Читать книгу Сказки о магах - Антон Валерьевич Платов - Страница 9

К восьми часам вечера Андрей добрался наконец в «Домбай», славную старую шашлычную, знакомую еще со школьных лет. Здесь всегда было полутемно и немноголюдно, а в дополнение к последнему достоинству здесь нередко подавали настоящий шашлык и неплохое харчо.

Данька, конечно, был уже здесь. Более того, вожделенный шашлык, политый кетчупом и обсыпанный луком, уже дымился на столе перед ним. Они поздоровались, и Данька, нагнувшись, выудил из-под стола бутылку «Красного Крымского».

– У-у, – сказал Андрей, – «Массандра» – это к месту.

Данька откупорил бутылку и разлил портвейн в стаканы.

…Даниил Матвеев был старинным (они вместе учились в школе, потом в университете) другом Андрея. Более того, Данька был еще и его «коллегой по перу». Правда, Андрей шутил иногда, что любая из его книг по тиражу превосходит все Данькины книги, взятые вместе. Данька не обижался – он знал цену своим книгам; Андрей и сам понимал, что книга, которую прочитали и поняли десять мастеров, стоит книги, которую читают миллионы. Нет, и сам Андрей не писал «попсы». Просто Данька не был «литератором» и не работал, как Андрей, в жанре fantazy. Данька был магом и писал о магии.

По крайней мере, именно так определял его деятельность Андрей.

Они выпили и принялись за шашлык.

– Спасибо за книгу, – сказал Андрей, одолев первый шампур и закуривая сигарету.

– Ты уже благодарил, – усмехнулся Данька, – неделю назад, по телефону.

– Все равно. Это здорово.

– Нашел в ней сюжет для новой повести?

– А то как же! И не один. Хочешь, сделаю тебе комплимент?

– Хочу. Валяй, делай.

– Твоя книжка пришлась по душе моим райдерам.

– «Дорога на Монсальват»?

– Она. Знаешь, райдеры – суровые критики. Это действительно комплимент.

Данька кивнул.

– Что же привлекло твоих странников в моем скромном труде?

– Не прикидывайся, сам знаешь, что.

Данька снова кивнул. Он знал, что – Андрей часто рассказывал ему о своих ребятах, в том числе и то, о чем сам мог только догадываться…

…Андрей никогда не был для них руководителем – просто друг, один из очень немногих взрослых, которым они доверяли. Он почти никогда не задавал им прямых вопросов, предпочитая дожидаться тех редких случаев, когда райдеры сами рассказывали ему о себе. Борис – тот, кажется, ценил эту тактичность и в ответ старался помогать Андрею информацией, когда тот чего-то не понимал в их жизни.

Борис был самым старшим из них – не только в Москве. Именно он – сам, по собственной инициативе, Андрей не настаивал – именно он в первый раз рассказал Андрею о райдерах. Это было уже в городе, осенью после той памятной встречи в тайге. Потом Андрей познакомился с другими ребятами, узнал, что многие пишут стихи, а кое-кто и прозу, стал возиться с ними, помогая выправлять стиль и слог, и вот уже два лета надолго уводил нескольких ребят в лес, где вместе с Борисом учил их жить без метро и гамбургеров…

Райдеры не были ни движением, ни – уж тем более! – организацией. Их и было-то всего человек двадцать в Москве, да столько же в Питере, да по нескольку человек в больших областных городах. При встрече они иногда рисовали на земле северную руну Дороги. Это не пароль, объяснял Борис, просто способ узнать друг друга. От имени этой руны – «Райд» – и получилось само собой слово «райдер»…

Одно время Андрею казалось, что райдеры немного похожи на хиппи, но он быстро понял, что между ними нет ничего общего, кроме страсти к дороге и нелюбви к современному миру. Борис, например, коротко стригся, всегда был аккуратен в одежде, с равной простой элегантностью носил драную энцефалитку и тройку, подаренную отцом после поступления в институт. Райдеры не любили городов, никогда не тусовались, не болтались на трассе Москва – Питер. Но едва начиналось лето, райдеры, не собирая больших групп, «выходили на дорогу» и исчезали в лесах и на проселках России. Правда, один только Борис иногда выходил на дорогу в одиночку, остальные покидали города по двое или трое.

Андрей давно уже привык присматриваться к людям, выясняя их литературные пристрастия. В этом смысле «субкультура» райдеров была, несомненно, пропитана духом книг Крапивина. И еще – в меньшей степени – Толкиена и Кастанеды. И еще его, Андрея Панина, книг. Он всегда удивлялся, думая об этом.

Такое литературное «ирландское рагу» Андрей часто называл гремучей смесью (подразумевая Крапивина, Толкиена и Кастанеду, не себя, конечно). Да, райдеры не были движением, но Андрей чувствовал за ними неясную силу, чувствовал, что, сложись некие обстоятельства, и райдерство охватит российских тинейджеров, как эпидемия хиппи лет двадцать тому назад, когда московские мамы и папы дрожали от страха, как бы любимое дитя «не ушло в хиппи», подразумевая под этим полный социальный крах. Так действительно бывало – Андрей помнил и себя, и своих друзей…

И этим тоже райдеры отличались от хиппи – они не выпадали из социума, они вообще не любили внешних выражений. Андрей до сих пор многого не знал о них, хотя о многом догадывался. Так, догадывался он, что каждый райдер верит в глубине души, что когда-нибудь лесная тропинка у него под ногами превратится в Дорогу…

И потому так растрепался уже через неделю после выхода в свет подаренный Андрею экземпляр Данькиной «Дороги на Монсальват».

