Читать книгу Сказки о магах - Антон Валерьевич Платов - Страница 5

Подчиняясь правилам этой игры, я взглянул в том направлении, куда указывала пятая стрелка.

То был переулок, криво уходящий в сторону от улицы, по которой я шел раньше. Солнце, опустившееся уже к самым крышам, почти не заглядывало сюда; лишь редкие косые полосы густого предзакатного света лежали на асфальте, рассекая глубокие синие тени. Я шагнул в сторону этого переулка, искренне веря – нет, зная! – что делаю шаг на Истинный полдень.

И снова были вокруг меня незнакомые дома; и редкие прохожие, не останавливаясь, спешили мимо меня по своим делам.

Над городом собиралась ночь. Понемногу в домах зажигались окна, и их свет падал сквозь разноцветные занавески на асфальт улицы. Впрочем, это был уже не совсем асфальт: не останавливаясь, я разглядел в одной из полос желтого оконного света темные плитки, которыми была вымощена улица.

…Стало совсем темно. Засверкали на небе яркие южные звезды, один за другим погасли в окнах огни. Я шел, слушая, как в пустоте стучат мои подошвы по каменной мостовой…

С тихим шелестом разгоняя крыльями воздух, пролетела над моей головой сова – словно метнулось на фоне звездного неба темное пятно. Бесшумно зависло над улицей НЛО – огромный чуть вытянутый черный треугольник, заслонивший собою звезды, с тремя яркими огнями по углам. Пробежал мимо белый пес, похожий на сеттера, с большими вислыми ушами – остановился на миг впереди меня, обернулся, взглянул в глаза.

Я шел…

Начал светлеть край неба в стороне от моего пути…

Неожиданно расступились стоящие тесно – как корабли в бухте – дома. И одновременно я услышал далекий шум прибоя.

Здесь была небольшая площадь; с одной ее стороны линия домов обрывалась, отсюда тянулась широкая лестница, уходящая в окружении тополей и платанов куда-то вниз – к морю. С другой стороны спящие двухэтажные каменные дома выстроились полукругом, и лишь одно здание – приземистое и асимметричное, со странным куполом наверху – выдавалось вперед, на площадь. Окна его были распахнуты и ярко освещены; негромкий шум доносился из них сквозь шторы, перечеркнутые разноцветными полосами и раскрашенные яркими квадратами.

Недолго думая, я направился к этому странному дому и, потянув на себя оказавшуюся незапертой дверь, вошел.

Это была таверна. Именно таверна – не кафе, не бар, не столовая. Я остановился у входа, разглядывая помещение.

Было накурено и немного шумно. Несколько ввернутых под потолком электрических лампочек бросали неяркий свет; однако то тут, то там горели в разнообразных канделябрах высокие свечи. Висел на одной из стен огромный грубо вытканный гобелен с изображением зеленого холма и трех растущих на нем дубов. Другая стена была увешана колесами – от огромных белазовских до тонких велосипедных. На тонких черных цепях чуть покачивалась под потолком огромная модель парусника, баркентины. А занавеси на окнах оказались большими флагами морского сигнального свода… Хмыкнув, я направился к стойке, лавируя между столиками.

Хозяин, как полагается, был толст, лыс и весел. Невероятным образом он сочетал в себе все самое, казалось бы, несочетаемое: хитроватый взгляд русского трактирщика, широкую белозубую улыбку итальянца, аккуратность немецкого бюргера и, разумеется, элегантную вальяжность сабатиньевского пирата.

– Ва! – сказал он. – Новый человек на нашей дороге!

– Добрый день, – я улыбнулся.

– Какой день? У нас скоро утро. Ты откуда такой? Впрочем, нет: куда?

– Вперед, разумеется, – я попытался попасть ему в тон.

Хозяин махнул рукой:

– Ай, не важно. Кушать будешь?

– Ага.

– Баранье рагу, а?

– Идет.

– И еще к рагу?..

