Читать книгу Сказки о магах - Антон Валерьевич Платов - Страница 4

Приезжая в Севастополь, я почти никогда не пользуюсь троллейбусом, чтобы сразу попасть туда, куда мне нужно. А в этот раз мне вообще не хотелось делать то, что было нужно, – являться в институт, подписывать командировку… Обогнув край Южной бухты, я неспешно пошел к центру вдоль причалов океанографических судов.

Здесь, в Южной, перемены, произошедшие со времен распада Союза, не так заметны, как в главной акватории Севастопольской бухты. Здесь почти не убавилось судов; так же, как раньше, стоят они борт к борту, и зеленая морская вода так же тихо плещется, стиснутая железными их бортами.

Было немного странно и грустно вот так, со стороны, смотреть на ставшие уже чужими суда. Вот «Горизонт» – сквозь белую краску на трубе еще проступает красный прямоугольник старого флага, поверх которого чуть кривовато нарисован синий украинский «трезубец». Это бывший «Московский университет». Чуть дальше стоит национализированный «Эксперимент» – совсем маленький пароходик, не один десяток лет честно работавший на черноморских исследовательских полигонах. Уже несколько лет он не покидает Севастопольской бухты, вероятно, у новых его хозяев нет ни средств, ни желания организовывать дорогостоящие морские экспедиции.

Почти сразу за «Экспериментом» начинаются причалы гидрографической службы ВМФ. Именно здесь несколько лет назад были самые большие проблемы с верностью судов той или иной державе, образовавшейся после распада СССР. На флагштоках большинства из них сразу после тех страшных событий поднялись к небу российские Андреевские флаги; на некоторых – жовто-блакитные украинские, и лишь немногие остались стоять под старым советским военно-морским флагом. Больше всего Севастополь того времени запомнился именно этой пестротой флагов над бухтой…

Еще немного дальше – зияющий провал в тесной стене кораблей – отсюда совсем недавно ушел старый «Фаддей Беллинсгаузен», чтобы превратиться в «Омегу» и возить в Стамбул и обратно челноков, туристов и дешевые турецкие джинсы…

Здесь, на бывшем причале «Беллинсгаузена», я немного задержался. Присел на чугунный кнехт, опустил на пыльный бетон сумку. Утро было удивительно свежее; кричали над мачтами чайки; где-то в глубине бухты тарахтел двигатель разъездного катера. Неподалеку двое пацанят делали вид, что ловят с причала рыбу, – они шумно веселились, не боясь ее распугать (если она вообще здесь водится), и похоже, что сам процесс интересовал их гораздо больше, чем возможный улов. Неожиданно один из них обернулся – быть может, почувствовав мой взгляд, – и, подумав, спросил:

– Дядь, а вы кого ждете?

– Никого, – ответил я. – А что?

– Ну мало ли… – он пожал плечами, – может, вам не здесь надо…

– А где? – я удивился.

– Ну, может, на Северной или еще где… – Тут приятель треснул его по спине, и мой собеседник вернулся к своим развлечениям.

Тоже пожав плечами, я поднялся и пошел к лестнице, круто поднимавшейся прямо от причалов на городской холм. Наверху снова остановился, оглянулся назад; Южная бухта, длинная и узкая, лежала как на ладони, яркие солнечные блики пробегали по воде.

По тихой, состоящей из одних лестниц – сначала вверх, потом вниз, – улице Сергеева-Ценского я прошел на Большую Морскую, свернул направо – к морю. Становилось жарко, и смертельно не хотелось идти в институт; поразмыслив и не придумав ничего лучшего, я заглянул в попавшееся на дороге знакомое маленькое кафе.

Здесь было полутемно и прохладно. Расположившись за столиком в углу, я выкурил пару сигарет и выпил рюмку «Бастардо», раздумывая о необходимости сегодня же подписать командировку, позвонить знакомым, найти жилье…

Когда я вышел на улицу, жара превратилась в настоящее пекло, и тени от деревьев лежали у самых корней. Это было странно – мне казалось, что я не просидел в кафе и получаса. Удивившись, я взглянул на часы – и удивился еще больше: мои любимые часы, которые не раз ударялись о камни, которые вместе со мной побывали в воде нескольких морей и десятков озер и ни разу не отказали, – мои часы стояли, стрелки на них указывали начало девятого. Но я поднес часы к уху и обнаружил, что они исправно тикают.

Тогда я расстроился и, плюнув на дела, пошел к морю.

Город почти не изменился за тот год, что я здесь не был. Стало чуть больше торговых киосков, еще реже стали встречаться военные моряки; здесь, на Большой Морской, появились какие-то новые магазины, рекламные щиты. «Клуб Деловых Женщин: у нас Вас ждет успех», «Голландия» – лучшие часовые мастерские и магазины города! Мы ждем Вас на Северной стороне, ул. Ковалева, 17». Эта последняя реклама возмутила меня так, как будто эти магазины на Северной насмехались над бедой моих свихнувшихся от жары часов.

