Читать книгу Бумажные ласки - Ануш Варданян - Страница 14

А Аська уехала. Укатила, проклятая, в свой Ревель! И приспичило ведь ей – собиралась обновить гардероб и пройти какое-то там медицинское обследование. Но Иса знал точно, это старшие Гринберги решили услать ее подальше от Исы и от всей их компании. Понимает костное старичье, что между ними назревает что-то важное, вот и мешают изо всех сил. Иса точно знает, о чем они думают: надеются, что там в Ревеле, в распроклятых Европах, Асюткина тетка подыщет девочке верную партию из эстонских евреев или, может, рижских, или варшавских, а еще лучше – сразу берлинских. Они – берлинские, и зажиточней, и образованней. Куда ему, бедному полукровке, мечтающему о кинематографе, куда ему получить одобрение Ефима Гринберга, бывшего биндюжника, сколотившего состояние и поселившегося в Киеве на самой главной и широкой улице.

И хоть не собирался Иса в свои двадцать обзаводиться семьей, но мысли иногда бродили-бродили, да и выныривали возле воображаемого алтаря. Но тут на горизонте появлялась грозная фигура старшего Гринберга, который ни за что не отдаст красавицу-дочь за маленького – ни росту, ни силы, ни твердости – Ису. Ни за что, ни при каких обстоятельствах. Но с другой-то стороны, почему все же нет? Чем больше вопросов рисовалось и возникало препятствий, хоть и мнимых, тем серьезней Иса задумывался о вероятности женитьбы. И, действительно, чай, не крепостное право, двадцатый век на дворе, и революция делалась не для того, чтобы прятать дочерей за дверями, как золото за плинтусом от советской власти.

В конце концов, и сам Иса не в помоях найден. Маман его из не успевших обрусеть англичан Стэмпов, даже говорит еще с акцентом. И на ее-то «приданые» денежки папаша сумел организовать предприятие и шил для Зимнего – от ливрей до поварских курток. А когда началась Мировая, то сумел получить подряд на военную амуницию. За взятку, конечно, но кто теперь вспомнит? Папа хорошо распорядился маминым приданым, но маме не нравилось, что муж не жалеет ее во время частых мигреней и не хочет переезжать в Европу. Дети – Дженни, Джозеф, Альфред и Флоренс – могли бы продолжить там образование и вообще стать людьми. Но муж противился, больно хорошие деньги наворачивала война. А потом «пришла беда» – так маман называла приход Октября.

Перво-наперво большевики отобрали предприятие – ателье и магазин на первом и втором этажах длиннющего дома на Мойке. И мама закинулась в ужасе. Ну и, конечно, этажи выше, которые папаша обычно сдавал внаем приличным людям, – их тоже отобрали. Оставили, правда, им квартиру, так и пролегающую через весь этаж – третий. Больно много было народу у Менакеров. Можно было, конечно, и уплотнить на пару комнат – другие вон всемером ютятся в одной комнатенке, а из графьев, между прочим. Но Менакер, еще не потерявший энергии сопротивления, дал взятку домуправу и далее платил исправно, пока власть была смутной и вибрирующей. Но папаша сдулся через пару лет. Большевики не ушли, частную собственность отменили, а когда припустили НЭПа вокруг, он уже, кажется, испустил свой предпринимательский кураж, как иные дух в теле, а потом увлекся архивной служащей городской библиотеки. Полюбил ее и ушел к ней жить. Мама из Стэмпов была верна английской сдержанности и только, бывало, изредка срывалась, почему-то непременно на людях, в гостях.

Да, пожалуй, старший Гринберг в чем-то прав, будь Иса Асиным отцом, он тоже не желал бы породниться с такой странной семьей. Ах, уехала Асенька.

Проводив ее, а провожали большой компанией, Иса растерялся. Что же теперь? Понял, что не может оставаться один.

– Саша, пойдем в кино!

– Пойдем, Иса, – отвечает друг Сашка Рыжий.

