Читать книгу Долина страха. Все повести и романы о Шерлоке Холмсе - Артур Конан Дойл - Страница 14

Наш заключенный не выказывал по отношению к нам никаких признаков ярости. Чувствуя себя беспомощным, он, примирительно улыбнувшись, спросил, не причинил ли кому-нибудь из нас вреда во время драки.

– Вы, наверное, отвезете меня в полицейский участок, – обратился он к Шерлоку Холмсу. – У дверей стоит мой кэб. Если вы развяжите мне ноги, я спущусь сам. Нести меня вам будет не так-то легко – я потяжелел с прежних времен.

Грегсон и Лестрейд обменялись недоверчивыми взглядами, полагая, что поступить так, как советует преступник, крайне неосмотрительно. Но Шерлок Холмс, взяв с него слово, развязал полотенце, которым были затянуты лодыжки Хоупа. Он встал, разминая ноги, словно желая убедиться в том, что они снова свободны. Смотря на него, я подумал, что не часто мне доводилось встречать человека, обладающего подобной силой. На его темном, загорелом лице застыло решительное выражение, придававшее его грозному облику еще большую внушительность. Казалось, он в любую минуту был готов к действиям.

– Если у вас не занято место начальника полиции, вам оно как раз подойдет, – произнес он, с восторгом взирая на моего компаньона. – Ума не приложу, как вы меня выследили.

– Будет лучше, если вы поедете со мной, – произнес Холмс, обращаясь к Грегсону и Лестрейду.

– Я могу править лошадьми, – предложил Лестрейд.

– Замечательно! Грегсон сядет со мной в кэб. И вы тоже, доктор. Вы очень интересуетесь этим делом, так что, давайте, поедем все вместе.

Я с радостью согласился, и мы спустились вниз. Наш заключенный не пытался бежать, напротив, он спокойно сел в кэб, и мы последовали за ним. Лестрейд взобрался на козлы, тронул лошадь и вскоре мы подъехали к участку. Нас провели в маленькую комнатку, где сидел полицейский инспектор – с бледным. Ничего не выражающим лицом. Наше появление не вызвало у него никаких эмоций – он вяло, со скучающим видом записал имя заключенного и имена людей, в убийстве которых его обвиняли.

– В течение недели обвиняемый предстанет перед судом, – произнес он. – Джеферсон Хоуп, хотите ли вы о чем-нибудь заявить до суда? Должен вас предупредить, что все ваши слова могут быть обращены против вас.

– Мне нечего скрывать, – медленно ответил задержанный. – И я хотел бы рассказать этим джентльменам все.

– Может, расскажите на суде? – спросил инспектор.

– До суда я, возможно, и не доживу, – ответил он. – Не волнуйтесь, я не собираюсь кончать жизнь самоубийством. Вы, в самом деле врач? – последний вопрос он задал, посмотрев на меня своими темными, свирепыми глазами.

– Да, я врач, – ответил я.

– Тогда дайте сюда свою руку, – произнес он с усмешкой, прикладывая свои скованные наручниками руки к груди.

Я сделал то, о чем он просил. Меня потрясла неестественная пульсация и биение в груди Хоупа. Казалось, его грудная клетка дрожит и вибрирует, словно здание, внутри которого работает сломанный механизм. В наступившей тишине мне были хорошо слышны доносившиеся из его груди монотонные хрипы.

– Боже мой! – воскликнул я. – У вас аневризма аорты!

– Да, так оно и есть, – спокойно ответил заключенный. – Неделю назад я был у врача и он сказал, что аорта должна лопнуть через два-три дня. Дело к этому уже давно идет. С тех пор, когда я слишком долго жил под открытым небом в горах Соленого Озера и ел все, что можно было жевать. Я выполнил все, что хотел, и мне теперь все равно, что я скоро умру, но лучше бы рассказать вам все сейчас – не хочу, что бы меня считали заурядным головорезом.

Инспектор, Грегсон и Лестрейд быстро посовещались, не нарушат ли они правила, разрешив заключенному дать показания до суда.

– Доктор, вы действительно считаете, что его положение настолько опасно? – спросил меня инспектор.