А Борис, подумал Андрей, он… он не верит, он знает. И ждет.

– Что-то с тобой сегодня?

– А? – Андрей встрепенулся. – Да вот… думаю о твоей книге.

– Ну и как? Думается?

– Еще как.

– А еще о чем думается?

– Еще? Еще вот о чем, – Андрей расстегнул свою папку, достал вскрытое письмо, бросил на стол перед Данькой.

– Это что?

– Письмо, – Андрей пожал плечами. – Из сегодняшней почты. Забрал в издательстве еще утром, да руки только сейчас дошли посмотреть. Вот ехал в метро, читал и думал.

– Мне прочитать? Можно вслух?

Андрей кивнул. Данька взял конверт, повертел в руках, вытащил из него сложенный вчетверо тетрадный листок.

– «Уважаемый Андрей Викторович», – Данька хихикнул: – Не иначе как от восторженного поклонника. Или поклонницы? – он посмотрел вниз, на подпись. – Нет, все-таки от поклонника.

– Да ты читай, читай. Оно не длинное.

– Ага. Итак… «Уважаемый Андрей Викторович. Наверное, Вам покажется странным мое письмо. Пожалуйста, поймите меня правильно. Мне очень нравятся Ваши книги, даже немного слишком… – Хм, оригинально… – Но я хочу спросить Вас: Вы помните, давным-давно, при застое, писателей называли инженерами человеческих душ? Мне казалась идиотизмом эта формулировка, но я был тогда всего лишь школьником. Теперь я знаю, что Настоящий (Настоящий с большой буквы, как у Лукьяненко в “Мальчике и Тьме”) писатель действительно является этим самым инженером. Доводилось ли Вам задумываться, что происходит с читателем после того, как книга прочитана? Неделю назад…» – Данька вдруг замолчал, быстро взглянул на Андрея.

– Читай, читай…

– «…Неделю назад один мой знакомый, совсем молодой, пытался уйти. По счастью, его нашли вовремя. Потом он рассказывал мне: это была очень хорошая книга, после нее было трудно жить здесь. Не пугайтесь – это была не Ваша книга. Поверьте, я просто хочу предупредить Вас, мне кажется, Вы можете подняться до уровня того Мастера, который написал эту книгу. Я не буду называть его фамилию, не надо. И еще: Вы знаете, что сказал Толкиен, когда ему рассказали о том, какую волну “толкиенизма” вызвали его книги? Он сказал: “Я испортил им жизнь”… Прощайте. Всего Вам доброго».

Данька замолчал, потом сложил письмо, засунул его обратно в конверт. Отодвинул к Андрею. Спросил:

– Ты не знаешь, Толкиен действительно сказал эти слова?

– Да.

Они снова помолчали.

– Мне кажется, тебя должна радовать столь высокая оценка твоего таланта… – осторожно сказал Данька.

– Ты так думаешь?

– Я-то? Нет.

Андрей хмыкнул, убирая письмо в папку.

– Где там твой «Красный Крымский»? Под столиком, как в добрые старые времена?

– Не печалься, дружище, этот твой поклонник неправ, – сказал Данька, наполняя стаканы. – Ведь если не писать хороших книг, то останутся только плохие, и это будет неправильно. Кроме того, хорошие книги виноваты здесь не больше, чем омут, в который нужно бросить ребенка, чтобы тот научился плавать. Понимаешь?

– Да, – сказал Андрей. – «Я тот, кто вечно хочет зла и вечно совершает благо». Классика. Ты что-то писал об этом.

– Писал, – согласился Данька. – Однако учти, автор письма прав в другом: Настоящий писатель всегда маг, обладающий огромной силой.

– Да, – снова сказал Андрей. – Я знаю. Я помню…

…Он помнил. Коты бежали из Гамельна на второй день Нашествия. На третий день колокола собора святого Бонифация заговорили по-новому: больше они не пели благо славного Гамельна, они пели его смерть.

Я не могу бороться с городом, думал он, я могу только убить его.

На пятый день в городе не осталось хлеба. На седьмой день Нашествия его отыскал мальчик.

Это был Вилли – самый старший из тех, ради кого он приходил иногда в город, пока еще мог терпеть городскую жизнь. Никто в городе не понимал, чему он учит Вилли и других детей – то ли игре на дудочке, то ли древним позабытым стишкам и считалкам…

– Мастер, – сказал Вилли, – город умирает. Крысы…

– Я знаю, – сказал он.

Вилли посмотрел ему в глаза и понял. Медленно, словно ломаясь, мальчик опустился перед ним на колени.

– Мастер…

– Не надо, Вилли.

Боги, подумал Андрей… Вилли, Борис…

– Мастер… там дети. Они же не виноваты. Там… моя мама…

Если мальчик заплачет, подумал он, я не выдержу и пойду в город.

Вилли не заплакал.

Но Мастер поднялся с мягкого мха и шагнул на имперский тракт – спасать город, который ненавидел.