Читать книгу Тень великого человека. Загадка Старка Манро (сборник) - Артур Конан Дойл - Страница 8

Я не хочу утомлять себя и, в первую очередь, вас подробным описанием того, как изменилась наша жизнь с появлением этого человека или как ему удалось постепенно расположить к себе всех нас. С женщинами это было просто, но вскоре он растопил и сердце отца, что было намного сложнее, а также сумел завоевать благосклонность Джима Хорскрофта и мою. Рядом с ним мы вообще чувствовали себя какими-то большими мальчиками, потому что этот человек, казалось, побывал везде и видел все, и по вечерам, слушая его рассказы, мы переносились из нашей тесной кухни на маленькой ферме в королевские дворцы, военные биваки и на поля боев, видели все чудеса мира. Сначала Хорскрофт относился к нему достаточно настороженно, но де Лапп, благодаря своему такту и простоте манер, заставил его изменить свое мнение в прямо противоположную сторону. Джим садился рядом с кузиной Эди, брал ее за руку, и они вместе с замиранием сердца слушали его истории. Обо всем этом я не стану рассказывать, но и сейчас, после всех этих лет, я прекрасно помню, как неделя за неделей, месяц за месяцем словами и делами он лепил из нас то, что было нужно ему.

Начал он с того, что отдал лодку, на которой приплыл, отцу, оставив за собой лишь право пользоваться ею в случае надобности. Той осенью сельдь подошла близко к берегу, а дядя мой перед смертью передал нам набор прекрасных сетей, поэтому подарок этот мог принести нам много фунтов. Иногда де Лапп сам выходил в море на этой лодке, и летом, бывало, целый день плавал вдоль берега, медленно гребя веслами, останавливаясь через каждые несколько гребков, чтобы закинуть за борт камень на леске. Я не мог понять, что он делает, до тех пор, пока он как-то сам не рассказал мне.

– Я люблю изучать все, что связано с военным делом, – сказал он, – и, если выпадает такая возможность, стремлюсь не упускать ее. Я хочу выяснить, смог бы на этом побережье высадиться военный десант.

– Только не при восточном ветре, – заметил я.

– Да, верно, только не при восточном ветре. У вас здесь когда-нибудь проводились замеры глубин?

– Нет.

– Линейным кораблям{43} к берегу не приблизиться, но сорокапушечный фрегат может подойти на расстояние мушкетного огня, глубина позволяет. Высаживаем на лодках tirailleurs[10], разворачиваем их вон за теми песчаными холмами, потом возвращаем лодки и десантируем еще один отряд, все время поливая берег с фрегатов крупной картечью. Да, это возможно! Определенно, возможно!

Усы его по-кошачьи затопорщились, глаза засверкали, и я понял, что мысленно он уже представляет себе, как это происходит.

– Но вы забыли, что на берегу будут наши войска! – с негодованием воскликнул я.

– Да ну! – отмахнулся он. – Разумеется, битвы без противника не бывает. Но давай посмотрим, давай разберем, как это может происходить. Сколько вы можете собрать? Скажем, двадцать-тридцать тысяч. Несколько неплохих пехотных полков, только и всего. Все остальное – пшик. Рекруты, ополчение. Как вы их называете… волонтеры?

– Храбрецы! – вскричал я.

– О да, очень храбрые воины. Но совершенно безголовые. Ах, mon Dieu[11], какие все-таки они безголовые! Я имею в виду не только ваших, всех новобранцев. Они боятся показаться трусами, поэтому совершенно не думают об осторожности. Уж я их повидал на своем веку! В Испании я как-то наблюдал, как батальон рекрутов пошел в атаку на батарею из десяти орудий. Они ринулись в гору, не ведая страха, а через какое-то время весь склон с того места, где стоял я, стал казаться похожим на… как это по-английски… малиновый пирог. Потом еще один батальон рекрутов попытался взять эту высоту, они пошли вперед с бравыми криками, но разве шрапнель перекричишь? И этот батальон мы потеряли. А потом приказ подавить батарею противника был отдан гвардейскому отряду chasseurs[12], и что сделали эти опытные воины? В их наступлении не было ничего геройского: никаких шеренг, никаких криков, никто не был убит. Всего лишь несколько разрозненных линий tirailleurs и пара pelotons[13] в поддержку. Но уже через десять минут пушки замолчали, а испанские канониры{44} были изрублены на куски. Войне надо учиться, мой юный друг, так же как разведению овец.

– Тьфу! – презрительно сказал я, чтобы дать отпор спесивому иностранцу. – Да если там на холмах вас будут поджидать тридцать тысяч наших воинов, вы сразу же запроситесь обратно на свои фрегаты.