Глядя по сторонам, я дошел до Артбухты, потом – вдоль набережной – до памятника Затопленным кораблям; постоял, глядя на море и белый Константиновский равелин на той стороне бухты и вдыхая морской воздух. Маленький обрывок листовки трепетал под ветром на столбе рядом со мной; я прижал его рукой, взглянул.

Листовка, скорее всего, осталась на столбе с каких-нибудь последних выборов; я не стал ее читать – лишь бросились в глаза большие черные буквы: ЕСЛИ НЕ ТЫ… Дальше листок был оборван, и никак нельзя было узнать, что же будет, «если не ты». Странным образом эта фраза перевернулась у меня в голове и прозвучала немножко иначе, с интонацией предупреждения и угрозы:

ЕСЛИ ТЫ НЕ…

Я усмехнулся – это была фраза из книги, которую я читал утром в поезде. Оторвав листок от столба, я положил его на парапет, разгладил, собираясь посмотреть, что там еще написано. Но не успел: налетевший внезапно ветерок выхватил обрывок листовки из-под моей руки и понес его через бухту.

– Ну и фиг с тобой, – улыбнувшись, сказал я не то упорхнувшей листовке, не то ветерку, и, проводив их взглядом, отправился в «Зурбаган».

«Зурбаганом» именуется странное место рядом с Графской пристанью, на мысу при впадении Южной бухты в Главную. Здесь, в тени раскидистых старых платанов, прямо на нешумной набережной, примостились столики летнего кафе и обычные городские скамейки. Именно кафе, представляющее собой всего лишь маленькую будку, и дало название всему месту, где собирается самый разный народ: от студентов, проходящих морскую практику на стоящих неподалеку гидрофизических судах, до матросов и офицеров с тех же «гидрографов». Иногда здесь бывает по-гриновски шумно, но чаще – по-гриновски же спокойно и тихо.

На сей раз я не встретил в «Зурбагане» ни одного знакомого; впрочем, это было неудивительно – разномастный веселый народ начнет собираться здесь ближе к вечеру. Пока же единственный доступный взгляду сотрудник кафе деловито скучал в окошке под вывеской с названием своего заведения, изредка посматривая на немногочисленных прохожих.

Обедать было рано (собственно говоря, по моим часам еще и для ланча время не подошло); я взял полстакана портвейна, выбрав самое приличное, что здесь было, и уселся на скамейку под деревом лицом к морю.

Сейчас мне будет сложно сказать, сколько времени я провел на этой скамейке, просто радуясь тому, что я снова здесь и снова дышу морским воздухом, но, когда налетевший ветер оторвал меня от этого занятия, жара уже спала и тени от деревьев удлинились настолько, что весь «Зурбаган» оказался закрыт от солнца.

Ветерок появился с моря, пробежал по набережной, взметнув в воздух пыль и мелкие сухие веточки, в шаге от моих ног закружил этот мусор в маленькое подобие смерча…

…Незадолго до отъезда из Москвы мне пришлось работать с этнографическими сборниками конца прошлого века, и там я наткнулся на известное с детства поверье: если в такой вот смерчик метнуть нож, на лезвии появятся капельки крови. Почему-то вспомнилось сейчас это поверье из сборников. Или это не оттуда оно вспомнилось, а из книги, что я в десятый, наверное, раз перечитывал по дороге в Крым?

Проревела отходная сирена городского катера на Графской. Я быстро поднялся, охваченный внезапной неясной тревогой. Где-то глубоко внутри зазвенело магическое ощущение изменения вероятностей. Что-то нужно было сделать – сейчас, немедленно. Что?

Замелькали в голове какие-то обрывки из книг – своих и чужих… Беги, малыш, пока светит Луна… Это откуда? Я поднял взгляд к небу, и мне показалось, что я вижу, как стремительно движется к горизонту солнце… Нашедшие Монсальват возвращались оттуда преображенными… Это что-то мое, не важно, что именно… Перейти реку… Это… ЕСЛИ ТЫ НЕ…

Я резко повернулся к сидевшим неподалеку офицерам.

– Извините, куда этот катер? – Кажется, я совсем невежливо встрял в их разговор; они удивились, конечно, но один из них тем не менее глянул на часы, что-то прикинул…

– Кажется, на Северную должен быть.

– Спасибо! – я перешагнул через скамейку и бросился на пристань.

Я успел. В самый последний момент, когда матрос уже убрал сходни, я перепрыгнул, ухватившись за поручни, на борт катера.

Матрос выругался. Я извинился, сияя счастливой улыбкой. Он потребовал оплатить проезд. Я отсчитал ему нужное количество украинских «купонов» и отправился на корму.

