Читать книгу Рудольф. На основе реальных событий. Часть 1 - Антон Сасковец - Страница 3

1918. Хутор Гаврилово, 20 км от Пскова

– А ведь он у нас отрекся, здесь. В Пскове. – Микелис Калнин неодобрительно пожевал губами, и его борода зашевелилась, отбрасывая на стену причудливую тень. – Поезд тогда, в феврале, от станции Дно сюда вернулся. Вот тебе и Псков.

– Я не знал, – Рудольф с интересом посмотрел на отца. – Вот как, значит. И это тоже… у нас.

Он помолчал, потом спросил негромко, словно их могли услышать давно заснувшие сестры:

– Ты не жалеешь, что уехал тогда из Латвии? Кстати, тебе привет от них… От Карлиса. Забыл зимой передать, в суете.

– О чем мне жалеть, сын? – Микелис пожал плечами. – Посмотри, как за четыре года поднялось хозяйство. И раньше не бедствовали, а теперь вообще хорошо живем. Еда есть, никто нас не трогает. Да и под немцами сидеть небось не сахар!

Рудольф потемнел лицом и промолчал. Да, наверное, в Пскове и в Латвии сейчас невесело: за годы войны он всякого успел наслушаться о том, как немцы наводили порядок на занятых ими территориях. Один Калиш чего стоил. И, конечно, хорошо, что папа перед войной увез семью на этот хутор. Поначалу решение вызвало у домашних ужас. Променять треть дома на Великолуцкой, в центре города, прямо рядом с Дворянским собранием, на жизнь лесного хутора! Зато теперь у них есть еда, а в Пскове сейчас немцы… И дело Революции, конечно, правое, но… Жизнь поворачивалась какой-то странной стороной.

Несколькими часами раньше Рудольф, который в этот день был дежурным по Кронштадтской пограничной роте на станции Торошино, сидел у стола и читал листовку товарища Безродного: «Ко всем рабочим – сознательным пролетариям!». Читал с легкой улыбкой, пока не дошел до строк:

«Посмотрите на Австрию, Англию, Францию, Голландию, Италию, Германию, Швецию, Данию и др. Разве под напором лавы возмущения рабочих не дрожит и не рвется кора буржуазного всевластия. Разве не колеблются троны коронованных и некоронованных королей?

Глупец или преступник тот, кто при виде всего этого будет еще сомневаться в том, что всемирное восстание рабочих неизбежно, и в том, что оно будет непосредственным следствием этой войны!»

Рудольф поморщился. В который раз он слышал эти заклинания про мировой пожар по окончании войны и пылкие рассуждения о солидарности рабочих разных стран. Весной 1917-го, вернувшись после полугодового обучения во Франции в авиационный отряд, и после, став комиссаром авиадивизиона, он как мог одергивал горлопанов. Потому что еще в первый месяц обучения в Париже понял: французы свой путь к освобождению рабочих давно прошли, и требовать чего-то большего никто у них не будет – никто из разумных граждан. А их подавляющее большинство.

Рудольф пытался донести эту простую мысль до собеседников в России. Но уже через несколько недель осознал: люди слышат только то, что желают услышать, особенно когда находят в сладких голосах и надеждах основания для дезертирства. Горлопаны летом 1917-го года победили. Фронт распался, и немцы взяли Ригу. А потом и Псков…

Грустные мысли Рудольфа прервал приближающийся топот копыт, ржание лошади, а потом и знакомый молодой голос: приехал Отто Дуккуль. С Отто они познакомились в отряде «Волчья стая», куда товарищ Лебедев направил Рудольфа в горячие февральские дни – полгода назад. Каждый защитник Пскова был тогда на счету, немцы приближались, а самолеты 23-го отряда уже отправились на поезде в Москву. Бросить семью в опасности было для Рудольфа невозможно. И тогда Сергей Хорьков, прекрасный моторист и отличный командир, отпустил его из отряда, наказав остаться в живых и найтись… когда-нибудь потом.

Именно Отто благодаря железной воле (а подчас и железной руке) Рудольфа стал героем «Волчьей стаи» в ту мрачную и беззвездную ночь, когда немецкие самокатчики прижали их к узкой замерзшей лесной речке, простреливая противоположный обрывистый берег, и красные партизаны дрогнули. В первые минуты перестрелки, видя, как гибнут товарищи, слыша, как свистят вокруг пули и трещат от попаданий стволы деревьев прямо над головой, Отто испугался. И, бросив винтовку, тихонько пополз в сторону. Но Рудольф, поймав парня за ремень, бросил его рядом с собой на снег и, перейдя на латышский, прокричал тогда: «Смотри, как надо!».

И Отто, сначала робко, а потом все сильнее распаляясь, вслед за Рудольфом передергивал затвор винтовки, досылая новый патрон, находил цель, поднимался, стрелял и падал, раз за разом сдерживая наседавших немцев. Вдвоем они дали возможность своим отползти, а потом Отто прокатился метров десять по снегу вперед, прикрытый Рудольфом, и швырнул гранату, умудрившись поджечь немецкий мотоцикл и не пострадать. Бой они проиграли все равно, но Отто зауважали, а потом, уже в отряде у Баранова, он стал командиром взвода, несмотря на возраст.

