Читать книгу Тень великого человека. Загадка Старка Манро (сборник) - Артур Конан Дойл - Страница 3

За несколько лет до этого, когда я был еще мальчишкой, к нам на пять недель приезжала погостить единственная дочь брата моего отца. Сам Вилли Калдер жил в Аймуте и промышлял плетением рыболовных сетей. Своими неводами и мережами{23} он зарабатывал столько, что нам с нашими овцами и не снилось. Поэтому дочь его приехала в нарядном красном платье и шляпке за пять шиллингов, да еще привезла с собой целый сундук таких вещей, от которых у моей милой матушки глаза полезли на лоб. Чуднó нам было видеть, что у такой молодой девчонки денег куры не клюют – с носильщиком она расплатилась сама, дала столько, сколько он запросил, не торгуясь, да еще два пенса сверху. Имбирный эль{24} для нее был что для нас вода, чай она пила с сахаром, а хлеб мазала маслом, прямо как англичанка.

В то время девочки меня мало интересовали, потому что я не понимал, для чего они нужны. В классе Бертвистла никто о них и не думал, но считалось, что чем девочка младше, тем больше в ней ума, потому что, начиная взрослеть, они сразу же глупели. Никто из нас, мальчишек, не видел смысла водиться с существом, которое драться не умеет, истории рассказывает плохо и не может даже толком швырнуть камень, чтобы не замахать руками, как сохнущая тряпка на ветру. А как они важничали! Можно было подумать, что они и мать, и отец в одном лице. Вечно лезли в наши игры со своими «Джимми, у тебя палец из ботинка торчит» или «Эй, грязнуля, живо домой умываться». В конце концов от одного их вида нас начинало с души воротить.

Поэтому, когда к нам в Вест-инч приехала одна из них, особой радости я не испытал. Дело было на каникулах, мне тогда было двенадцать, ей – одиннадцать. Она была высокой худенькой девочкой с черными глазами и непривычными нам манерами. То и дело замирала и смотрела прямо перед собой, приоткрыв рот, как будто увидела что-то необычное; но, когда я подходил к ней сзади и смотрел в ту же сторону, я не видел ничего, кроме какой-нибудь обычной поилки для овец, или навозной кучи, или отцовских портков, болтающихся на веревке. Зато, если она замечала куст вереска, папоротник или что-нибудь подобное, тут же лезла в них носом, словно ее начинало тошнить, и кричала: «Ах, как красиво! Изумительно!», словно они были нарисованы на картине. Игры она не любила. Иногда я все-таки заставлял ее поиграть в салки, но это было не весело, потому что я всегда догонял ее за три прыжка, а меня она никогда не могла поймать, хоть при этом шумела и визжала, как десять мальчиков, вместе взятых. Когда я прямо говорил ей, что от нее нет никакого толку и что ее отец – дурак, раз вырастил ее такой, она начинала плакать, обзывала меня грубым, невоспитанным мальчишкой, грозилась уехать домой тем же вечером и говорила, что не простит меня до конца жизни. Правда, уже через пять минут она все это забывала. Самым странным было то, что я нравился ей намного больше, чем она мне. Она не отходила от меня ни на шаг; как только я скрывался из виду, тут же мчалась за мной следом и потом говорила: «А, ты здесь», как будто не ожидала меня увидеть.

