Читать книгу Пару штрихов тому назад - Антон Тарасов - Страница 32

Евгений возвращался домой из училища с мыслями о создании новой картины. Автобус был почти пуст. Никакие новые впечатления не разбавляли утренних, не заставляли отказаться от них в пользу новых, более ярких. Его что-то подгоняло как можно быстрее добраться до дома, взять в руки кисть и начать не медля.

В такие минуты Евгений совершенно забывал о себе. Забывал, что лучше не бежать домой, а медленно пройтись и зайти в магазин. Забывал, что нужно переодеться и привести себя в порядок. Забывал поесть, а если и ел, то на ходу, подчас не помыв предварительно руки – на них оставались следы угля, сангины, мела или масляных красок. Желание рисовать, творить было превыше всего.

В комнате Евгения всегда царил беспорядок. Мастерской у него не было – вернее, он в ней не нуждался. Ему выделили небольшое помещение в училище, где Евгений иногда рисовал. Но там ему работать не нравилось – не было того спокойствия, какое требуется для того, чтобы создать что-то действительно стоящее. Да и к тому же нужно было отрываться, чтобы ехать домой, а на следующее утро все начинать снова.

Дома же было хоть и тесно, но никуда не надо было спешить, да и никто посторонний не мог войти и отвлечь каким-то малозначительным вопросом лишь для того, чтобы под любым предлогом взглянуть на то, что создается на мольберте. Стул можно было ставить куда угодно, располагаться как хочется. Так было заведено – жена и дочка очень редко заходили в комнату, чтобы не мешать.

Полчаса подготовки – и Евгений был готов отразить на холсте все задуманное, увиденное и прочувствованное.

«Только бы успеть и не упустить самое важное, – подгонял себя Евгений, – если хотя бы одна деталь выпадет, то это будет уже совсем не то, ничего уже не получится».

Это должно было быть что-то очень яркое и блеклое одновременно, что-то, что нужно было разглядывать долго и вдумчиво, чтобы составить общее впечатление и не растерять при этом детали. Евгений писал, не спеша, в чем-то даже осторожно, особенно вначале. Пара штрихов, еще пара – и контуры намечены, можно расслабиться и действовать более смело, воплощать замысел, возникший столь неясным образом всего лишь из утренней поездки на автобусе до училища.

Но как ни старался Евгений расслабиться и погрузиться в почти невесомое состояние, в котором он обычно и творил, никак не получалось. Слегка закружилась голова, должно быть, от запаха краски.

«Где же цвет, тот верный цвет? Не вспомнить никак. Почему? Такого еще со мной никогда не было, чтобы я не мог вспомнить цвет, не поймать его на палитре. Может, немного желтого? Нет, слишком светлый. Совсем не то, совсем не…»

С первыми же штрихами в голове Евгения начали носиться какие-то странные образы, совсем не похожие не только на то, что он видел в автобусе, на то, что привлекло его внимание как художника, но и на то, что ему приходилось видеть в жизни. Эти образы вытесняли замысел картины, уничтожали его, подменяли – Евгений поначалу этого не заметил, а после было уже поздно что-то менять.

Какая-то серая пустыня с увядшими, иссохшими деревьями, корни которых совсем забыли, что такое вода. Именно серая пустыня, а не с поблескивающим на солнце желтоватым или золотистым песком, какой бывает в дюнах. Мелкий или крупный, горячий в жару и бережно хранящий тепло в холод – это был совсем не он. Да и пустыня не была похожа на пустыню. Скорее это можно назвать даже лесом, ставшим безжизненным довольно давно. Даже давно опавшие и высохшие листья успели превратиться в труху, безвозвратно перемешавшуюся с песком.

Закрыв глаза, Евгений вдруг представил вместо того, что он хотел и всячески старался представить, сумрачное место – ничего общего с тем, что видел он утром через запотевшее окно автобуса. Несмотря на то что в комнате было тихо, до Евгения донеслись странные звуки, похожие на крик совы. Они были настолько реалистичными, что он непроизвольно вздрогнул и даже пригнулся, думая, что птица вот-вот вцепится когтями ему в голову или ударит по лицу крыльями. Когда крик стих, он даже на мгновение открыл глаза, но никакой птицы, конечно, в комнате не было.