Пошли. Ох и смеялись же! Разве такой должна быть кинокартина?! Разве об этом нужно снимать, тратя немалые деньги? Сюжет экзотического «Минарета смерти»17 был таков. Дочь хивинского хана Джемаль и ее молочная сестра Селеха по светской надобности отправились из Бухары в Хиву. По дороге на богатый караван напали разбойники. Атаман шайки Кур-баши как увидел Джемаль, так чуть не рехнулся от ее красоты. Но ханская дочь – девушка гордая, она отвергает любовь злодея и разбойника. Гюль-Сарык – наложница атамана, отнюдь не дура, ревнуя к Джемаль, организует побег девушек. Бухарский джигит Садык, встретив в степи полуголых обессиленных барышень, помогает им добраться до отчего дома. Он почти зажмурился, чтобы не сновать глазками по фигуре Джемаль, но взгляд его прям сам собою приклеивается к ее округлостям. Спас Садык красоток. Увы, вскоре девушки становятся заложницами бухарского эмира и его сына, совершивших набег на Хиву. В честь победы эмира устраиваются состязания всадников «кокбуры», и эмир дарит красавицу Джемаль победителю – круг замкнулся – Садыку. Сын эмира увозит девушку в свой гарем. Фильм кончается счастливой встречей Джемаль и ее возлюбленного.

– Это псевдеж! Таких фильмов не нужно человечеству! – кричит Иса, размахивая руками.

– Но это Висковский.

– А по мне, хоть сам Гриффит.

– Старая школа.

– В том то и дело – слишком старая.

– Ты строгий, Иса. Тебя Трауберг с Козинцевым испортили. По мне, так это было увлекательным.

– Сцена купания в гареме – безусловно! – смеется Иса. – Остальное – шлак.

22/XII 1925 г.

Ленинград

Родная девочка! Я удивляюсь самому себе, я уже скучаю, уже чувствую твое отсутствие. Мне «бэзззумно» скучно без тебя. Я уже думаю о том, чтоб эти два месяца прошли как можно скорее. Все это я почувствовал, когда возвращался домой с вокзала. И решил во что бы то ни стало писать сегодня тебе. Мне сейчас хочется много-много писать тебе об этом, хоть и не стоит, наверное, распространять свои мрачные мысли.

Сейчас я очень остро чувствую, что тебя нет…

С Сашей были в кино и смотрели «Минарет смерти». Набежали гости, обсуждали вопрос о Новом годе, но так вяло, что ни до чего не могли договориться.

А ты, Чижулька, молодец, так спокойно уезжала, что было совсем легко тебя провожать. Знаешь, Киска, меня мучает совесть, потому что я не исполнил маленькой твоей просьбы и не принес тебе на вокзал карточки. А ты, наверное, сейчас спишь, сейчас уже второй час ночи, а как хорошо было бы, если бы мы ехали вместе.

Мне сегодня целый день нездоровится, почему и вывожу я какие-то каракули.

Я буду тебе, Чиженька, писать много-много, но сегодня не берусь. Мне скучно. Пиши много и скорее. Спокойной ночи. Даю слово, что таких нечистоплотных писем писать больше не буду.

И.

Приписка в уголке: «Если буду так скучать все два месяца, то ты найдешь живой труп вместо „цветущего“ обезьянки».

Пришел к другу Сашке Рыжему, чтобы не оставаться одному. Рыжий был, как всегда, гостеприимен. Принял горячую ванну и немного расслабился. Вся Сашина любезность и предусмотрительность к услугам Исы. Тут и уютный халат, и прохладный морс, а вот приличного листа бумаги и чернил у него не нашлось. Но Иса прощает другу этот промах – ведь еще никто толком не знает об Исиной письменной лихорадке, хотя, кажется, уже привыкают. Только вчера отправил Асе письмо, а сегодня появилась потребность написать новое. Иса не может отвыкнуть разговаривать с ней, как будто она единственный человек на земле, который когда-либо понимал его.

Теперь, когда он ходит по улицам, кажется почему-то, что вот-вот встретит Асю. Этой идеей он делится с Сашей, а Рыженький лежит под боком и зверски ругается – Иса мешает ему спать. Дикая пляска неугомонных мыслей в голове. Интересно, а как часто можно писать, чтобы это не казалось неприличным, навязчивым? Нужно придумать какой-нибудь важный повод.

25/XII 1925 г.

