Читать книгу Третий вариант - Артём Яковлев - Страница 3

Ира.

Меня этим утром стуком чем-то твёрдым по стеклу моей камеры-одиночки, разбудили вместе с Сашкой. Спать со всей этой требухой, торчащей во рту, оказалось совсем не прикольным. Но я всё-таки немного спал!.. Сегодня ночью, когда вернусь, уже я буду спать как нормальный человек.

Я проводил брата на выход только глазами, когда его камеру поднимали на крюке, связь с ним не работала.

На мои обращения через коммуникатор к ответственным за связь: «Доброе утро!» и «Хэллоу! Есть здесь кто?», вообще никто не пошевелился. Сергей то ли ещё спал сам, то ли считал меня спящим. Правда, минут через десять после моих обращений к моей одиночке подошла Алёна Викторовна и излишне громко произнесла:

– Как себя чувствуем, Ириней Сергеевич?

Она одна звала меня полным именем и, вероятно, на «вы», а не просто во множественном числе. Странная. На судне все, даже капитан и начальник экспедиции, как и последний из матросов, обращались ко мне по-свойски: «Ира». Правда, капитан облекал это всегда в шутливую форму. Но я на такие шуточки давно уже не обижался. Тем более, что он – капитан, власть, и ему можно было всё!

В школе, например, никто не решался дразнить меня, сравнивая с девчонками. Потому, что мы вместе с моим братом были силой! И никому такой наглости не прощали с самого первого класса…

Кто мог знать в то время, что после школы мы пойдём разными путями и каждый своей дорогой.

Я стал, скорее всего, лётчиком, а он, тоже скорее всего, моряком… Моряком потому, что в российской армии Сашка стал служить на Тихоокеанском флоте боевым пловцом. Мы с ним ещё в школе увлеклись дайвингом.

А мне одному удалось тогда же поступить в Военно-космическую академию имени Можайского в Санкт Петербурге, куда мы мечтали попасть вместе.

Слышимость в заполненной морской водой камере гораздо лучше, чем на воздухе. Стенки её тоненькие и работают акустическим резонатором, а несжимаемая вода великолепно доносит звук туда, куда надо, даже через акустический барьер наушников. Алёна Викторовна, как всегда, говорила громко и не улыбалась.

Очень строгая девушка. И, по-моему, неровно дышит к моему брату Сашке. Но это не моё дело.

Я рукой показал ей, что всё хорошо, и она тут же ушла.

И больше никто не появился…

Вообще я ожидал, что возле меня, запертого здесь, постоянно кто-то будет крутиться. По крайней мере, до сегодняшнего дня так и было. А сегодня я уже изнывал от ограничения в общении. Попробовал снова вызвать Сашку:

«Как дела у тебя там, на дне?».

В ответ – ничего. То ли мой канал случайно оставался отключенным, то ли нас умышленно развели в пультовой…

Нас с Александром Сергеевичем, Младшим, вчера после операции, ещё под наркозом, сперва опустили в очищенную морскую воду, где поочерёдно упаковали в эти оранжевые суперскафы. Как происходила эта упаковка, я уже немного помнил. Была куча гадких ощущений…

Потом, заперев в скафандры, вытащили нас из операционного бассейна и разместили каждого в своей, тоже заполненной доверху водой, камере в другой части трюма. Мне стоять в этой камере или лежать, было всё равно, как, собственно, и ожидалось. Я там практически вертикально плавал! Тело своё я чувствовал пушинкой и мне казалось, что продолжаю лежать, а весь экипаж спятил и стал ходить по стенке у моих ног… Вертикальное направление я перестал чувствовать с первого момента, как в бассейне открыл глаза.

А придя в себя в запертой камере, решил опробовать коммуникатор скафандра, и для эксперимента набрал на левой руке: «Огурец в банке!» – имея ввиду себя, заправленного с солёной морской водой в скаф.

На что Серёжа Селиванов, который с этого момента должен был оставаться со мной на связи, ответил:

«Давай приходи в себя, огурец!» – и, щёлкнув, тут же отключился.

После наркоза я отходил ещё больше часа. И, когда настало время обеда, под ложечкой немножко засосало. Привычка, наверное. Я скинул Сашке: «Сейчас у них обед».

