в углу стояла печь, огромная, точно слон. Перед устьем ее был очаг с крюками для котлов, на углу печи — зажим для лучины.

Стерню в прошлом году так и не лущили — усадьба подлежала продаже, прежний хозяин не знал, долго ли еще здесь пробудет, а работать для другого не было смысла. Новому хозяину предстояло и с этим как-то управиться, так что забот и хлопот было по горло. В обеденные часы, когда лошадь отдыхала, Андрес подправлял то одно, то другое. Изгородь в усадьбе того и гляди завалится, ворота еле держатся. У самых дверей дома паслись свиньи. В ригу и даже в чистые комнаты тупорылые пробирались тотчас, стоило только оставить дверь приоткрытой. Делать нечего, пришлось приколотить к дверным косякам доски, чтобы порог стал повыше и свиньи не могли забираться в дом. Когда хозяйка запротестовала, хозяин сказал:

— Детей у нас пока нет, а взрослые перешагнут.

— А ведра и ушаты?.. Кто их таскать будет? — спросила Крыыт.

— Ушат с питьевой водой поставь на дворе, а ведро не такое и тяжелое, чтоб его не перетащить, — ответил Андрес.

Так доски и остались прибитыми к косякам. Крыыт никогда больше не напоминала о них мужу, хотя они досаждали ей с утра до ночи — то и дело приходилось перелезать через них с тяжелой ношей.

Конечно, Андрес мог бы устроить так, чтобы свиньи не лезли к двери, но для этого нужно было бы переставить все загородки во дворе и даже часть наружной изгороди. Так он вначале и предполагал сделать, но когда оказалось, что нет жердей и кольев, да и времени не урвать, он оставил все по-старому до тех пор, пока не отстроит горницы заново. Так появилась еще одна причина для постройки чистых комнат: чтобы свиньи не лезли в дом и можно было снять доски над порогом.

Вокруг жилья все было голо, только у ворот росла рябина, да у стены дома, увитой хмелем, стояла чахлая березка; но и эти деревья были посеяны ветром или птицами, а не посажены рукой человека. Андрес считал, что так не годится, что тут надо что-то предпринять; но на этот год все оставил по-прежнему — когда новые комнаты будут готовы, тогда видно будет. Сейчас другой, более неотложной работы было по горло, где тут о красоте думать. Ведь домочадцев было всего трое — сам Андрес, Крыыт и пастух Ээди. Работника и работницу они пока не наняли.

В тот день, когда хозяин впервые вышел пахать, ему сильно не везло. Он впряг в соху молодую кобылу, так как медлительность старой его раздражала. Но кобылка оказалась норовистой; особенно горячилась она среди камней, которые притаились на поле, точно стая серых волков, готовых каждую минуту наброситься на сошник. Еще полбеды, если камень лежит поверху, но горе тебе, если он притаился в земле, тогда только треск идет. Вот этих-то подземных камней и боялся хозяин больше всего — от них он не умел уберечься. Один из них отхватил-таки, в конце концов, кусок сошника. Андрес взял новую соху, покрепче. Но теперь, когда он натыкался на камни, стали лопаться тяжи и рваться гужи. На третий день разлетелась на куски дуга. Хозяин потерял терпение и несколько раз огрел лошадь кнутом, но от этого она только больше разгорячилась. Чиня соху, Андрес ругал лошадь и сердился на жену за то, что она принесла в приданое такую ретивую кобылу.

— А ведь ты хвалил ее, когда мы сюда ехали, — заметила Крыыт. — Говорил, что копыта у нее словно лукошки и шагает она быстрее, чем иная лошадь бежит.

— Мне за сохой рысака не нужно, — ответил Андрес. — Так и чешет, словно по шоссе.

Через несколько дней хозяину стало яснее ясного, что, как бы там ни было, а с коварными камнями надо сразу повести борьбу: те, что поменьше, поддеть рычагом, те, что покрупнее, — раскалить огнем.