– Намного опаснее, чем вы полагаете, – ответил я.

– В таком случае, наш долг в интересах правосудия – снять с него показания, – произнес инспектор. – Можете говорить, Джеферсон Хоуп, но предупреждаю еще раз – ваши показания будут занесены в протокол.

– Разрешите, я сяду, – произнес заключенный, опускаясь на стул. – От этой аневризмы я быстро устаю, а происшедшая полчаса назад борьба не прибавила мне сил. Я одной ногой уже в могиле, и потому не собираюсь вам врать. Каждое сказанное мною слово будет абсолютной правдой, а уж как вы к ней отнесетесь – меня совсем не касается.

Рассказывал он все подробно, спокойным и ровным голосом, будто речь шла не об убийстве, а о чем-то совершенно обыденном. За точность рассказа я могу ручаться, поскольку взял его я из записной книжки Ленстрейда. Он же, в свою очередь, записал рассказ заключенного слово в слово.

– Вам не так уж важно знать, почему я ненавидел этих людей, – произнес Джеферсон Хоуп. – Достаточно сказать, что они виновны в смерти двух человек – отца и дочери. И поплатились за это собственными жизнями. С того момента, как они совершили это преступление, прошло слишком много времени, и мне не удалось бы привлечь их к суду. Но я знал, что они виновны, и решил, что сам буду их судьей, присяжными и палачом. Будь вы на моем месте, то как и любой настоящий мужчина, поступили бы точно так же.

Девушка, о которой я говорил, была моей невестой двадцать лет назад. Против собственной воли ее выдали замуж за некого Дреббера. Это замужество ее и убило. Накануне ее похорон я снял с пальца покойной обручальное кольцо и поклялся, что убийца перед смертью увидит его и поймет цену совершенного им преступления, за которое он понес эту страшную кару. С этим кольцом я не расставался. Так вот, я гонялся за Дреббером и его спутником по двум континентам, прежде чем мне удалось их настичь. Они пытались взять меня измором – не вышло. И если я завтра умру – а случиться это может когда угодно – я умру с мыслью о том, что выполнил свою работу. И выполнил ее достойно. Они оба нашли смерть от моей руки. В жизни у меня не осталось больше ни надежд, ни желаний.

Они были богаты, а я беден, и потому мне было не так-то легко их выследить. Я приехал в Лондон с пустым карманом и решил, что нужно найти работу, чтобы не умереть с голоду. Править лошадьми и ездить верхом для меня так же легко, как и ходить пешком. Вот я и обратился в контору наемных кэбов и вскоре получил работу. Каждую неделю я обязан был отдавать определенную сумму своему хозяину, а все, что оставалось – шло мне в карман. Конечно, деньги не ахти какие, но наскрести на жизнь удавалось. Самое трудное для меня оказалось разбираться в улицах – таких лабиринтов, как у вас в Лондоне, я еще ни в одном городе не видел. Но потом я раздобыл карту города, запомнил адреса крупных гостиниц и основных вокзалов, и дело пошло на лад.

Прошло немало времени, прежде чем я вычислил, где поселилась моя парочка. Я спрашивал везде и всюду и все-таки разыскал их. Они снимали меблированные комнаты в Кэмберуелле, по ту сторону от реки. Найдя их, я понял, что мне, наконец, улыбнулась удача. Для того, что бы им было труднее меня узнать, я отрастил бороду. Оставалось теперь следить за каждым их шагом, что бы на этот раз им не удалось ускользнуть.

Я боялся, что в любую минуту они могут скрыться. И потому мне пришлось не отставать от них ни на шаг. Иногда я ехал за ними в своем кэбе, иногда пешком – но ехать даже лучше, ведь так им было труднее скрыться от меня. Теперь я мог работать только по ночам или рано утром, и потому скоро задолжал своему хозяину. Однако, меня это не особо заботило – главное, что теперь они оказались у меня в руках.