– На холмах? – Он обвел заинтересованным взором линию возвышенностей. – Да, если ваш полководец будет иметь голову на плечах, свой левый фланг он расположит у твоего дома, центр – у Корримьюра, а правый фланг – недалеко от дома врача. Центр он прикроет мощным заслоном из tirailleurs, конница, безусловно, попытается отрезать наш десант на берегу. Но, если нам удастся собраться, мы сразу же ответим. Здесь есть слабое место, вон там, где низина. Сначала я пройдусь по ней пушками, потом направлю туда свою кавалерию, продвину большими колоннами пехоту, и крыло займет позицию на высоте. И что тогда будет с твоими волонтерами, Джок?

– Погонят ваши отряды в хвост и в гриву! – ответил я, и мы рассмеялись, чем обычно и заканчивались подобные разговоры.

Иногда, когда он что-то рассказывал, мне казалось, что он шутит, но иногда степень его серьезности было не так-то легко определить. Я хорошо помню, как однажды летним вечером, когда мы: отец, Джим, я и он – засиделись на кухне после того, как женщины ушли, он завел разговор о Шотландии и ее отношениях с Англией.

– Когда-то у вас был свой король, вы жили по своим собственным законам, которые принимались в Эдинбурге, – сказал он. – Ваши сердца не наполняются гневом и отчаянием оттого, что теперь вами управляют из Лондона?

Джим вытащил изо рта трубку.

– Это наш король стал править Англией{45}, так что, если чьи-то сердца и должны наполняться отчаянием, то не наши, – сказал он.

Очевидно, для иностранца это было новостью, на минуту он замолчал.

– Хорошо, но вы живете по законам, которые принимают они, разве это правильно? – после некоторого раздумья спросил он.

– Нет, конечно, было бы неплохо, если бы Парламент переехал обратно в Эдинбург, – сказал отец, – но я так занят своими овцами, что у меня нет времени думать еще и об этом.

– Об этом должны думать молодые, – посмотрел де Лапп на нас с Джимом. – Когда по стране нанесен удар, вставать на ее защиту надлежит молодым людям.

– Да, эти англичане действительно иногда слишком много на себя берут, – поддержал его Джим.

– Если здесь многие так считают, почему бы не сформировать батальоны и не пойти маршем на Лондон? – горячо вскричал де Лапп.

– Это будет неплохая прогулка, – усмехнулся я. – Кто же поведет нас?

Эльзасец вскочил и коротко поклонился, приложив руку к сердцу.

– Для меня это было бы честью! – отчеканил он, но потом, услышав, как мы захохотали, рассмеялся и сам. И все-таки мне кажется, в тот миг он не шутил.

Возраст его оставался для меня загадкой. Для Джима Хорскрофта тоже. Иногда мы думали, что он уже довольно стар, только выглядел молодо. Иногда, наоборот, он казался нам молодым человеком, который выглядит старым. Его жесткие коротко стриженные каштановые волосы на макушке сильно редели, так что была видна блестящая кожа, к тому же тысяча тонких морщинок покрывала его, как я уже говорил, сильно загорелое лицо. Однако двигался он как молодой, полный сил человек, был силен и вынослив, мог целыми днями ходить по холмам или плавать на лодке по морю. В конце концов мы решили, что ему, пожалуй, где-то около сорока или сорока пяти, хотя для нас оставалось загадкой, как в таком возрасте ему удалось столько повидать. Но однажды, когда мы разговорились о возрастах, он нас удивил.

В разговоре я упомянул, что мне двадцать лет, а Джим сказал, что ему двадцать семь.

– Значит, из нас троих я старше всех, – заметил де Лапп. Мы рассмеялись, потому что, по нашим подсчетам, он чуть ли не в отцы нам годился. – Но я ненамного старше, – уточнил он, удивленно подняв брови. – В декабре мне исполнилось двадцать девять.

И это даже больше, чем все его рассказы, заставило нас понять, какой необыкновенной была жизнь этого человека. Увидев наше изумление, он засмеялся.

– Да, я много чего повидал в жизни! – воскликнул он. – Можно сказать, жил и днем и ночью. Когда мне было всего четырнадцать, я командовал ротой в битве{46}, в которой сошлись пять наций. Когда мне было двадцать, я ездил в карете с королем, и он бледнел от того, что я ему говорил. В том году, когда я достиг совершеннолетия, я участвовал в разделе великого королевства и помог занять трон новому королю{47}. Mon Dieu, довелось мне пожить!

