Читать книгу Приключения Шерлока Холмса - Артур Конан Дойл, Исмаил Шихлы - Страница 11

Прошло три недели с того дня, как Джефферсон Хоуп с товарищами отбыл из Солт-Лейк-Сити. Сердце Феррье наполнялось печалью, когда он думал о возвращении молодого человека, потому что его возвращение означало расставание с приемной дочерью. Однако сияющее счастьем лицо девушки лучше любых аргументов примиряло его с неизбежностью. В глубине души этот обладающий твердым характером человек раз и навсегда решил, что никакая сила не заставит его выдать дочь замуж за мормона. Мормонский брак он вообще считал не браком, а сплошным позором и бесчестьем. Каково бы ни было его отношение к мормонским доктринам в целом, в этом пункте он был непреклонен, хотя никогда не позволял себе высказываться на подобные темы, ибо в те времена в Стране святых выражать не ортодоксальные мнения было делом опасным.

Да, весьма опасным – настолько опасным, что даже наиболее ревностные мормоны, если и рисковали обсуждать религиозные проблемы, то лишь самым что ни на есть тихим шепотом, поскольку любое слово, сорвавшееся с чьих-либо уст, могло быть превратно истолковано и грозило навлечь немедленную страшную кару. Ни севильской инквизиции, ни германскому Фемгерихту, ни каким бы то ни было тайным обществам Италии не под силу оказалось так раскрутить чудовищный маховик возмездия, как это сделали мормоны в штате Юта, который с некоторых пор накрыло мрачное облако их религиозной нетерпимости.

Тайна, окружавшая деятельность их призрачной карательной организации, делала ее вдвойне устрашающей. Эта организация казалась всеведущей и всемогущей, несмотря на то, что оставалась невидимой и неслышимой. Человек, позволивший себе выступить против Церкви, пропадал бесследно, никому никогда так и не удавалось узнать, куда он подевался и что с ним сталось. Жена и дети ждали его дома, но ни один муж и отец ни разу не вернулся, чтобы поведать, что он пережил во власти своих тайных судей. Неосторожно сказанное слово, опрометчивый поступок – и человек исчезал. Притом никому не ведома была природа этой ужасающей и могущественной силы, которая нависала над всеми, словно дамоклов меч. Неудивительно, что люди постоянно дрожали от страха и даже в безлюдной пустыне, даже шепотом не рисковали высказывать сомнения, которые их угнетали.

Поначалу эта неуловимая чудовищная сила обрушивалась лишь на непокорных, на тех, кто, приняв догматы мормонства, впоследствии преступил их или возжелал от них отречься. Однако вскоре она стала шире раскидывать свою сеть. По мере того как в общине все острее ощущался недостаток женщин брачного возраста (а без них принцип полигамии – пустой звук), поползли странные слухи – слухи об отдельных убитых переселенцах и даже полностью истребленных переселенческих лагерях, причем в тех местах, где сроду не видали индейцев. В гаремах же старейшин тем временем появлялись новые женщины – женщины с не просыхающими глазами и выражением неизбывного страха на лице, чахнущие от тоски и горя. Припозднившиеся в горах путники рассказывали о вооруженных бандах людей в масках, которые бесшумно крались мимо них в темноте. Эти рассказы и слухи, многажды сопоставленные и подтвердившиеся, постепенно обретали плоть и форму, пока таинственная организация не получила наконец своего имени. По сей день для обитателей разрозненных ранчо Запада слова «Союз данитов»[35] или «Ангелы мщения» звучат зловеще, как дурное предзнаменование.

Тайна рассеивалась, но чем больше становилось известно об организации, чьи деяния имели столь страшные последствия, тем больший, а отнюдь не меньший ужас наводила она на людей. Никому не было известно, кто принадлежал к этому безжалостному сообществу. Имена участников кровавых бесчинств, вершившихся именем религии, держались в строжайшем секрете. Лучший друг, с которым ты поделился своими сомнениями относительно Пророка и его миссии, мог оказаться одним из тех, кто той же ночью огнем и мечом взыщет с тебя чудовищную дань. Поэтому сосед боялся соседа, и никто ни с кем не делился своими сокровенными мыслями.

Однажды утром, когда Джон Феррье уже собрался выехать в поле, он услышал лязг щеколды и, выглянув в окно, увидел коренастого мужчину средних лет с проседью в волосах, который направлялся от калитки к дому. У Джона Феррье упало сердце: это был не кто иной, как сам великий Бригам Янг. Исполненный дурных предчувствий, ибо понимал, что подобный визит не может сулить ничего хорошего, Феррье поспешил открыть дверь, чтобы на пороге приветствовать вождя мормонов. Тот, однако, принял его приветствия холодно и последовал за ним в гостиную с сурово‐непроницаемым лицом.

– Брат Феррье, – сказал он, усаживаясь в кресло и пронзительно глядя на фермера из-под белесых ресниц, – все эти годы правоверные мормоны были тебе добрыми друзьями. Мы подобрали тебя и твою дочь, когда вы умирали от голода в пустыне, разделили с вами хлеб наш насущный, благополучно привели в Долину избранных, дали добрый надел земли, под нашим покровительством ты разбогател. Разве не так?

– Истинно так, – ответил Джон Феррье.

– И взамен мы поставили тебе одно-единственное условие: чтобы ты принял нашу праведную веру и соблюдал все ее ритуалы. Ты обещал, но, если то, что о тебе говорят, правда, нарушил обещание.