Но они были очень хитры. Должно быть, они допускали, что за ними могут следить, и потому нигде друг без друга не появлялись, а после полуночи вообще никогда не выходили из дому. Я колесил за ними по городу две недели подряд и ни разу не видел их поодиночке. Дреббер почти всегда напивался, но Стенгерсон каждый раз был настороже. И днем, и ночью я следил за ними, а подходящего случая все не подворачивалось. Но отказываться от своей затеи я не собирался – я чувствовал, что скоро настанет мой час. Единственное, чего я боялся – что эта штука у меня в груди лопнет раньше, чем я успею закончить свое дело.

Дреббер и Стенгерсон жили на Торки-террас. И вот однажды вечером, проезжая по этой улице, я заметил, что к дверям их дома подъехал кэб. Затем вынесли багаж, вышли Дреббер со Стергерсоном, сели в кэб и поехали. От страха у меня сжалось сердце – что, если они решили уехать из города?! Я подхлестнул лошадь и поехал за ними. Они вышли у Юстонского вокзала. Я, попросив мальчишку присматривать за моей лошадью, направился за ними на платформу. Они спросили, когда отходит поезд на Ливерпуль. Дежурный ответил им, что поезд только что ушел, а следующий отправится через несколько часов. Это неожиданное известие огорчило Стенгерсона, но Дреббера, казалось, даже обрадовало. На вокзале царила ужасная суматоха, но мне это даже было на руку, так как мне удалось встать к ним поближе и подслушать весь их разговор. Дреббер тогда сказал, что у него осталось одно незаконченное дельце, и пусть, дескать, Стенгерсон его подождет, а он скоро вернется. Его секретарь запротестовал, напомнив, что они договорились везде ходить только вдвоем. Дреббер ответил, что это весьма деликатное дело, и он должен пойти один. Я не смог расслышать, что ему на это возразил Стенгерсон, но Дреббер, разразившись бранью, сказал, что Стенгерсон – всего лишь секретарь, которого он нанял, и которому запрещено вмешиваться в дела своего хозяина. Секретарь, видимо, спорить с ним не стал, но условился, что в случае, если Дреббер опоздает на последний поезд, Стенгерсон будет ждать его в гостинице «Холидейз Прайват». Дреббер ответил, что прибудет на платформу раньше одиннадцати, и ушел.

И вот, наконец, пробил мой долгожданный час. Враги были в моих руках. Пока они держались вместе, справиться с ними я не мог, но стоило им разделиться – как они оказывались передо мной бессильны. Однако я не хотел действовать, как обыкновенный убийца и решил пойти гораздо дальше. Месть не доставит удовольствия, если человек не поймет, за что и от чьей руки он умирает. Я разработал план, целью которого было следующее – дать человеку понять, что его наказывают за его старые грехи. Так уж случилось, что несколько дней назад я возил одного джентльмена осматривать пустующие дома на Брикстон-роуд и он обронил в моем кэбе ключ. Тем же вечером я его и вернул, но к тому времени уже успел сделать слепок и по нему сделать такой же. Таким образом, в этом огромном городе мне удалось найти одно тихое, укромное местечко, где никто не мог помешать мне, исполнить свой план. Но как заманить Дреббера в этот дом – вот проблема, которую мне еще предстояло решить.

Дреббер шел по улице, заглянул сначала в одну распивочную, потом в другую. В последней он просидел полчаса. Наконец, пошатываясь, он вышел – наверняка, подумал я, уже успел изрядно набрался. Впереди меня стояла кэб, и Дреббер его окликнул. Я ехал за ним так близко, что морда моей лошади едва не утыкалась в спину возницы. Мы проехали по мосту Ватерлоо и несколько миль петляли по улицам, пока, наконец, к моему удивлению, не остановились около дома, из которого совсем недавно выехал Дреббер. Я понятия не имел, что ему снова здесь понадобилось, но на всяких случай остановился ярдах в ста. Отпустив кэб, он вошел в дом… Налейте, пожалуйста, воды – у меня во рту пересохло….

Я протянул ему стакан с водой, и он залпом осушил его.