И это было самое большое признание о прошлой жизни, которое я от него слышал. Когда мы попытались еще что-то из него выудить, он лишь рассмеялся и покачал головой. Порой нам казалось, что все его рассказы – сплошная выдумка и он сам всего лишь умный проходимец. Неужели такой большой и талантливый человек, каковым он себя выставлял, стал бы терять время здесь, у нас в Бервикшире? Но однажды произошло нечто убедившее нас в том, что он действительно не так-то прост. Вы наверняка помните, что недалеко от нас жил старый офицер, тот самый, который плясал вокруг костра с сестрой и двумя служанками. Он уехал в Лондон прояснять какие-то вопросы со своей пенсией, пособием по ранению и возможным продолжением службы и задержался там до конца осени. Через пару дней после возвращения он пришел навестить нас и впервые тогда встретился с де Лаппом. Никогда еще я не видел, чтобы человек так удивлялся. Глаза у него полезли из орбит, и он, словно потеряв дар речи, целую минуту молча смотрел на нашего друга. Де Лапп все это время так же внимательно всматривался в его лицо, но, похоже, не узнавал.

– Сэр, я вас не знаю, – наконец сказал он, – но вы смотрите на меня так, словно видели раньше.

– Видел, – сглотнув, ответил майор.

– Боюсь, что вы ошибаетесь.

– Я могу поклясться, что видел.

– Где же?

– В деревне Асторга, в восьмом году{48}.

Де Лапп вздрогнул и с новым интересом посмотрел на нашего соседа.

– Mon Dieu, какое совпадение! – воскликнул он. – А вы были английским парламентером, так? Ну конечно же, теперь я вас вспомнил, сэр. Позвольте мне шепнуть вам пару слов.

Он отвел его в сторону и целых пятнадцать минут оживленно разговаривал с ним по-французски, что-то показывая руками и объясняя, а майор, внимательно слушая, изредка кивал седой головой. Наконец они, похоже, о чем-то договорились. Я слышал, как майор несколько раз повторил «Parole d’honneur»[14], а в конце – «Fortune de la guerre»[15], слова, которые я без труда понял, так как, что ни говори, а Бертвистл был хорошим учителем. После этого я замечал, что майор никогда не разговаривал с нашим постояльцем так же свободно, как мы. Обращался к нему он с почтительным поклоном и вообще проявлял огромное уважение. Много раз я спрашивал майора, что ему известно об этом человеке, однако он всегда уходил от ответа, и ничего добиться от него я так и не смог.

Все лето Джим Хорскрофт провел дома, а осенью поехал обратно в Эдинбург на зимний триместр{49}. Поскольку мой друг собирался с головой уйти в учебу, чтобы следующей весной наконец получить диплом, он заранее объявил, что до Рождества не вернется. Во время прощания с кузиной Эди он пообещал, что они поженятся, как только он получит право практиковать. Если когда-нибудь мужчина и любил всем сердцем женщину, то это был Джим, и она его тоже сильно любила, потому что во всей Шотландии ей было не найти мужчину более красивого, чем он. Однако, когда он заговорил о свадьбе, она, по-моему, легонько вздрогнула от мысли, что ее прекрасным мечтам суждено обернуться жизнью с простым сельским врачом. Но выбор у нее был небольшой – я и Джим, и она выбрала лучшего из нас.

Конечно, был еще де Лапп, но нам он всегда казался не нашего поля ягодой, поэтому на его счет никто не задумывался. Я тогда не мог с уверенностью сказать, что вообще Эди о нем думает. Когда Джим был дома, они почти не замечали друг друга, но после того, как он уехал, немного сблизились, и это было понятно, потому что теперь у нее стало больше времени. Пару раз она заговаривала со мной о де Лаппе, и, насколько я мог понять из ее слов, он ей не нравился. И все же я замечал, что, если по вечерам он где-то задерживался, она начинала беспокоиться, а рассказы его так вообще слушала с упоением и каждый раз забрасывала его кучей вопросов. Она допытывалась у него, что носят королевы и по каким коврам они ходят, пользуются ли заколками для волос, сколько перьев у них в шляпах… Мне в конце концов начинало казаться, что человек просто не может помнить всех этих мелочей, но ни один из ее вопросов не оставался без ответа. Де Лапп с такой охотой и так обстоятельно отвечал, был так галантен, что я даже удивлялся, почему она его недолюбливает.