Но вскоре я понял, что от нее тоже может быть какая-то польза. Иногда она давала мне монетки, и один раз у меня в кармане даже собралось целых четыре однопенсовика! Но самое лучшее в ней было то, что она рассказывала интересные истории. Она до смерти боялась собак, поэтому я, бывало, приводил к ней какого-нибудь пса и заявлял, что если она сейчас же не расскажет какую-нибудь историю, я заставлю его вцепиться ей в горло. Это всегда помогало ей начать, а там уж слушать ее было одно удовольствие. Ей было что рассказать, потому что в ее жизни происходили самые невероятные вещи. В Аймуте жил магрибский{25} пират, который раз в пять лет приплывал на своем пиратском корабле, набитом золотом, и предлагал отдать его ей, если она согласится стать его женой. Бывал у них и благородный рыцарь, он подарил ей кольцо и обещал вернуться, когда настанет время. Она показывала мне это кольцо, которое по виду ничем не отличалось от тех колец, на которых висела шторка у моей кровати, но она говорила, что ее кольцо сделано из чистого золота. Я спрашивал у нее, что будет, если этот рыцарь встретится с магрибским пиратом, и она отвечала, что тогда он отрубит ему голову своим сверкающим мечом. Что они в ней находили, для меня было загадкой. Еще она рассказывала, что, когда ехала в Вест-инч, за ней следом ехал принц, переодетый так, чтобы его никто не узнал. Когда я спросил у нее, как она догадалась, что это принц, она ответила: «Потому что он был переодет». Как-то раз она сообщила, что ее отец составляет загадку. Когда она будет готова, он напечатает ее в газете, и тому, кто сумеет ее разгадать, достанется половина его богатств и его дочь. Я сказал, что люблю разгадывать загадки и она должна будет прислать мне эту газету. Тогда она добавила, что загадка будет напечатана в «Бервик газетт», и спросила, если я разгадаю загадку отца, что я собираюсь с ней делать, когда она достанется мне. Я ответил, что продам на ярмарке тому, кто заплатит дороже. Больше в тот вечер она ничего мне не рассказывала, потому что иногда бывала очень обидчивой.

Когда кузина Эди гостила у нас, Джима Хорскрофта в Вест-инче не было, но вернулся он через пару дней после того, как она уехала. Помню, я очень удивлялся, почему это он расспрашивает о ней. Что вообще могло быть интересного в какой-то девчонке? Он спросил, красивая ли она, а когда я ответил, что не обратил внимания, рассмеялся, обозвал меня кротом и сказал, что когда-нибудь я прозрею. Но уже очень скоро он утратил к ней интерес, я же не вспоминал Эди до тех пор, пока однажды она не взяла мою жизнь в свои руки и не перевернула ее так, как я могу перевернуть эту страницу.

Было это в 1813 году, после того как я закончил школу, когда мне уже исполнилось восемнадцать. На губе у меня было целых сорок волос, и я надеялся, что скоро их станет намного больше. После школы я изменился. Игры уже не так занимали меня, как раньше. Теперь мне было куда интереснее ходить к морю и проводить время на берегу, где глаза и губы у меня иногда раскрывались так же, как когда-то у Эди. Раньше, чтобы почувствовать себя счастливым, мне достаточно было знать, что я бегаю быстрее своих друзей или могу прыгнуть выше, чем любой из них, но теперь все это стало казаться таким не важным. Меня охватила тоска, жуткая тоска. Я смотрел на прозрачный купол неба, на плоское синее море и чувствовал, что в моей жизни чего-то не хватает, но в причине своей тоски я боялся признаться даже себе. К тому же от этого у меня испортился характер. Когда мать спрашивала, что со мной происходит, или отец говорил, что мне пора бы уже заняться делом, я отвечал им так грубо, что потом не раз об этом горько жалел. Человек может сменить несколько жен, у него может быть несколько детей или друзей, но у него не может быть больше одной матери, так жалейте же своих матерей, заботьтесь о них, пока они рядом.

Однажды, вернувшись из овчарни, я застал отца с письмом в руках, что было очень необычно, потому что, кроме как записок от управляющего имением с напоминанием о том, что пора платить ренту, писем мы почти никогда не получали. Подойдя к отцу, я вдруг заметил, что он плачет, и это меня удивило, поскольку я считал, что взрослые мужчины никогда не плачут. Его коричневую щеку пересекала такая глубокая складка, что слезы не могли преодолеть ее, им приходилось скатываться вдоль нее к уху, и уже оттуда они срывались и падали на лист бумаги. Мать сидела рядом с ним и гладила его руку, как кошачью спину.