К этой беде вскоре добавилась новая — вода. В низинах почва на поле была такая вязкая, что не выдерживала лошадь. Вода здесь так и бурлила, нечего было и думать, что когда-нибудь тут можно будет пахать и сеять. Хозяин заговорил об этом с бобылем Мадисом, и тот ответил:

— А если даже вспашешь и посеешь, то что соберешь? Одни сорняки — лебеду да чертополох.

— И лен не вырастет? — спросил Андрес.

— Попробуй, прежний хозяин его мало сеял, — уклончиво ответил Мадис.

К субботнему вечеру новый варгамяэский хозяин совсем выбился из сил. Как хорошо, что завтра можно будет передохнуть. Об этом он и думал, сидя на колоде у кучи хвороста, а хозяйка в это время сновала из дома в амбар, из дома в хлев, быстро-быстро. И каждый раз, когда она входила в дом или выходила оттуда, с легкой ношей или с тяжелой, ей приходилось переступать через доску, прибитую над порогом. Но хозяин не видел этого, хоть и сидел лицом к двери; да и хозяйка почти перестала это замечать — так она за неделю свыклась с варгамяэской жизнью.

— Слышишь, сколько здесь, на болоте, птиц, — сказал хозяин, когда она проходила мимо него. — Прямо гудит все вокруг холма.

— Я по утрам слушаю, когда хожу коров доить, — ответила хозяйка и, вернувшись из дома, продолжала: — Но с журавлями им не сравниться. Ну и глотки у них.

— Куропатка для своего роста тоже здорово орет, — сказал хозяин.

— Да, птица красивая, а голос противный, — заметила хозяйка. — Словно и не птичий вовсе.

Хозяйка пошла в хлев, а хозяин стал слушать, как кричат журавли, куропатки, тетерева, бекасы, утки — они, видно, залетели с реки в какую-нибудь канаву или в лужу под холмом. Внизу, на выгоне, куковала кукушка.

Утром в воскресенье хозяин с хозяйкой поехали в церковь, так что молодой кобыле пришлось и сегодня ходить в хомуте. Можно было бы, конечно, и пешком пройти эти семь-восемь верст, да не к лицу это хозяевам: пешком ходят лишь батраки да батрачки, а хозяева — разве что в том случае, если на телеге никак не проехать.

Ради одной только церкви новый варгамяэский хозяин с хозяйкой сегодня, может, и не вышли бы из дому: но им необходимо было нанять работника и работницу. Наем производился перед трактиром, а чаще — в самом трактире. Туда-то и зашел варгамяэский Андрес; Крыыт осталась в телеге.

Долго сидела она так одна, жуя двухкопеечную французскую булку, которую муж купил для нее в трактире, глядела на чужих людей, а те рассматривали ее. На соседней телеге сидела, пригорюнившись, крестьянка, такая же чужая для Крыыт, как и все остальные. Долго присматривалась та к незнакомой молодухе, прежде чем решилась обратиться к ней:

— Гляжу я, гляжу, а никак признать не могу. То ли глаза мои притупились, то ли еще что. Ты, видать, новая варгамяэская хозяйка, туда ведь ждали новых людей.

— Верно, я — варгамяэская хозяйка, — ответила Крыыт.

— Ну вот, — заметила старуха. — А я сижу и думаю — кому бы это быть, как не варгамяэским! Больше здесь чужих нет, все свой народ... Молодая ты, детей нет?

— Нет еще, — ответила Крыыт, покраснев до ушей, так как старуха пытливым взглядом окинула ее стан. — Всего несколько месяцев как повенчались.

— Ну, тогда конечно, откуда им быть. Да пойдут дети… пойдут, никуда не денутся. Дети должны быть, иначе что за жизнь. А я из Аасеме, старая хозяйка. Аугуст мне сноху в дом привел, так то — молодая хозяйка, так ее называют. Да какая она хозяйка! Надеется только, что будет хозяйкой, когда мы со стариком с дороги уйдем. А пока старый Ааду держит вожжи в своих руках. Уж он их не выпустит, в могилу готов с собой унести, такой у меня старик. Аасеме — последняя усадьба, не доезжая варгамяэской гати, слева на краю болота.