Итак, прошло лето, миновала осень и добрая часть зимы, мы по-прежнему жили не тужили в нашем старом Вест-инче. Наступил 1815 год. Великий император все так же томился на острове Эльба. Послы всех стран собрались в Вене, чтобы решить, что делать со шкурой поверженного льва{50}. Мы в нашем тихом уголке Европы занимались своими делами, разводили овец, ездили на ярмарки в Бервик, по вечерам собирались у камина, который топили торфом, и разговаривали. Нам не приходило в голову, что все эти великие и могущественные люди могут иметь к нам какое-то отношение. Что касается войны, все были уверены, что великая тень ушла навсегда и что, если союзники не перессорятся между собой, ближайшие лет пятьдесят в Европе не прогремит ни один выстрел.

Однако одно происшествие, которое случилось в то время, мне запомнилось особенно. Было это где-то в середине февраля, и, прежде чем продолжить свое повествование, я хочу вам о нем рассказать.

Я не сомневаюсь, что вы прекрасно представляете, как выглядят старинные замки, которые стоят на границе Шотландии и Англии. Это простые четырехугольные громадины, предназначавшиеся для того, чтобы местные жители могли укрываться в них от набегов разбойников. Когда Перси со своими людьми переходил границу, фермеры загоняли скот на двор замка, запирали большие ворота и разжигали огонь на башне, который должны были заметить на всех соседних башнях, где тоже зажигали огни, и так известие о вторжении летело по горам Ламмермура и достигало Пентлендс{51} и Эдинбурга. Но эти старые крепости, конечно же, давно утратили свое значение и теперь постепенно ветшали и разрушались, служа пристанищем разве что для диких птиц. Много прекрасных яиц я насобирал для своей коллекции на башне корримьюрской крепости.

Как-то раз мне нужно было отнести записку в Лайдлоу Армстронгам, которые жили в двух милях от Айтона, и, поскольку путь был очень неблизкий, вечер застал меня в дороге. Было пять часов, солнце вот-вот должно было скрыться за горизонтом, и тропинка завела меня на вершину очередного холма. Там я остановился. Далеко впереди уже показался фронтон Вест-инча, но я смотрел в левую сторону, где возвышалась старая башня. Это была очень живописная картина: закат окрасил ее стены в красный цвет, позади широкой синей полосой раскинулось море. Любуясь этой красотой, я неожиданно заметил, что в одном из проломов в стене башни мелькнуло лицо.

Зачем кому-то понадобилось туда лезть, если пора гнездования еще не наступила? Меня это настолько удивило, что я решил в этом разобраться. Я свернул с тропинки и быстро зашагал к башне. Холмы вокруг старой крепости покрыты густой травой, поэтому я почти бесшумно подошел к полуразрушенной арке с осыпающимися стенами, где когда-то были ворота. Я осторожно заглянул во двор и увидел Бонавентуру де Лаппа, который стоял в проломе, в котором я его и заметил. Он стоял ко мне боком, и мне стало понятно, почему он меня не видел: он очень напряженно смотрел в сторону Вест-инча. Когда я сделал следующий шаг, каменная щебенка скрипнула у меня под ногами, и он резко повернулся.

Де Лапп был не из тех людей, которых легко привести в замешательство. Ни один мускул не дрогнул у него на лице, словно он уже битый час именно меня тут дожидался, и все же что-то в его взгляде указывало на то, что он дорого бы заплатил за то, чтобы я вернулся обратно на тропинку и пошел своей дорогой.

– Вот так так! – воскликнул я. – Что это вы тут делаете?

– Я могу спросить у тебя то же самое, – ответил он.

– Я пришел, потому что заметил ваше лицо в проломе.

– А я – потому что, как тебе известно, меня очень интересует все, что может быть связано с военными действиями, а крепости, разумеется, входят в это число. Извини, дорогой мой Джок, я на секунду.

И он неожиданно сделал шаг вперед и скрылся из виду в глубине пробоины. Но любопытство мое уже настолько разгорелось, что я тут же прошел в глубину двора, чтобы видеть, чем это он там занят. Оказалось, он стоял, далеко высунувшись наружу, и энергично махал рукой, словно подавал кому-то знак.

– Что вы делаете? – крикнул я, подбежал к нему и выглянул через его плечо, пытаясь рассмотреть, кого это он подзывает.

– Что вы себе позволяете, сэр! – сердито вскричал он. – Умерьте прыть. Джентльмен имеет право делать то, что ему заблагорассудится, и не опасаться, что за ним будут шпионить. Если хочешь, чтобы мы остались друзьями, ты не должен вмешиваться в мои дела.

– Мне не нравится, что вы тут что-то затеваете, – ответил я. – И отцу это тоже не понравится.