Отто относился к Рудольфу как к старшему брату, тот платил парню ответной симпатией. И вот сейчас Рудольф, улыбаясь, поднялся навстречу подходившему, но Отто на улыбку не ответил, лицо его так и осталось хмурым, и только рукопожатие было, как и всегда, твердым не по годам. Он оглянулся, не услышит ли кто, а потом приблизил губы к уху Рудольфа.

– Завтра едут в Биркино и в Гаврилово, – Отто говорил тихо и твердо, причем по-латышски. – И Еким с ними. Тебе бы на хуторе переночевать…

Рудольф помрачнел, на секунду задумался, потом кивнул, хлопнул Отто по плечу и улыбнулся.

– Спасибо. – Глядя вслед парню, который, не задерживаясь, развернулся и ушел, Рудольф подумал еще мгновение и пошел к Василию Смирнову: договориться, чтобы подменил до утра. Папу действительно следовало прикрыть…

Всю дорогу от станции Торошино до хутора Гаврилово, что приютился на берегу лесной речки Кебь, Рудольф был задумчив. Ехал, покачиваясь в седле и иногда с удовольствием принюхиваясь к острым запахам осеннего леса. Он пытался ответить себе на вопрос, почему такие люди, как Еким, оказываются столь востребованными, примазываясь к делу Революции, которое тут же начинают называть святым. С тех самых пор, как Еким в юности бросил их на произвол судьбы в Мирожском монастыре под носом у жандармов, – дескать, решил, что они все равно попадутся, – Рудольф относился к ровеснику и земляку с неприязнью.

Случилась и еще пара неприглядных историй, пока они вместе учились в слесарной мастерской у старика Гартмана. Да и на фронте Еким, поговаривают, храбростью не блистал, а вот наушничеством прославился. И само собой Рудольф помнил февральскую историю со шлагбаумом. А теперь вот Еким ездит по деревням, отбирая хлеб у стариков. Хлеб нужен Революции, Петрограду, армии – это ясно. Но он ведь упивается своим делом, а главное – отбирает больше, чем нужно, причем у тех, кто не может ему возразить. Зато привозит хлеба много, и его хвалят. Что-то было здесь не так, и Рудольф все пытался расставить акценты правильно, как учил его всего два с небольшим года назад покойный поручик Калашников… Акценты не расставлялись.

И вот теперь, после ужина, они в полной тишине сидели вдвоем за чисто прибранным столом. Что-то принесет завтрашнее утро?

– Пойдем-ка спать, – сказал Рудольф отцу, отрываясь от мрачных размышлений. – Завтра вставать рано, и мне нужно обратно в часть. Пойдем спать, папа. С партизанами я все сам решу.

Наутро, когда копыта продотряда мягко застучали по тропинке около дома, Рудольф был готов. Над рекой еще стоял утренний туман, но солнце уже светило вовсю, и ярко-желтая листва берез на фоне голубого неба радовала глаз. Он спустился с крыльца, расстегнув кобуру, и спокойно ждал, пока раскрасневшиеся партизаны слезали с лошадей. Еким, конечно же, шел первым, но, увидев Рудольфа, шаг замедлил. Рудольф, улыбаясь, сделал несколько шагов навстречу.

– Привет, Еким, – голос звучал спокойно и весело, хотя Рудольф сдерживал рвущееся наружу презрение. Не время и не место выяснять отношения, тем более при сопляках. – Я уже все приготовил. Пошли.

И он, не оглядываясь, повел партизан к сараю, где стояло два мешка с зерном.

– Забирайте. – Показал Рудольф. – Для революционного Петрограда.

Двое партизан забрали по мешку и пошли к телеге, а третий, молодой и какой-то рябой, с плутоватой улыбкой глядя на Екима, проговорил:

– Проверить бы надо…

– Не надо, – Рудольф сказал это негромко, но внятно. Он без улыбки смотрел на Екима, положив руку на кобуру.

Оценив ситуацию, тот побледнел и повернулся к молодому:

– Иди. – А когда парень вышел из сарая, посмотрел на Рудольфа и нервно улыбнулся. Улыбка вышла неуверенной: – Ну чего ты, в самом деле?

– И ты иди, – Рудольф бесстрастно качнул головой в направлении выхода, пристально глядя в глаза Екиму. Тот отвел взгляд, кивнул и вышел из сарая. Рудольф не двигался, прислушиваясь. И только когда копыта продотряда затихли в лесной дали, он застегнул кобуру, провел рукой по лицу, вздохнул и вышел из сарая.

Осенний лес, пронизанный лучами солнца, был тих и прекрасен. Сейчас, когда все было уже позади, Рудольф наконец позволил себе расслабиться. И сразу же почувствовал, как острой иглой кольнула его тоска по небу, по звуку авиационного мотора, по настоящему делу. Да, сегодня он был на своем месте, защищая сестер и родителей. И решение остаться в феврале в Пскове было правильным. Но он собирался тогда оборонять семью от немцев. Как же так выходит, что защищать стариков и сестер теперь приходится от своих?..

А настоящее его место, конечно же, совсем не здесь… Рудольф с грустной улыбкой вспомнил, как восемь лет назад впервые осознал, что ему придется идти в армию. Как с грустью прощался на три года с жизнью столичного щеголя, купеческого шоффера, ожидая впереди только муштру и лишения. Кто же мог подумать тогда, что буквально через несколько месяцев всю его жизнь без остатка займет авиация!