— Значит, это та самая усадьба, где кто-то стоял во дворе, когда мы на закате мимо проезжали, — сказала молодуха, оживляясь.

— Она самая, — подтвердила соседка. — Солнце как раз садилось, когда вы ехали. Я у гумна стояла, меня вы не видели, а посреди двора стояла Леэна — она из амбара вышла с ведром в руках.

— Будто и впрямь что-то несла в руках, я видела, — сказала молодуха, обрадовавшись, что нашелся человек, с которым у нее есть какие-то общие воспоминания.

Так у варгамяэской молодухи завязалось первое знакомство — перед трактиром, когда она, сидя в телеге, ждала мужа. Говорила, главным образом, аасемеская хозяйка — рассказывала о себе самой, о житье-бытье своей семьи и всей округи. Она называла места и людей, о которых Крыыт раньше ничего не слыхала. Да и самый смысл рассказа часто оставался для нее туманным. Однако слушала она с удовольствием, так быстрее проходило время.

Вскоре к ним подошли и другие хозяйки — им любопытно было узнать, с кем это разговаривает возле трактира аасемеская старуха. Немного погодя все вокруг знали, что варгамяэская молодуха ищет батрачку, и у каждой нашлось кого посоветовать. Вскоре появились и батрачки; хозяйка выбрала себе подходящую и даже успела договориться с ней. Дело было только за хозяином, который должен был дать свое согласие.

Андрес в это время сидел в трактире за чекушкой водки. Сам он был не большой охотник до хмельного, из его стакана чаще отхлебывали новые знакомые. Прикладывался к водке и новый работник, которого Андрес успел нанять. У того язык стал быстро заплетаться — ведь он был совсем еще мальчишка, лет семнадцати-восемнадцати. На конфирмации он уже побывал, считал себя взрослым, так что и водку старался пить, как настоящий мужчина. Был он невысокого роста, но кряжистый, с сохой мог управиться.

Варгамяэский Андрес надеялся встретиться в трактире и со своим соседом. Но, видимо, напрасно. Пеару, хоть и был в трактире, все время оставался на господской половине, расхаживал там в рубашке, меховом жилете и в носках. Собутыльником его был кассиаруский Яска — владелец большой усадьбы, барышник, занимавшийся закупкой быков для имения и прочими доходными делами. Сегодня к ним присоединились волостной староста, волостной судья и кубьяс8 из имения — все люди важные и деликатные. Позже на господскую половину прошмыгнул полевой объездчик с мызы — ему нужно было переговорить с варгамяэским Пеару о каких-то старых делах, тянувшихся с прошлой осени.

Варгамяэский Андрес собирался покинуть трактир, когда Пеару появился в дверях господской половины, все еще в жилете, но уже в русских сапогах. Худощавый, невысокий, лет за тридцать, белобрысый, с реденькой бородкой и прищуренными глазами — таков был хозяин варгамяэского Тагапере. Покачиваясь, широким шагом он направился прямо к стойке, словно все должны были перед ним почтительно расступиться — ведь он идет с господской половины.

— Что угодно варгамяэскому барину? — громко спросил трактирщик.

Но варгамяэский барин пока ничего не желал, он явился лишь себя показать и на других посмотреть.

— Здравствуй, сосед, — осмелился обратиться новый варгамяэский хозяин к старому. Тот смерил его долгим взглядом.

— Что твое «здравствуй» стоит, козявка ты этакая, — ответил Пеару. — Или, может быть, ты...

— Да, я и есть тот самый человек, — докончил новый хозяин.

— Подумаешь — человек! — усмехнулся Пеару. — Хорош человек — покупает усадьбу, из которой я уже вышиб двух хозяев. И тебя вышибу...