– Теперь, полегче, – произнес он. – Так вот, ждать мне пришлось недолго, всего четверть часа. В доме послышался шум борьбы, и в туже секунду дверь дома распахнулась, и на пороге показались два человека. Одним из них был Дреббер, а вторым – молодой человек, которого раньше я никогда не видел. Парень, держа Дреббера за воротник, дал ему такого пинка, что тот оказался на середине улицы. «Мерзавец!» – закричал парень, потрясая над ним палкой. – «Я тебе покажу, как оскорблять честную девушку!». Дреббер, испугавшись, что парень пустит в ход свою дубинку, пошатываясь, встал и со всех ног бросился бежать. Добежав до угла, он увидел мой кэб, позвал меня и заскочил внутрь. «Отвезите меня в гостиницу «Холидейз Прайват»», – произнес он.

Он сидит в моем кэбе! Сердце от радости запрыгало у меня в груди от радости так, что я испугался, как бы моя аневризма не прикончила бы меня на месте. Ехал я медленно, раздумывая, что делать дальше. Конечно, я мог бы отвезти его подальше за город и прикончить в каком-нибудь безлюдном месте. Я собрался именно так и поступить, но неожиданно он сам пришел мне на выручку. Ему снова захотелось выпить, и он приказал свернуть в пивную. Он вышел, бросив на ходу, что бы я дождался его. Там он пробыл до закрытия, напившись вдребезги. Я понял – теперь все в моих руках.

Только не думайте, что я собирался хладнокровно убить его. Зная, что убив его, лишь тем самым заставлю свершиться правосудие, я все равно не мог заставить себя это сделать. Я долго думал и определил для себя, что дам ему возможность сражаться за свою жизнь, если он этого захочет. Скитаясь по Америке, я брался буквально за любую работу. Так вот, в свое время мне пришлось даже быть уборщиком в одной из лаборатории Нью-Йоркского колледжа. Однажды профессор во время лекции о ядах продемонстрировал студентам один алкалоид – так он его назвал – выделенный им его из яда, которым южно-американские индейцы покрывают свои стрелы. Он сказал, что яд этот настолько сильный, что одна его крупица вызывает мгновенную смерть. Запомнив в ряду бутылочек ту, в которой хранился яд, я, когда все ушли, отлил из нее чуть-чуть. Я довольно неплохой фармацевт, и мне не составило труда приготовить из яда отравленные пилюли – маленького размера, легко растворимые в воде. Взяв две коробочки, я положил в каждую из них по точно такой же пилюле, но без яда. Когда пробьет мой час, каждому из вышеупомянутых джентльменов я предложу на выбор принять одну из двух пилюль из этой коробочки, а сам приму вторую. Я решил, что избрал наиболее бесшумный и надежный способ. После этого я всегда держал при себе эти коробочки, ожидая подходящего момента, что бы пустить их в ход.

Была полночь, точнее, время уже близилось к часу, на улице свистел ветер и лил дождь. Но в эту хмурую, мрачную ночь меня переполняла радость, и я готов был кричать от счастья. Представьте себе, джентльмены, вы страстно желаете одну вещь, и ваше ожидание затягивается на долгие двадцать лет – а затем вы получаете ее. Тогда, наверное, вы смогли бы представить мои чувства. От волнения кровь стучала у меня в висках, и я закурил сигару, чтобы успокоить свои нервы, я закурил сигару. Пока я ехал, перед моими глазами вставали образы Джона Ферье и прекрасной Люси. Они смотрели на меня из темноты и улыбались – я видел это так же ясно, как сейчас вижу эту комнату, джентльмены. И всю дорогу до пустующего дома на Брикстон-роуд они плыли передо мной, справа и слева от лошади.

Вокруг не было ни души, не слышно ни звука. Тишину нарушал лишь монотонный стук дождя. Заглянув внутрь, я увидел, что Дреббер спит, развалившись на сиденье. Я потряс его за руку и произнес: «Приехали, пора выходить».

– Ладно, ладно, кэбмен, – ответил он.

Наверняка он решил, что мы приехали в отель. Так я подумал, потому как он, ни говоря ни слова, вылез из кэба и потащился в окружавший дом сад. Мне пришлось идти рядом и поддерживать его, потому как он до конца еще не протрезвел. Когда мы подошли к двери, я открыл ее и пропустил его вперед. Клянусь, что все это время отец и дочь были рядом с нами.