Ленинград

Милый, родной Чижик, хоть ты и не веришь во Христа, все же поздравляю тебя с его рождением и наступающим Новым годом. Из самых недр своей дрянной душонки желаю тебе, Чиженька, много счастья, радости и веселья. И мне, если ты захочешь что-нибудь пожелать, хотя бы мысленно, пожелай только спокойствия. Если бы ты сейчас могла увидеть меня, ты бы поразилась той перемене, которая произошла во мне. Я стал какой-то беспокойный, чувствую себя все время как-то не по себе. В таких случаях очень скверно в себе разбираюсь, почему и не могу отыскать в себе всех причин. Я спрашиваю сам себя: может быть, все причины сводятся к твоему отъезду? И тут становлюсь в тупик, ибо не могу сказать ни да ни нет. Безусловно, это временно, не могу же я находиться в таком состоянии долгое время. Я полагаю, что разрешение этого вопроса должно явиться само. Скверное настроение просто убивает меня. В другое время я бросился бы к тебе, и убежден, что это было бы лучшим противоядием против ядовитого настроения.

Дневник Исы: 25 декабря. Встал утром не поздно. Ждал Сашу к обеду. Обедали, была выпивка, пить не хотелось, почему не знаю.

Приходил Тео и предлагал встречать Новый год у Миньковых, где будет 50 человек, из коих 13 девочек, а остальные все мальчики, за исключением 3 гермафродитов. Я лично отношусь ко всему этому пассивно и нисколько не буду жалеть, если придется встречать НГ с глазу на глаз со своей собственной… подушкой. Денег у меня сейчас нет, доставать их и трудно, и не хочется. Это одна из многих причин.

В 11 часов пошли с Сашей в филармонию, сегодня там большой фокстротный вечер. Потолкавшись минут пятнадцать, мы ушли. Масса пьяных, шпана, бездна народа и в результате – перспектива неинтересного вечера. Черт с ними! Решил бежать домой, писать тебе письмо. Ты всегда говорила, что у меня язык без костей, а теперь смело сможешь сказать, что у меня рука без хряща. Мальчики просили тебе кланяться. Пиши, Асенька. Спокойной ночи!

Иса

28/XII 1925 г.

Ревель

Я получила вчера твое письмо, дорогой Иса, и не имела времени тебе сразу ответить. Сейчас напишу почему.

Встала я в 1 ч. дня, так как накануне была на вечере и вернулась в 4 ч. ночи. Письмо читала еще лежа в постели (это доставляет мне огромное удовольствие). С утра уже были гости, затем в 3 часа дня был обед (и те же гости). После обеда меня ждал мой учитель танцев – один довольно интересный молодой человек, который взялся меня обучить модным танцам (мы должны успеть до Нового года). Затем в 5 часов мы отправились в кафе «Марсель» на five o’clock, где пробыли до 7 часов. Как здесь любят танцевать! До смешного! Утром танцуют, днем танцуют и вечером тоже танцуют! Там меня познакомили со многими молодыми людьми, и ни один из них не произвел на меня никакого впечатления. Танцуют хорошо, но не интересные. Эстонцы и немцы много интересней, чем наши! Русских здесь вообще нет, и русскую речь слышишь только в немногих домах, а на улицах никогда. Все говорят с большим акцентом, так что я еще тоже разучусь говорить по-русски. Но я отвлеклась! В 7 ½ часов мы отправились в театр. Ставили «Роман». Ты себе представить не можешь, Иска, какое сильное впечатление произвела на меня эта вещь! Вчера уже много думала, Иска! Ты не ругай меня, пожалуйста, но страшно понравилась одна фраза, сказанная героиней: «Не лучше ли бросить цветы, когда они еще полны свежести и аромата, чем выбрасывать их засохшими и увядшими…» Разве это неправда?!

Мне вчера хотелось тебе под свежим впечатлением о многом написать, но было поздно, и я отложила на сегодня. Но сегодня… сегодня все уже кажется иначе. Вот почему, Иска, я иногда так настаиваю: «скажи мне, скажи!», потому что «завтра» приносит с собой иные мысли, иные чувства… Ну, разошлась я больно! Расфилософствовалась!

Начала я письмо рано утром, а кончаю вечером. Ежеминутно кто-нибудь приходит или надо куда-нибудь идти. У меня, Иска, столько впечатлений, что мне даже трудно писать. Мысли путаются, не знаю, о чем раньше тебе доложить, что прежде тебе рассказать; многое откладываю до личного свидания.

Я думаю, что с концом праздников жизнь станет немного поспокойней, и я отдохну. Хотела бы еще много-много писать, но приехали мои старые друзья, и среди них очень интересный молодой человек. Бывшая любовь моей сестрицы.

Целую крепко-накрепко своего любимого мальчика.

Ася