– Э… – я задумался, разглядывая полки у него за спиной, заставленные бутылками самых разнообразных форм и расцветок. Лишь на некоторых из них были этикетки с надписями на русском или других понятных мне языках, да и то сплошь незнакомыми; однако, пробежав глазами по бутылочным рядам, я вдруг заметил в самом углу запыленную бутылку со знакомой этикеткой. Это был массандровский «Бастардо» – великолепный портвейн, столь любимый мною не только за удивительные качества, но и просто за то, что я открыл его для себя именно в Севастополе, вернувшись из первого своего рейса.

Вероятно, я широко улыбнулся, заметив на полке старого приятеля из массандровских подвалов, поскольку хозяин проследил направление моего взгляда и с довольным видом достал бутылку и поставил ее на стойку.

– И к рагу стакан «Бастардо», ага? – спросил он.

Я кивнул. И снова обрадовался, увидев на полках еще одного знакомца.

– И пачку «Ligeros», – эти крепкие, с настоящим черным кубинским табаком сигареты я не видел со времен начала перестройки.

Хозяин усмехнулся:

– Все будет. Садись куда хочешь, я принесу.

Я поблагодарил его и отошел, нашел свободный столик, уселся. Подошел хозяин, небрежно – но ловко! – составил с обшарпанного подноса на стол высокий стакан с «Бастардо», сбросил пачку сигарет.

Закурив и пригубив портвейн, я почувствовал, как расслабляются мои стянутые в жгут нервы, как отступает усталость… В ожидании рагу я продолжал рассматривать таверну.

Она была… как старый знакомый. Почти не вглядываясь, я мог угадывать детали обстановки; так, увидев незамеченную раньше крашеную деревянную русалку в нише возле стойки, я сразу понял, что это носовая фигура из-под бушприта отслужившего свое парусного судна. Я узнавал эту таверну – пусть не всю сразу, а лишь по частям. Было здесь что-то из «Лунных эскадронов», из «Стеклянных парусов», из «Якорного поля», что-то – из «Кораблей в Лиссе» и «Золотой цепи», что-то – из моего «Замка Транквилль» и ненаписанной «Руны Райд»…

Когда я вышел из дверей таверны, было позднее утро. Солнечные лучи ласково огладили мое лицо, ветер с моря растрепал волосы, принес запах соли и выброшенных на берег водорослей. Чуть шумели деревья возле лестницы напротив таверны; с площади не было видно, куда уводят широкие ступени, но я знал – море именно там, и не мог не откликнуться на его зов.

Лестница повела меня прямо на шум прибоя. Старые тополя так плотно обступали ее, что их кроны сливались, и казалось, будто в зеленом полумраке идешь по длинному ступенчатому тоннелю. Это было хорошо: белый мрамор ступеней и прохладная зелень тополей.

Я спускался долго, не пытаясь даже гадать, куда попаду. Но странно было, что прибой, звук которого я различал столь ясно, оставался по-прежнему где-то там, далеко. Потом мне показалось, что он даже стал тише; я остановился, прислушался. Нет, звук вовсе не стих, но изменил тональность – по-прежнему это был шум прибоя, но… то был уже не морской прибой.

И воздух… запах вольного ветра и огромных открытых водных пространств еще оставался в нем, но не было уже в воздухе морской соли…

Я обернулся. Не оказалось за моей спиной широкой, обсаженной тополями лестницы; асфальтовая дорожка, прихотливо извиваясь, уходила куда-то в заросли орешника и рябины. Глянул под ноги: кирпичная вымостка, пробившиеся сквозь щели травинки. Я пожал плечами и пошел вперед. Заросли расступились через десяток шагов.

Передо мной был широкий залив; длинный низкий мыс ограничивал его слева, уходя далеко в открытые воды; несколько маленьких островков были разбросаны по заливу там, где кончался мыс.

Не было никакой набережной. Невысокие волны с шумом набегали на чистый песок берега, откатывались обратно, оставляя пену и светлые стебли прошлогоднего камыша. Я дождался волны, подставил ей ладони, зачерпнул воды и попробовал ее на вкус. Вода оказалась холодная, чистая и – пресная.

Ни малейшего понятия не имел я, где нахожусь, но уже чувствовал, что это очень хорошее, ласковое место.