– Почему, черт возьми, здесь так темно? – произнес он, спотыкаясь.

– Скоро прольется свет, – произнес я, чиркая спичкой и зажигая маленькую свечку, что я захватил с собой. – Ну, а теперь, Енох Дреббер, – продолжил я, поворачиваясь к нему и поднося свечку поближе к своему лицу. – Теперь ты узнаешь меня?

Какое-то время он смотрел на меня, уставившись мутными, пьяными глазами. Вдруг в них мелькнул ужас, его черты лица исказил страх. Я понял, что он узнал меня. Побледнев, он отшатнулся назад – на лбу его выступил пот, а зубы выбивали барабанную дробь. Увидев его, перепуганного до смерти, я оперся спиной о дверь и захохотал. Я всегда знал, что месть будет сладка, но даже и не думал, что почувствую такое блаженство.

– Паршивая собака! – произнес я. – Я гонялся за тобой от Солт-Лейк-Сити до самого Петербурга, и всякий раз тебе удавалось ускользнуть от меня. Но, наконец, твои скитания подошли к концу – одному из нас не суждено дожить до завтрашнего рассвета! – слушая меня, он продолжал пятиться, и по лицу его было видно, что он принимает меня за сумасшедшего. Да, наверное, я был сумасшедшим. В висках у меня стучал кузнечный молот. Без сомнения, я упал бы в обморок, если бы не внезапно хлынувшая носом кровь – это меня и спасло.

– Ну, что, подонок, вспомнил Люси Ферье? – воскликнул я, запирая дверь и вертя ключом у него перед носом. – Возмездие медленно, но неотвратимо приближалось, и наконец-то настигло тебя, – я видел, как трусливо затрясся его подбородок. Он, конечно, стал бы просить пощады, не знай он прекрасно о том, что это его не спасет.

– Ты что, убьешь меня? – пролепетал он.

– Никакого убийства не будет, – ответил я. – Разве уничтожить бешеную собаку – это убийство? А ты пожалел мою несчастную возлюбленную, оттащив ее от тела убитого отца и заперев в своем проклятом бесстыдном гареме?

– Я не убивал ее отца, – воскликнул он.

– Но ты разбил ее невинное сердце, – пронзительно закричал я, суя ему коробочку. – Пусть Господь сам решит, кому из нас остаться в живых. Возьми любую пилюлю и проглоти. В одной из них жизнь, а в другой – смерть. Я проглочу ту, что останется. Посмотрим, есть ли на земле справедливость или же нами правит случай.

Скорчившись от страха, он дико закричал и стал умолять отпустить его, но я приставил нож к его горлу, и, в конце концов, он подчинился. Затем я проглотил оставшуюся пилюлю. Какое-то время мы в тишине стояли друг против друга, ожидая, кто же из нас умрет. Забуду ли я когда-нибудь его лицо, когда, почувствовав первые приступы адской боли, он понял, что проглотил яд? Глядя на него, я рассмеялся и поднес к его глазам обручальное кольцо Люси. Все это длилось несколько секунд – алкалоид действует мгновенно. Лицо его перекосилось, он вытянул вперед руки, зашатался и с хриплым криком рухнул на пол. Я нагнулся и положил руку ему на сердце – оно не билось. Он сдох!

Из носа у меня текла кровь, но я не обращал на это внимания. Даже не знаю, с чего это вдруг мне взбрело в голову написать на стене. Я, скорее, ради шутки решил направить полицию по ложному следу – уж очень легко и радостно у меня было на душе. Я вспомнил, что в Нью-Йорке как-то нашли труп немца, а над ним было написано слово «RACHE» – тогда газеты писали, что это дело рук какого-то тайного общества. Вот я и подумал, что если это поставило в тупик полицию Нью-Йорка, то должно озадачить и лондонскую полицию. Обмакнув палец в кровь, я написал на стене, на самом видном месте, точно такое же слово. Затем я вернулся к кэбу – на улице по-прежнему не было ни души, и дождь лил как из ведра. Проехав немного, я засунул руку в карман, где у меня всегда лежало кольцо Люси, и обнаружил, что оно исчезло. Я был потрясен – ведь это была единственная помять о ней! Решив, что я, вероятно, обронил его, когда нагибался над телом Дреббера, я повернул назад и, оставив кэб в переулке, кинулся к дому. Я был готов пойти на все, что бы вернуть это кольцо. Возле дома я чуть было не попался в руки выходящего оттуда полицейского. Мне удалось отвести от себя подозрение, прикинувшись в стельку пьяным.