— Бог троицу любит: авось третий останется, — молвил Андрес.

— Останется, как бы не так! — снова усмехнулся Пеару. — А я останусь. Жил до тебя, буду жить и после. Жил и буду жить. Со мной никто не мог справиться, не справишься и ты. Меня зовут Пеару Муракас.

— А меня — Андрес Паас. С одним человеком я всегда справлялся, а с двумя только черт справится.

Пеару сделал вид, будто и не слышал имени нового соседа. Он пренебрежительно отвернулся от Андреса и нарочито громким голосом заказал две корзины пива. Он собирался заказать лишь одну, но теперь взял две — пусть новый сосед знает, с кем имеет дело. И когда корзины понесли на господскую половину, Пеару повернулся к соседу и сказал:

— Пойдем, я тебя пивом угощу.

— Нет, дорогой сосед, сегодня я не пойду, как-нибудь в другой раз, — возразил Андрес.

— Чего там в другой раз, идем сейчас! Я хоть за весь трактир заплачу, мне это ни черта не стоит.

Он взял Андреса под руку и хотел было потащить его на господскую половину. Но тот заартачился:

— Оставь на этот раз, дорогой сосед, меня жена ждет в телеге.

— Жена! — воскликнул Пеару. — И ее сюда приведем, пусть и жена выпьет, ведь и у нее рот есть. Я плачу! Хозяин, бутылку женской водки!

Появилась женская водка в бутылке с длинным горлышком, и старый варгамяэский хозяин потащил нового из трактира — ему хотелось поглядеть на соседскую молодуху. Вслед за ними вышли из трактира еще несколько человек: они знали, что им будет над чем посмеяться. Кое-кто выглядывал из окна.

Но Крыыт и слышать не хотела о том, чтобы идти в трактир, даже с телеги не слезла. Не хотела она и водку пить из бутылки с длинным горлышком, пока муж с соседом не настояли на этом. Только тогда взяла она из рук Пеару бутылку, однако не отхлебнула, а только приложилась губами к горлышку, так что в рот ничего не попало.

Это обидело Пеару. Неужто у него такая плохая водка, что соседской молодухе и отведать не годится! Он взял свою бутылку и, решив угостить стоявших здесь женщин, пустил ее вкруговую. Когда больше половины водки было выпито, он снова принялся тащить Андреса на господскую половину. Но так как тот упирался, Пеару схватил его за грудки, словно собирался силой принудить соседа идти с собой.

— Хочешь с новым соседом силой померяться, а сам даже без куртки, — пошутил Андрес.

— Мужики, кто принесет мне куртку с господской половины? — крикнул Пеару, не выпуская соседа.

Однако не нашлось никого, кто хотел бы принести Пеару куртку. Тогда он снова крикнул, все еще держа Андреса за грудки:

— Кто одолжит мне свою куртку? Корзину пива тому, кто даст свою куртку! Две корзины!

Мужики, окружавшие варгамяэских соседей, только посмеивались, однако никто не спешил снять с себя куртку.

— Дорогой сосед, — сказал Андрес, — сегодня у нас ничего не выйдет, нет второй куртки.

Это обидело дорогого соседа. Глаза у него засверкали. Выпустив Андреса, он крикнул:

— Кто хочет водки? Кто хочет женской водки?

Но прежде чем кто-либо успел протянуть руку за бутылкой, она разлетелась вдребезги, ударившись о стену дома. Сам Пеару, пошатываясь, зашагал обратно в трактир.

7 Дома в крестьянских усадьбах того времени строились обычно так: из сеней дверь направо вела в так называемые чистые комнаты, или горницы (kambrid): peretuba – общую комнату и tagatuba — заднюю комнату. Дверь налево вела в большое помещение с печью, где под потолком, на колосниках или балках, сушился необмолоченный хлеб. Эту комнату называли rehetuba — жилая рига. За ней, под одной крышей, находился и овин (rehealune).

8 Кубъяс — помощник мызного управляющего, надсмотрщик.