– Каким же образом я его нарушил? – протестующе воздел руки вверх Феррье. – Разве я не вношу свою долю в общий котел? Разве не посещаю храм? Разве я…

– Где твои жены? – перебил его Янг, нарочито удивленно оглядываясь по сторонам. – Позови их, я хочу с ними поздороваться.

– Это правда, я не женат, – согласился Феррье. – Но в общине мало женщин и много мужчин, которым они нужны больше, чем мне. Я ведь не одинок: обо мне заботится дочь.

– Вот о дочери-то я и пришел поговорить, – сказал мормонский вождь. – Она уже взрослая, хороша собой – недаром ее называют Цветком Юты, – и обратила на себя внимание многих мужчин, имеющих вес в общине.

Джон Феррье мысленно застонал.

– О ней ходят слухи, коим мне не хотелось бы верить, – будто она обручилась с каким-то Gentile[36]. Надеюсь, это сплетни праздных языков. Помнишь, что гласит тринадцатая заповедь святого Джозефа Смита? «Всякая истинно верующая дщерь да станет женой избранного; а ежели сочетается она браком с иноверцем, то совершит тем самым тяжкий грех». Не могу поверить, что ты, человек, исповедующий наш святой символ веры, позволил своей дочери надругаться над ним.

Джон Феррье ничего не ответил, он лишь нервно постукивал хлыстом по голенищу сапога.

– Вот это и станет оселком для испытания истинности твоей веры – так постановил Священный совет четырех, – продолжал между тем Янг. – Девушка молода, и мы не станем неволить ее выходить замуж за какого-нибудь седовласого старика; более того, мы даже не лишаем ее права выбора. У нас, старейшин, много телиц, но и сыновьям нашим требуются жены. У Стэнджерсона есть сын, и у Дреббера есть сын, и каждый из них с радостью примет твою дочь в свой дом. Пусть она сама выберет одного из них. Оба они молоды и богаты, и оба – истинно верующие. Ну, что скажешь?

Сведя брови, Феррье помолчал некоторое время, потом произнес:

– Дайте нам время. Моя дочь слишком юна, ей еще рано замуж.

– У нее есть месяц, чтобы подумать, – отрезал Янг, вставая. – По окончании этого срока она должна будет дать ответ.

Уже в дверях он повернул к хозяину свое побагровевшее лицо и, гневно сверкнув взглядом, прогремел:

– Если ты, Джон Феррье, со своими ничтожными силенками попытаешься пойти против воли Священной четверки, ты пожалеешь о том, что твои кости и кости твоей дочери не остались лежать выбеленными скелетами там, в горах Сьерра-Бланки.

Погрозив пальцем, он вышел за дверь и затопал по гравиевой дорожке, в ушах Феррье еще долго раздавался звук его тяжелых шагов.

Феррье сидел, упершись локтем в колено, обхватив ладонью лоб и размышляя, как сообщить дочери о нависшей угрозе, когда ласковая рука легла ему на плечо. Подняв голову, он увидел, что дочь стоит рядом. Достаточно было одного взгляда на ее бледное испуганное лицо, чтобы понять, что она все слышала.

– Я не виновата, – сказала она в ответ на этот его тревожный взгляд. – Его голос гремел на весь дом. Ах, отец, отец, что же нам теперь делать?

– Не бойся, – успокоил Феррье, привлекая ее к себе и гладя широкой загрубелой ладонью ее мягкие каштановые волосы. – Как-нибудь выпутаемся. Ты ведь не стала равнодушней к этому парню, правда?

Ответом ему был горестный всхлип, и девушка крепче сжала его руку.

– Нет, конечно же, нет, – удовлетворенно сказал Феррье. – Я бы очень огорчился, если бы узнал, что это так. Он добрый малый и куда лучший христианин, чем здешние ханжи, сколько бы они ни молились и ни кликушествовали. Завтра в Неваду отправляется очередная партия старателей, через них я дам знать Хоупу, в какой беде мы оказались. Если я правильно понимаю характер этого парня, он примчится сюда с такой скоростью, что куда там телеграфу.

Отцовская шутка рассмешила плачущую Люси.

– Он приедет и скажет, что нам делать, – подхватила она. – Но я тревожусь за тебя, дорогой отец. Говорят… рассказывают страшные истории о тех, кто посмел противиться Пророку: с ними случается нечто ужасное.

– А мы ему и не противимся… пока, – ответил Феррье. – Вот когда воспротивимся, тогда и будем остерегаться. У нас впереди еще целый месяц, к концу этого срока, полагаю, мы будем уже далеко от Юты.

– Мы уедем из Юты?

– Скорее всего.

– А как же ферма?

– Постараемся выручить за нее все, что возможно, остальное придется бросить. По правде сказать, Люси, я не впервой об этом задумываюсь. Не могу я ни перед кем пресмыкаться так, как здешний народец пресмыкается перед своим Пророком. Я американец, рожден свободным и к такому не приучен, а меняться мне в моем возрасте уже поздно. Если он велит шпионить за нашей фермой, то его шпионы рискуют напороться на добрый заряд дроби.

– Но они никогда нас не отпустят, – возразила Люси.

– Дождемся Джефферсона, вместе мы все быстренько уладим. А пока не тревожься понапрасну, милая, и не плачь, чтобы не опухли твои глазки, а то он задаст мне жару, когда увидит тебя. Бояться нечего, нам ничто не грозит.

Джон Феррье очень убедительно утешал дочь, но от нее не укрылось то, как непривычно тщательно он запер все двери тем вечером, а потом аккуратно вычистил и зарядил свое старое заржавевшее ружье, которое висело на стене у него в спальне.