– Твой отец пусть сам за себя отвечает, а я ничего не затеваю. – Голос его сделался грубым. – Это все твои выдумки, и знаешь, подобная глупость выводит меня из терпения.

И, не сказав больше ни слова, он развернулся и торопливым шагом пошел к Вест-инчу.

Мне оставалось только последовать за ним. У меня вдруг появилось ощущение, что назревает что-то недоброе, хотя мне был совершенно непонятен смысл того, что только что произошло. По дороге я снова начал думать о том, как этот загадочный человек появился и поселился у нас. Интересно, с кем это он мог встречаться в башне? Может быть, этот парень – шпион и призывал на встречу какого-то своего подельника? Нет, это была бредовая идея. Зачем шпионам торчать в таком месте, как Бервикшир? И кроме того, есть же майор Эллиот, который его прекрасно знает, и, если бы с ним что-то было не так, он не стал бы так к нему относиться.

Как только ход моих рассуждений дошел до этой точки, кто-то меня окликнул, и я увидел самого майора, который с жизнерадостной улыбкой спускался по склону холма, ведя на поводке своего здоровенного бульдога по кличке Баундер. Эта собака отличалась крайне свирепым нравом и не раз становилась причиной шумных скандалов, потрясавших нашу округу, но майор ее очень любил и постоянно, выходя из дому, брал ее с собой, правда, всегда держал на прочном кожаном поводке. И надо ж было такому случиться, что, пока я дожидался его внизу, майор зацепился своей хромой ногой за ветвь утесника и упал. Поднимаясь, он каким-то образом выпустил из рук поводок, и его пес тут же с раскрытой пастью понесся вниз по склону прямо на меня.

Должен вам сказать, мне это совершенно не понравилось, потому что нигде рядом не было ни палки, ни камня, а я хорошо знал, каким лютым нравом отличался этот зверь. Майор закричал ему вслед, но, по-моему, эта тварь решила, что хозяин его на меня науськивает, и только поддала скорости. И тут я подумал: я же знаю, как его зовут, может быть, столь близкое знакомство с ним как-то поможет мне? Поэтому, глядя на его ощетинившийся загривок и нос, блестящий между двумя налитыми кровью глазами, я набрал в легкие побольше воздуха и закричал: «Баундер! Баундер!» Должно быть, это произвело на него какое-то воздействие, потому что пес, рыкнув, промчался мимо меня и устремился дальше по тропинке в сторону Бонавентуры де Лаппа.

Он повернулся на крик и, похоже, сразу же понял, что происходит. Странно, но он совершенно спокойно продолжил путь. Душа в пятки ушла у меня, собака-то никогда его раньше не видела! Я со всех ног бросился к ним, собираясь оттаскивать пса, но тут произошло неожиданное. Де Лапп опустил к земле руку и потер большим пальцем об указательный. Собака, подбежав к нему, остановилась, ее злость словно испарилась, и она начала изо всех сил крутить своим куцым хвостом и игриво подпрыгивать.

– Ваша собака, майор? – спросил он, когда, прихрамывая, подбежал ее хозяин. – Хороший зверь. Красавец!

Майор с трудом переводил дыхание, потому что бежал почти с такой же скоростью, что и я.

– Я испугался, что он может покусать вас, – задыхаясь, сказал он.

– Ну что вы! – воскликнул де Лапп. – Такая хорошая умная собака. Я люблю собак. Но я рад, что встретился с вами, майор. Видите ли, вот этот юный джентльмен, которому я стольким обязан, решил, что я шпион. Верно, Джок?

Его догадка меня так удивила, что я даже не нашелся, что ответить, только покраснел и смущенно опустил голову, как какой-нибудь деревенский простофиля, каким я и был.

– Вы знаете, кто я, майор, – продолжил де Лапп, – и я уверен, что вы объясните ему, что это не так.

– Нет, нет, Джок! Конечно же, нет! – всполошился майор.

– Благодарю вас, – сказал де Лапп. – Надеюсь, ваше колено уже зажило и скоро вы снова будете командовать своим полком.

– Да я уже достаточно здоров, – ответил майор. – Но они все равно не дадут мне место, если, конечно, не случится новой войны. Я думаю, что на моем веку войн больше не будет.

– Вы так думаете? – улыбнулся де Лапп. – Что ж, nous verrons! Поживем – увидим, мой друг.

На прощание он махнул шляпой, развернулся и быстро зашагал в сторону Вест-инча. Майор долго провожал его задумчивым взглядом, а потом повернулся ко мне и спросил, что заставило меня думать, что де Лапп – шпион. Когда я все рассказал, он промолчал, лишь задумчиво покачав головой.