«Игры фантазии, – подумал Евгений, – что-то она сегодня у меня разыгралась. Как-то совсем не клеится с этой суетой и с автобусом. Очень жаль, идея была хорошая, такие редко приходят, оттого особенно ценны. Видимо, как-нибудь в другой раз. Игры фантазии берут вверх, я не в силах сопротивляться. Что же, поиграем. Что наша жизнь? Игра».

Евгений снова закрыл глаза, даже не закрыл – буквально сжал и стал всматриваться. В темноте виднелось что-то расплывчатое, оно становилось все ближе и ближе. Замелькали образы. Сначала это был все тот же мертвый лес, серый песок. Потом среди леса показался просвет, на дальнем конце которого виднелось что-то, явно созданное руками человека. Это были огромные массивные ворота. Евгений посмотрел наверх, но они были настолько высокими, что, приблизившись к ним, верх разглядеть было затруднительно. Все было как в компьютерной игре – и Евгений убедил бы себя в том, что это действительно так, если бы не мельчайшие детали, реалистичность, которой на компьютере достичь просто невозможно. Металлические части ворот были покрыты ржавчиной, местами свисавшей клочьями, будто ворота ржавели не один десяток лет и их никто не открывал и даже к ним не прикасался. Внизу ворота заросли сорняками, серо-зеленый лишайник стелился по деревянным доскам до самого верха. Да и досками это назвать было можно разве что с большой натяжкой. Это скорее была труха, лежавшая в состоянии покоя, а потому сохранившая первоначальную форму доски, во многом благодаря лишайнику и мху.

Пахло так, как пахнет только в заброшенных охотничьих избушках в лесу и на старых кладбищах. Евгений обернулся и осмотрелся – это получилось у него настолько легко, что он даже удивился.

«Нет, это точно не мои фантазии, все слишком явно, слишком очевидно. Обычно все приходится придумывать, додумывать, не хватает каких-то подробностей, мелочей. Даже если мне кто-то что-то подобное рассказывал или я читал об этом, то все равно это смотрелось и чувствовалось бы по-другому, надуманно, не совсем естественно. А здесь все само собой, все на месте, как будто я там и нахожусь и все вижу своими собственными глазами. Я все это вижу! Пусть и с закрытыми глазами, это не так важно. С ума сойти!»

Вдоль стены и даже прямо напротив ворот были могилы – просто каменные плиты, покосившиеся кресты, просто затянутые мхом небольшие холмики. Почему-то Евгений не обратил на них внимания, когда шел из леса к воротам. Должно быть, ворота манили его. Он не заметил даже, как песок под ногами сменился серой почвой, устланной мхом. Мох был целый, не видно, что он поврежден или примят. Могилы были вокруг сколько видит глаз – они начинались у леса и заканчивались у стены с воротами. Евгений невольно вздрогнул.

Неба не было видно из-за тумана – он не рассеивался и не опускался. Из-за тумана не удавалось рассмотреть, насколько велика протяженность стены и есть ли вокруг еще какие-то постройки.

Евгений так и стоял перед мольбертом с закрытыми глазами, лишь изредка приоткрывая их, чтобы взять мазок, что-то подправить или просто вскользь взглянуть на холст. Он не отдавал себе отчет ни в том, какими красками пишет, ни каков сюжет. Это было наваждение, казалось, минутное, секундное. Вот он только-только облокотился на стул, закрыл глаза, к нему пришли все эти сначала неясные, а затем поразительно детальные образы. Он с любопытством осматривал ворота и стену, это у него заняло с десяток секунд, не больше. Потом он оглянулся и увидел могилы, заметил, что стоит не на песке, что лес остался позади, слегка скрытый туманом. В тумане виднелось еще что-то, но силы стали покидать Евгения, и видения вдруг расплылись. Он снова будто бы ехал в автобусе и смотрел сквозь запотевшее стекло.

«Пора приостановиться, что-то мне нехорошо, – сказал себе Евгений и ощутил нехватку воздуха, духоту, которая никак не могла вдруг появиться в комнате, где была настежь открыта форточка. – Все, остановка, нужно перевести дух и разобраться в том, что получилось».