– Это о Вилли, – сказал отец. – Понимаешь, Джинни, его больше нет. Письмо от адвоката, он пишет, что это случилось неожиданно, иначе они вызвали бы меня раньше. Карбункул{26}… и кровоизлияние в мозг.

– Ох! Ну, теперь все его беды позади.

Отец вытер щеки краем скатерти.

– Все сбережения он оставил дочке, – сказал он. – Если она не изменилась с тех пор, как жила с нами под одной крышей, она же их по ветру пустит. Помнишь, как ей не понравился наш чай, тот, по семь шиллингов за унцию? – Мать покачала головой и посмотрела куда-то вверх, где с потолка свисали свиные окорока. – Он не пишет сколько, но говорит, что сумма порядочная. И она переедет жить к нам, такова была последняя воля Вилли.

– А мы будем ее содержать? – недовольно воскликнула мать. Мне не понравилось, что в такую минуту она думает о деньгах, но, если бы она не была такой хозяйственной, мы бы уже через год пошли по миру.

– Да нет, платить она будет. И приезжает она сегодня. Джок, парень, поедешь в Айтон, встретишь вечерний дилижанс. В нем приедет твоя кузина Эди. Привезешь ее в Вест-инч.

И в четверть шестого я запряг нашего пятнадцатилетнего длинногривого Джонни в телегу с недавно выкрашенным задком, которую мы использовали только по праздникам, и отправился встречать кузину. В Айтон я прибыл одновременно с дилижансом, и, как самый настоящий деревенский олух, позабыв о прошедших годах, принялся высматривать в толпе перед остановкой девочку в короткой юбочке до колен. Когда я уже забеспокоился и начал вытягивать шею и крутить во все стороны головой, думая, не напутал ли я чего, кто-то тронул меня за руку. Обернувшись, я увидел леди в черном платье и понял, что это моя кузина Эди.

Я-то это понял, но все же, если бы она сама не тронула меня тогда за руку, я бы мог еще десять раз пройти мимо нее и не узнать. Поверьте, если бы Джим Хорскрофт тогда спросил меня, красивая она или нет, я бы знал, что ответить! У нее были темные волосы, намного темнее, чем у наших девушек, но на щеках ее пробивался такой изумительный легкий румянец, который можно увидеть разве что на самых нежных лепестках розы. Губы у нее были яркие, добрые и четкие, словно очерченные. С первого же взгляда на нее я заметил насмешливые, озорные огоньки, пляшущие в глубине ее огромных карих глаз. Она окинула меня взглядом так, словно я был частью доставшегося ей наследства, протянула руку, выдернула из беспокойной толпы и подтащила к себе. Как я уже сказал, она была в черном, как мне тогда показалось, нелепом платье, и шляпке с откинутой вуалью.

– Ах, Джек! – воскликнула она на чопорный английский манер, которому научилась в пансионе. – Нет-нет, мы слишком взрослые для этого… – Она отстранилась от меня, когда я, вытянув губы, приблизил к ней свою глупую физиономию, чтобы поцеловать, как в последний раз, когда мы с ней виделись. – Просто веди себя как приличный молодой человек. Дай поскорее шиллинг проводнику, он был так мил со мной во время поездки.

Я покраснел как рак, потому что в кармане у меня был всего лишь один четырехпенсовик. Еще никогда в жизни деньги, вернее, их отсутствие не значили для меня так много, как в тот миг. Но она сразу смекнула, что к чему, тут же достала откуда-то молескиновый{27} кошелек с серебряной застежкой и сунула его мне в руку. Я расплатился и хотел вернуть ей кошелек, но она жестом дала мне понять, чтобы я оставил его у себя.

– Будешь моим провожатым, Джек, – рассмеявшись, сказала она. – Это наш экипаж? Какой смешной! И куда мне садиться?

– На мешок.

– А как мне туда забраться?