…Катер уже отошел от берега и теперь разворачивался носом поперек бухты. Облокотившись на край фальшборта, я стал смотреть на оставшийся на той стороне уютный «Зурбаган», отделенный от меня все увеличивавшейся полосой темной воды. Тут настроение мое снова – который уже раз за этот день – неожиданно изменилось. Я словно бы вспомнил, что я степенный научный сотрудник, приехавший сюда в командировку, и прошлындавший по городу целый день, вместо того чтобы заниматься делом. Сразу накатило на меня тоскливое ощущение беспросветного одиночества, как бывает иногда, когда оказываешься совсем один в каком-нибудь незнакомом и неприятном месте.

Сумасшедшее дело, подумалось мне. Что я здесь делаю, куда еду? Мальчишки на причале сказали что-то про Северную сторону, попалась на глаза дурацкая реклама часовых мастерских, ветер с моря закружил пыль на набережной… И сорвался невесть куда на поиски чего-то магического, вычитанного в книжке, – пусть любимой, но ведь написанной другим человеком, придуманной, ненастоящей…

Хотя книжка-то как раз была самая что ни на есть настоящая. Я расстегнул сумку, запустил в нее руку. Вот она, книжка, лежит на самом верху – там, куда я положил ее, выходя в тамбур перед последним тоннелем…

Я встрепенулся: ведь это было самое большее два-три часа назад! Посмотрел на часы: все верно, начало одиннадцатого, а поезд пришел в семь с чем-то. Но почему тогда так по-вечернему прохладен воздух, почему солнце стоит над выходом из бухты – на западе? Я оглянулся на сидящего рядом старичка в потертом пиджачке, в очках, с авоськой на коленях. Спросил у него, который час.

– Начало восьмого.

– Спасибо. А не подскажете… э… – я замялся, – не подскажете, утра или вечера?

Старичок взглянул на меня с явным укором.

– Вы что, молодой человек, издеваетесь? Или проснулись только что?

– Да я, похоже, вообще не проснулся, – пробурчал я, хмурясь и отворачиваясь.

Было странно. Ни плохо, ни хорошо, но странно. И немного тоскливо. И очень жаль сказку, в которую я успел так искренне поверить…

А катер шел уже на середине бухты. Часто стучал мотор, пенилась за кормой вода.

– Молодой человек! – это был голос старичка.

– Да, – я снова повернулся к нему.

– Если хотите знать, сейчас вечер.

– Да, спасибо, – я улыбнулся, – до меня уже дошло: солнце-то с моря.

Он покивал головой.

– С вами что-то случилось? Может, я могу помочь?

– Еще раз спасибо, я постараюсь сам справиться.

Он снова кивнул, отворачиваясь. Солнце отразилось в стеклах его очков; яркие желтые блики пробежали по палубе и фальшборту. Вспомнился почему-то Лукьяненко:

И все же… Если бы здесь, сейчас, появился на палубе маленький смерчик, я смог бы снова поверить в начавшуюся было сказку. Ведь здесь, несмотря ни на что, был Севастополь, и здесь я не верил в ту, обычную, обыденную жизнь, оставшуюся за последним тоннелем…

Но ничего не было.

…Я дождался, когда матрос закрепит швартов на кнехте причала и положит сходни, и сошел на берег той стороны. Ничего не произошло. Все было как всегда, все было обыденно – так, как я не люблю.

Я потолкался на площади у пристани, съел пирожок с картошкой и пошел в город: не хотелось возвращаться, не оправдав поездку хотя бы для себя самого.

Минут через двадцать, когда я забрел в какие-то совсем уже незнакомые места, повстречалась мне стайка мальчишек – совсем мелких, не старше лет десяти. Опустившись на коленки, они увлеченно разрисовывали асфальт цветными мелками.

Один из них поднял мне навстречу лицо, глянул из-под светлых бровей весело и смешливо. Спросил, склонив голову набок:

– Дядь, сколько времени?

Я даже остановился от неожиданности вопроса. Сколько времени?

– Знаешь, дружище, боюсь, я тебе не помогу. Мне бы самому узнать…

Пацаненок кивнул, как будто я сказал ему именно то, что он хотел узнать; кивнул и вернулся к своему рисунку. Я улыбнулся и собрался было продолжить свой путь, когда увидел, что именно он рисует.

Это был большой равносторонний крест со стрелками на каждом из четырех концов, похожий на указатель сторон света на старинных флюгерах. Но из центра выходила еще одна стрелка, словно указывавшая еще одно направление в каком-то сложном многомерном пространстве.

Я знал, что это за направление. Истинный полдень.

Это был рисунок из книги, которая лежала у меня в сумке.

И тогда я поверил. Сразу и насовсем.