Еще раз взглянув на залив, я пошел вдоль берега. Сама подвернулась под ноги тропка – вначале совсем узенькая, а потом как-то незаметно превратившаяся в асфальтированную дорожку. Теперь я уже видел над деревьями высокую колокольню, показавшуюся знакомой.

Дорожка привела меня в город и стала улицей, тянувшейся вдоль озерного берега. Поднялись по обе стороны двухэтажные деревянные дома. Появились прохожие: прошли две женщины с большими хозяйственными сумками, пробежали по своим делам десятилетние мальчишки, лихо прокатила мимо на велосипеде девчонка с двумя жиденькими косичками, прошагал, задумавшись о чем-то, крепкий дед в кирзачах и телогрейке с веслами на плече. Людей становилось все больше, деревянные дома стали уступать место кирпичным…

Ратуша! Я узнал ее сразу – массивное каменное здание с высоким мезонином; светло-розовые, почти желтые стены, белые каменные же наличники окон… Это был Осташков – еще один удивительный и любимый мною город.

Я остановился, чтобы вволю поулыбаться, порадоваться этой новой встрече. Закурил сигарету.

Все-таки морские города похожи друг на друга, даже если они далеки от морского побережья. Севастополь, Осташков, Питер… Быть может, похожи они тем, что равно открыты ветрам и… ищущим Дорогу; и архитектурой, конечно, и историей; внешней молодостью и внутренней древностью. Мне показалось очень логичным выйти в путь из Севастополя, заглянуть в такую таверну и по лестнице спуститься затем на берег Селигера.

Налетевший с озера ветерок бросил мне в лицо желтый кленовый лист. Осень, подумал я, здесь уже скоро осень.

А ветерок не исчез, не растворился в ровном береговом ветре. Наоборот, свился в маленький смерчик, метнулся по дороге. Я посмеялся над ним, шагнул вслед. Задумался было, куда он может меня привести, и сразу сообразил – в старую осташковскую гавань парусного флота.

Озеро там – у гавани – открывается взгляду прохожего в конце короткого переулка. Недлинный мол из валунов как бы продолжает улицу в озеро. Рыбачьи баркасы, «Казанки» и «Прогрессы» в несколько рядов стоят там под защитой мола и берега…

Ветерок убежал куда-то по своим ветерковским делам, но я и так уже знал, куда мне идти. Почему-то вдруг взволновавшись, я быстро зашагал к старой парусной гавани. Оставил в стороне Дом Шкипера с его парусниками и секстанами на стенах и увидел наконец озеро.

Кажется, город снова менялся. Маленький полуразмытый волнами мол выглядел сейчас и шире, и длиннее: я точно знаю, что к старому молу эта шхуна подойти и пришвартоваться не смогла бы.

А сейчас она стояла у самого конца мола. Не отдавая якорей, на одном только швартовочном конце. Двухмачтовая, с далеко вперед вынесенным бушпритом с небольшой надстройкой посередине и похожим на балюстраду ограждением на высоком юте. Грот и бизань уложены на гики, стаксель и кливера – прямо на палубу; весь вид шхуны говорил о том, что она только что подошла и вот-вот снова уйдет прочь от берега.

А на краю мола, облокотившись на фальшборт шхуны, стоял человек. Он ждал.

Почему-то вздохнув, я пошел к молу, разглядывая на ходу того, кто стоял у шхуны.

Я знал, что, желая так, поступаю, наверное, неправильно, быть может, даже не совсем честно. Но ведь моя Дорога уже привела меня сюда…

Я не мог вернуться назад, чтобы избежать этой встречи.

…Ему было лет шестнадцать или чуть больше. Он стоял, скрестив на груди руки, так что тускло поблескивало серебряное шитье на рукаве короткой черной куртки. В черных же ножнах висел у бедра палаш. Внимательными светлыми глазами из-под упавшей на лоб челки он смотрел, как я подхожу. И, видимо, разглядел мой страх оказаться на чужой Дороге, мой страх оказаться лишним. Он чуть улыбнулся, и сразу все стало на свои места. Я понял, что независимо ни от чего он все-таки рад меня видеть.

– Ну, – сказал я, – здравствуй, Светлый Штурман.