Вот, значит, как Енох Дреббер нашел свою смерть. Теперь мне оставалось проделать тоже самое и со Стенгерсоном, что бы отомстить за смерть отца Люси. Я знал, что он остановился возле гостиницы «Холидейз Прайват» и стоял возле нее целый день, но он так и не вышел. Думается мне, он что-то заподозрил, когда Дреббер не явился на вокзал. Он всегда был хитер как лис, этот Стенгерсон, и постоянно был настороже. Но напрасно он думал, что ему удастся скрыться от меня, отсидевшись в гостинице. Вскоре я уже знал окно его комнаты и на следующий день, едва начало светать, я взял лестницу, что валялась в переулке за гостиницей и пробрался к нему. Разбудив его, я сказал, что пришел час расплатиться за жизнь, которую он отнял двадцать лет назад. Рассказав Стенгерсону о смерти Дреббера, я предложил ему на выбор две пилюли. Вместо того, чтобы воспользоваться предоставленным ему шансом и спасти свою жизнь, он вскочил с постели, набросился на меня и стал душить. Защищаясь, я вонзил ему в сердце нож. Все равно ему суждено было умереть, провидение бы не допустило, что бы убийца принял пилюлю без яда.

Мне уже немного осталось рассказать, это и хорошо, а то я совсем выбился из сил. Еще день-два я ездил в своем кэбе по городу, надеясь подзаработать денег, и вернутся в Америку. Сегодня утром я стоял на хозяйском дворе, когда появился какой-то мальчишка-оборванец и спросил, нет ли здесь кучера по имени Джеферсон Хоуп. Его, мол, просят подать кэб по адресу Бейкер-стрит, 221-Б. Ничего не подозревая, я поехал туда, а следующее, что я помню – как этот молодой человек защелкивает на моих запястьях наручники, да так быстро, что я и оглянуться не успел. Вот и весь мой рассказ, джентльмены. Можете, конечно, считать меня убийцей, но я, как и вы, боролся за то, чтобы восторжествовало правосудие.

Нас глубоко взволновал рассказ этого человека, а говорил он настолько искренне и выразительно, что мы слушали застыв и не проронив ни слова. Даже Грегсон и Лестрейд, blase (blase – пресыщенные) всеми видами преступлений, с нескрываемым интересов следили за рассказом задержанного. Когда он замолчал, мы неподвижно сидели в тишине, нарушаемой лишь скрипом карандаша Лестрейда, заканчивающего свою стенографическую запись.

– Осталась лишь одна деталь, которую мне хотелось бы узнать, – наконец произнес Шерлок Холмс. – Что за человек приходил ко мне за кольцом по объявлению?

Джеферсон Хоуп шутливо подмигнул моему приятелю.

– Свою тайну я уже вам раскрыл, – произнес он. – Но я не хочу причинять неприятности другим людям. Я увидел ваше объявление и подумал – может быть, это ловушка, а может, действительно, кто-нибудь нашел мое кольцо. Мой друг вызвался пойти и проверить. Думаю, вы не станете отрицать, что он вас ловко провел.

– Это уж точно, – искренне ответил Холмс.

– Ну, а теперь, джентльмены, – важно заговорил инспектор. – Мы должны в точности соблюдать все формальности закона. В четверг заключенный предстанет перед судом, на который вас тоже пригласят. До тех пор ответственность за него лежит на мне, – с этими словами он позвонил, появились два тюремных надзирателя, которые увели Джеферсона Хоупа. А мы с Шерлоком Холмсом отправились на станцию, подозвали кэб и направились на Бейкер-стрит.