Открывать глаза не хотелось: там, где-то далеко, непонятно где, в глубине подсознания было так тихо и спокойно, что Евгений поймал себя на мысли о том, что он не отказался бы от того, чтобы задержаться там подольше. В этом, конечно, трудно усмотреть что-то удивительное – за работой не только художники, но и вообще многие творческие люди теряют связь с реальностью, целиком погружаясь в сочиненное, вылепленное, нарисованное, сыгранное или сотворенное еще какими-то другими способами. Это отдельный, совершенно неведомый, а порой и непостижимый мир со своими принципами, правилами и законами. Сам акт творения предполагает, что все эти принципы, правила и законы известны лишь тому, кто творит. Он на время погружается в них, живет по ним – но потом раздается щелчок пальцами и все мгновенно меняется. В мире снова действуют привычные законы, правила и принципы и все, что было до того, превращается во что-то далекое и отвлеченное.

Первым делом Евгений взглянул на часы. Наручные остановились, с ними такое случалось не раз – падения и прогулки под дождем действовали на механизм беспощадно. Евгений встряхнул рукой и приложил часы к уху: внутри корпуса раздавалось ровное умиротворяющее щелканье.

– Вот какие вы, всегда в самый ответственный момент меня подводите, – прошептал Евгений и покачал головой. – Оставляете меня без времени, а без времени я как без рук.

Он задумался было о том, что сказал, но тут же не смог припомнить, о чем он говорил, и нехотя поплелся на кухню. Электронные часы показывали семнадцать двадцать две. Евгений взялся выставлять правильное время на своих часах и, к искреннему удивлению, подметил, что время пролетело очень быстро – и началось это с того момента, как он начал писать картину. Даже слишком быстро, если учесть, что Евгений по обыкновению сознательно писал неторопливо, вдумчиво и то же самое воспитывал в своих учениках, и уж за чем, а за временем следил очень тщательно, стараясь делать в работе небольшие перерывы. Ему нельзя было напрягаться: подскакивало давление, начинала болеть голова, не слушались руки и ухудшалось зрение – все это заставляло Евгения несколько вечеров спокойно сидеть в кресле перед телевизором. Хуже пытку придумать было сложно.

– Что же это такое получается? – рассуждал Евгений вслух и потирал руки, на которых осталось несколько маленьких пятен краски. – Сейчас пять, даже начало шестого, а я взялся за это еще в час. Больше четырех часов, а я ничего не заметил и даже не прервался! Что за муза водит меня за нос?

Что странно – Евгений даже не помнил, как именно рисовал он картину. Он напряг память. Последнее, что он мог припомнить – это как готовил краски, потом стоял с закрытыми глазами, почудилось, будто кричит сова, – должно быть, донеслось с улицы, – затем снова закрыл глаза и, изредка приоткрывая, писал.

Сообразив, что он не помнит даже того, что сам только что нарисовал, Евгений охнул и побежал обратно в комнату.

Картина была нарисована почти наполовину, не хватало лишь некоторых деталей – виднелись только их контуры. Трудно сказать, что это было: на переднем плане ветки, как будто кто-то подглядывает то ли из-зарослей позапрошлогоднего валежника, то ли это был кустарник из какой-то пустыни. Дальше, за ветками, простиралось серое поле, небо над ним было такое же, серое, и только по едва приметной линии горизонта было понятно, где поле, а где небо. А вдали были что-то, казавшееся на первый взгляд точкой.

Евгений подошел поближе и пригляделся: это была не точка, линия горизонта была совсем не линией горизонта, и серое поле не было полем. Это было кладбище: могилы были изображены едва приметными серыми холмиками. Точка была воротами – Евгений отчетливо рассмотрел детали, прорисованные его же рукой. А линия горизонта – это была стена, убегающая вдаль.

В дверь кто-то нервно стучал и звонил. Евгений вздрогнул и пошел открывать. Посмотрев в глазок, он увидел на лестничной клетке жену.