– Ставь ногу на ступицу{28}, – сказал я. – Я помогу.

Я вскочил на телегу и взялся за протянутые мне две маленькие руки в перчатках. Когда она запрыгнула на бортик, ее дыхание, теплое и сладкое, попало мне на лицо, и в тот же миг снедавшие меня тоска и смятение улетучились из моей души. Мне показалось, что вдруг я преобразился, перестал быть старым собой и стал новым, правильным человеком. Преображение это было стремительным, заняло времени не больше, чем взмах лошадиного хвоста, но все же я почувствовал его необыкновенно остро. Где-то рухнул некий барьер, и я понял, что отныне заживу полной, настоящей жизнью. Все эти мысли промелькнули у меня в голове за долю секунды, но я ведь был скромным, даже пугливым юношей, поэтому охватившие меня чувства проявились лишь в том, что я разгладил для нее мешок. Она в это время провожала взглядом удаляющийся дилижанс, который поехал дальше в Бервик, и вдруг помахала в воздухе платком.

– Он снял шляпу, – пояснила она. – По-моему, это офицер. Какой приятный молодой человек. Ты обратил на него внимание? Вон тот джентльмен в коричневом пальто, с мужественным лицом. – Я покачал головой, чувствуя, как внезапный прилив счастья уступает место глупому чувству недовольства. – Ах, впрочем, я никогда его больше не увижу. Кругом все те же зеленые склоны холмов и коричневая извилистая дорога, уходящая вдаль. Да и ты, Джек, тоже почти не изменился. Надеюсь, манеры у тебя стали лучше, чем когда-то. Ты же не станешь бросать мне на спину лягушек, правда?

Я содрогнулся от подобного предположения.

– Мы сделаем все, чтобы тебе в Вест-инче понравилось, – сказал я, теребя в руках кнут.

– Очень мило с вашей стороны приютить у себя бедную одинокую девушку, – сказала она.

– С твоей стороны очень мило было приехать к нам, кузина Эди, – запинаясь, произнес я. – Но боюсь, тебе будет у нас скучно.

– У вас тут, должно быть, очень тихо, а, Джек? Мужчин почти нет, насколько я помню.

– Есть майор Эллиот, он живет ближе к Корримьюру. Вечером он проезжает мимо нас. Это настоящий старый солдат, когда он служил у Веллингтона{29}, ему в колено попала шрапнель{30}, и…

– Джек, когда я говорю о мужчинах, я не имею в виду стариков со шрапнелью в коленях. Я имею в виду людей нашего возраста, с которыми можно подружиться. Кстати, у старого ворчливого доктора, кажется, был сын, я не ошибаюсь?

– Да, Джим Хорскрофт, мой лучший друг.

– Он дома?

– Нет. Но скоро должен приехать. Он все еще в своем Эдинбурге учится.

– Ах, значит, пока он не вернется, придется довольствоваться компанией друг друга. Джек, я очень устала, давай поскорее поедем в Вест-инч.

В тот день старичок Джонни бежал так резво, как не бегал ни до, ни после того, и уже через час Эди сидела за столом, на который мать выставила не только масло, но еще и стеклянное блюдо с крыжовенным вареньем, красиво поблескивающим в свете свечи. Я не мог не заметить, что родители тоже удивились произошедшим с ней переменам, хотя их удивление было несколько иного рода. Маму настолько сразила штука из перьев, которая была обмотана у нее вокруг шеи, что вместо Эди она начала называть ее мисс Калдер, пока кузина не стала с милой улыбкой поднимать указательный палец всякий раз, когда она это делала. После ужина, когда Эди пошла отдыхать, они весь вечер говорили только о том, как она изумительно выглядит и в какую леди превратилась.

– Между прочим, – под конец заметил отец, – что-то непохоже, чтобы она очень горевала о смерти моего брата.

И тогда я впервые подумал о том, что с тех пор, как я ее встретил, она не обмолвилась об этом ни словом.