Читать книгу Одиночество Григория Узлова: повесть суждений - Антон Шевченко (Аншеф) - Страница 4

Итак, я иду к метро, смотрю Москву и думаю, что Москва – город грешников и безумцев, погрязших в болоте «роскоши» и «комфорта», притом названия эти появились не столько из-за настоящего богатства, способного вызвать трепет и восхищение обывателя, сколько выигрышным сравнением с другими городами и сёлами, раскиданными маленькими точками по карте нашей Родины. Да, пришлось повторить, чтобы восстановить собственную мысль.

Как ярки же рекламы на домах и баннерах! Сверкают ли огоньки перед входом в кафе или ресторан, зазывает ли броскими красками афиша, рябят ли перед глазами вывески магазинов и торговых центров – всё это придаёт городу ослепительность, хоть каким-то образом прикрывающую его наготу. Каждое место пусто и обнажённо, но человек даёт ему одежду и наводит внешний лоск в зависимости от собственных вкусов и желаний. Ничем иным не отличается и столица, только подчас кажется, что украшательствам её занимался сумасшедший, настолько намешаны в Москве эпохи и стили, налезая и пытаясь удавить друг друга.

На одной улице можно разглядеть дворянские поместья начала девятнадцатого века, купеческие особняки времён модерна, монументальные дома советской эпохи и мёртвый стеклобетон современности. Они настолько перемешаны на каждой улице, что мозолят глаза своей несочетаемостью. Возможно, я перегибаю палку в своём критицизме, это характерно для любого города в мире, а не только для Москвы, но краем уха я слышал, что в Лондоне и Париже есть разделения районов на исторические и современные, авось в тех столицах проблему и решили, но насколько слухи эти есть правда, не могу судить вследствие отсутствия архитектурного образования и невозможности посетить обсуждаемые места лично, поэтому тему эту предлагаю закрыть.

В любом случае могу утверждать, что Москва представляет собою уникальный город, которым можно гордиться, закрыв глаза на все вероятные огрехи и проблемы. Мне в любом случае приятно бродить по центральным улицам, но стоит завернуть в закоулок – и можно попасть в не такую радужную и ослепительную обёртку проспектов, а в довольно мрачную излишку подворотен, просто пугающих своей пустынностью. Кажется, что если задержишься где-то, то оживут тени и набросятся на тебя, пытаясь увлечь за собой в своё царство, и запрут в темнице одинокой навсегда. Поэтому я и стараюсь ходить только под светом фонарей.

Однако более всяких тёмных дворов меня пугают новые здания в духе Москвы-Сити. Ко мне от удивления из разинутых ртов полетят вопросы – что же страшного есть в современной архитектуре? Не беспокойтесь, отвечу. Когда я прохожу мимо подобных построек, я ощущаю мертвечину и искусственность, исходящие от их безжалостного повторения на каждом столичном углу, в них нет чего-то цепляющего, будоражащего воображение, и эта мертвечина дополнительно тянет в болото Москву со всеми её окрестностями. Мне печально наблюдать это, когда даже сами по себе здания могут уродовать и даже уничтожать город! Я уж молчу пока что о людях, от коих тоже рождается немало бед, я говорю только о домах, о жителях просто отдельный разговор.

Стеклобетон – символ бешеного делячества и тотальной автоматизации, лицо сегодняшнего капитализма, ухмыляющегося беднякам своими светоотражающими окнами. Я мечтаю, чтобы здания эти рухнули и стёрлись, исчезли подобно языческим храмам, где приносили множество человеческих жертв, а каждый из жрецов упивался кровью и властью. Начальники в корпорациях и в компаниях поменьше, государственники и частники, успешные и на грани банкротства – они новые иерархи религии денег, многоликой как Сатана. Я хочу вспомнить библейскую историю о ростовщиках, выгнанных Иисусом из храма, может, и здесь следует повторить подобное действо ради избавления хоть от какой-то малой толики зла.

Я шагаю вдоль дорог, где ревут злые моторы, движущиеся домой или на работу, ненавидящие окружающий мир в любых его проявлениях и любящие только себя. Фары автомобилей подобны смертоносным лучам, губящим всё живое на своём пути. Их золотистые и серебристые пучки рыщут в поисках жертвы, они хотят ослепить кого-нибудь, чтобы человек не видел более. Машины ненавидят людей, потому что последние умеют чувствовать и наслаждаться жизнью, а первые холодны и предельно техничны в каждом шаге, где нет права на своё мнение или позицию – либо выполнил, либо вышел из строя, единица или ноль, принцип двоичного кода, беспощадный педант, вылезший на свет ещё задолго до появления компьютеров. Когда разум человека стал настолько развитым, что смог самостоятельно что-то изобрести, то как раз и материализовался технократический демон, не допускающий свободы и купающийся в своей непогрешимости. Он сопровождал людей во все эпохи развития, нашёптывая свои антигуманные мысли сильным мира сего, которые послушно, как панургово стадо, следовали им, ни разу не сомневаясь в правильности тех дьявольских умозаключений.

Назвать демона обычным технократом было бы смешно, это необходимая, но недостаточная характеристика. Тут важнее обратить внимание на то, что он ведёт правителей и прочих деятелей к некоему evanidis beneficium[1], притом за счёт как раз человеческих жертв и отступлений от морали. Благо сие было раем, Родиной, утопией, ради которого можно избавиться от ста для блага тысяч. Как уже было отмечено, путь всегда был ясен до изучения, логика сродни двоичному коду, что и ныне восхищает властителей умов. Я сам долго придерживался подобных взглядов, но со временем осознал, что если смерть даже одного человека есть трагедия, что же говорить о сотне, сотне трагедий, правильно ли это будет, нравственно ли даже с точки зрения стандартного человеколюбия, я уже молчу про системный гуманизм или религию, там было бы ещё более критическое отношение к происходящему. Но всем наплевать на совесть в нашем порочном мире, всем, от подзаборного босяка до большого начальника, всегда хочется здесь и сейчас, а что мешает, то должно быть убрано с дороги. Так и убеждает нас древний демон.

От подобных мыслей у меня разболелась голова и начали заплетаться ноги, больно печальны были мои выводы, если таковые можно вычленить в моём сознании, мне не хотелось мириться с ними, но что-то внутри подсказывало если не истину, то близость к ней, при условии её существования. В противном случае, при отсутствии истины как таковой, мои подробные излияния есть всего лишь бред полубольного человека, но более здорового, чем большинство окружающих его людей.