– Машенька, ты же сказала, что вы с Аленкой возвращаетесь с дачи вечером, часиков в восемь! – Евгений на пороге поцеловал жену и выхватил у нее огромную сумку. – Сейчас я вам хотя бы чайник согрею.

– Женя, какой чайник? Уже девять, мы сильно припозднились, электричка опоздала.

– Вот и наш папа! Папа, а я больше не поеду на электричке, она не приехала за мной. – Аленка уселась на пуфик и с усердием принялась снимать резиновые сапожки.

Аленке было три года, почти четыре. Евгений обожал дочку, а она обожала его. Мария понимала, что дочь капризничает совсем не из-за того, что опоздала электричка и им пришлось больше часа отстоять на платформе, где были переломаны все скамейки и некуда присесть. И даже не из-за отказа Марии купить мороженое, для поедания которого было еще слишком холодно. Аленка привыкла, что папа по вечерам ей читает ее любимые сказки, которые она давным-давно выучила наизусть, но все равно требует, чтобы Евгений их ей читал. Папа исподтишка, пока не видит мама, угощал ее конфетами.

– Женя, давай-ка ты разберешь сумку, а я займусь ужином, иначе мы никогда сегодня не ляжем спать. Мне завтра на работу, из клиники уже звонили, интересовались, как я. Смешно получается, я же им сказала, что поеду с ребенком на дачу, для этого и прошу сдвинуть смены.

– А они?

– А они думают, похоже, что я выпиваю где-то и на работу не собираюсь. – Мария засмеялась. – Неужели, если бы я решила уйти в запой, я бы так им и не сказала? И не верю, что выгляжу прямо-таки такой маргинальной. Как ты там говорил? Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей?

– Это не я говорил, это Пушкин, – произнес Евгений, заканчивая разбирать вещи.

Мария отвлеклась от чистки картошки и, постукивая ножом по кастрюле, вдруг строго посмотрела на мужа. Он, улыбаясь, смотрел на нее и не мог понять, в чем дело, даже осмотрел себя, но, кроме дырки на носке, выглядывавшей из-под тапки, ничего примечательного обнаружить не смог.

– Так, дорогой, посмотри-ка на меня! Признавайся, и не обманывай меня, сколько работал без перерыва? Два часа? Или три? Нет? Еще дольше? Снова красные глаза, лицо отекло. Безобразничал тут без нас? – Марина погрозила пальцем и крикнула дочке: – Знаешь, Аленка, я тебе разрешаю сегодня папу ущипнуть три раза. Представляешь, он нас не слушался и плохо себя вел!

– Папа, ты зачем не слушался маму? – Аленка схватила Евгения за руку и потянула вниз. – Зачем?

– Так получилось, дочка! Зато я тебе сегодня буду читать сказки. «Дюймовочку»?

– Нет, хочу про Бэмби! – весело ответила Аленка. – Пойду сама почитаю.

Она с визгом побежала в свою комнату. Читать она еще не умела, но делала вид, что читает, внимательно разглядывая картинки и что-то в них дорисовывая карандашом. Это казалось ей очень увлекательным занятием.

– Ты снова рисовал и не делал перерывов? Я же говорила, Женя, что так делать нельзя. И не только я говорила, но и врач. Это же все чревато, понимаешь?

– Понимаю, любимая, понимаю, – вздохнул Евгений. – Просто так получилось. Часы с минутами плетутся незаметно, секунды, словно пули, долетают следом… Что на даче? Как участок, дом? Мама уже перебралась туда? В том году она собиралась пораньше, чтобы успеть подготовить грядки.

Мария улыбнулась: муж тёщу недолюбливал, но боялся в этом признаться. А может быть, и стеснялся. Он всегда интересовался всем тем, что происходит в ее жизни, звонил и поздравлял ее со всеми праздниками, но, как бы ни хотелось ему летом подольше побыть на даче, из-за тещи не мог продержаться там и пары дней. Конечно, он помогал ей по хозяйству, колол дрова, таскал воду для полива, даже полол грядки. Но беспрерывные разговоры о болезнях, травах и о том, какую ерунду показывают по телевизору, действовали на Евгения угнетающе. Мать Марии много лет проработала медсестрой в элитном военном санатории и насмотрелась всякого. Всем этим она непременно хотела поделиться.

– Да, мама уже там и очень ждёт тебя. – Мария управилась с картошкой и принялась наводить порядок в холодильнике. – Она наконец решила сделать парник, даже пленку купила и какую-то раму для парника. Теперь думает, как это все приладить. А у нас же новая там напасть. На участке кроты, мы целых четыре ямки нашли. Мама говорит, что соседи советуют в ямки насыпать какой-то карбид, говорят, что на стройке его можно взять.

– Вот соседи пусть и насыпают! – строго сказал Евгений.

– А что будет? Я даже не знаю, что это такое. Помню, проходили какой-то карбид, да я как училище закончила десять лет назад, так все забыла.

– Зря забыла, я напомню. – Евгений, сложив руки, стоял в дверях. Кухня была маленькой, а когда открывали дверь холодильника, то становилась вдвойне меньше. – Засыплешь в ямки эти карбид, пойдет дождь, карбид с водой реагирует, ацетилен пойдет. Не дай бог, какая искра или окурок кто бросит! Там же дорога совсем рядом. Все рванет. И кроты эти ваши в фарш превратятся. А еще раскурочит половину участка. Я, конечно, в курсе, что твоя мама обожает экстрим, но она сама же этих кротов потом отловит и мазью от ожогов будет мазать. Но все же советую не рисковать, хоть риск и исключительно благородное дело.

Мария вытащила из холодильника банку с маринованными огурцами. На дне банки, в рассоле, плавали несколько веточек укропа и долька чеснока, но самих огурцов в ней не было.

– Женя, а это ты кому оставил? Ты же такой умный, неужели не можешь быть еще и чуточку внимательнее. Ты же без нас с Аленкой тут вообще мусором зарастешь так, что тебя потом будет не откопать. Кстати, про карбид ты уверен?

– Абсолютно, любимая. – Евгений покраснел, с ним это случалось в те моменты, когда он собирался сказать что-то, чего еще не говорил никогда. – У меня на этот счет яркие воспоминания остались. Мы с ребятами в школе баловались, в унитаз целые горсти спускали. А на нижнем этаже старшеклассники курили в туалете, в кабинках. Они там в штаны чуть не наделали, когда из унитаза факел вырвался. Хорошо, на горшке никто из куривших не сидел, а то поджарило бы как надо. Так что побереги кротов и маму.

Евгений присел на табурет и стал раскачиваться.

– Пообещай мне, что завтра не будешь рисовать, пропустишь денек, – Мария села ему на колени, – выглядишь ты неважно.

– Посмотрим, может, и не буду. Вдохновение приходит и уходит, за него нужно цепляться, чтобы вышло что-то толковое. – Евгений поцеловал жену. – Я счастлив, когда вы с Аленкой со мной и когда я могу рисовать. Спасибо вам за теплые слова, за взгляд и нежные упреки…

– Восхитительно! Представляешь, сколько мы вместе, а я все никак не могу привыкнуть к твоим импровизациям. И откуда они в тебе берутся только? Хочется иногда с тобой как следует поругаться, а ты снова за свое, и ругаться расхотелось, и так бы сидела и слушала.

Аленка вбежала в кухню с книжкой, чтобы похвастаться. Золушке каким-то ядовито-зеленым карандашом было подрисовано платье, а ярко-красным – губы. В таком виде она чем-то напоминала куклу Барби. Евгений вздрогнул: на той же странице, где была изображена Золушка, был нарисован маленький замок с огромными воротами. Он вспомнил, где он видел почти такие же.

– Что-то ты бледный, Женя, – заметила Мария, когда дочь снова убежала в комнату разукрашивать следующую картинку. – Знаешь, может, тебе отпуск взять? На пару неделек отправим тебя в санаторий, мама может устроить. И обойдется недорого, и твоим здоровьем там займутся по полной программе. Плавание, воздушные ванны, обследование полное проведут. А то ты со своими картинами здоровье себе погубишь. Помнишь, в прошлом году, когда у тебя была выставка, ты мне обещал, что, как только все формальности уладишь, сразу будешь отдыхать.