На что он ответил в своей манере, грубо, и без всего излишнего:

«наш обед послезавтра».

Знаки препинания, как и заглавные буквы, по его мнению, только всё усложняют. Я и сам плохо понимал зачем в урезанной клавиатуре коммуникатора оставили клавишу регистра, но тем не менее я ей охотно пользуюсь. Так заглавными буквами можно выделить важное в сообщении и разделять предложения даже без точки. Точку, как знак, на дисплее я различаю довольно-таки плохо. Оптика на глазах подобрана была нормально, но я к ней, как видно, ещё не привык.

А насчёт обеда послезавтра Младший, как всегда, был прав, программа миссии рассчитана на тридцать шесть часов, вместе с адаптацией. Плюс-минус ещё часа четыре. Тогда мы и сможем уже поесть, поспать и чувствовать себя людьми в своё удовольствие…

Да, кстати о Младшем. Наш отец, помимо имён, всегда употреблял такие клички. Я появился на свет на несколько минут раньше, поэтому получил прозвище Старший, а брат с тех пор зовётся в семье Младшим. Впрочем, это, я думаю, какие-то условности. Мы были тогда так похожи, что отличить одного от другого без бирочки на ноге никто бы не смог. Имя Ириней решил дать первому сыну отец, так звали нашего прадеда. А я тогда больше, чем брат требовал к себе внимания, с тех пор поэтому и считают меня старшим. Без каких-либо особых на то оснований.

Нас в скафах теперь ждал спуск на глубину. Работа, связанная с испытанием жидкофазной дыхательной системы при высоком давлении в реальных условиях… Очередная попытка адаптации существ с газовой поверхности к жизни глубоко в водной среде.

Около сорока часов – это всё, что нам обещали. На большее рассчитывать очевидно нельзя. Могут начаться различные трудно- или вовсе необратимые последствия. Поэтому обязательной после подъёма будет очистка лёгких и длительный возврат нас в исходное состояние… Снова будет наркоз, ультразвуковое сканирование, жуткие длинные иголки в руках этих фей от медицины и всё прочее.

После того, что с нами делали вчера, я чувствую себя лишённым чего-то очень важного, какой-то части своей индивидуальности. Едва прикрываю глаза, я будто в космосе. Вот она невесомость и нет реальной точки отсчёта, где верх, а где низ… Все координаты вертятся вокруг, поэтому предпочитаю глаза держать открытыми, чтобы ориентироваться по окружающей обстановке. На зрачки мне вставили какие-то контактные линзы, позволяющие нормально видеть в воде, и в какой-то мере сохранять ориентировку.

Ощущения, близкие к истинной невесомости я испытывал только пять раз. Но не настоящие, орбитальные, а в летящем по сложной траектории самолёте и под наблюдением инструкторов…

О том, что со мной было вчера, мне вспоминать совсем не хотелось. Меня коробит, как подумаю, что испытать это придётся снова и с неясными перспективами. То ли всё восстановится, то ли придётся восстанавливаться потом месяцами…

Когда вчера я пожаловался Сергею на свою невозможность ориентироваться, Алёна Викторовна, прочитав это, подошла к камере и сказала, что это НОРМАЛЬНО (подумать только!). Она ещё добавила:

– Вестибулярный аппарат дезориентирован, так как полости внутреннего уха, во избежание глубоководной травмы, теперь заполнены физраствором. И никаких раздражений не получают. Потом, в конце, мы это исправим…

Исправители! Они мясники какие-то, эти феи, маньяки со скальпелем и иголками в руках! Меня, как шашлык, насадили через рот на связку гибких трубок, заканчивающихся у меня где-то в бронхах, замаскировали рот чёрной резиновой полумаской и замариновали в солёной воде. Когда после операции очнулся, пришла в голову глупая мысль, что это совсем уже не я.

Дышал я не сам и дыхание было очень, и очень, и очень тормозным. Как будто кто-то другой ме-едленно раздувает огромные меха, каждый вдох по полминуты. Мне при этом вдохе никакие мышцы не подчиняются. Небольшой насос и управляемые клапаны теперь легко справлялись с обеспечением меня кислородом и азотом. Азот, говорят, организму тоже необходим, чтобы я на глубине не свихнулся.

Сашка, например, считал, что азот придумали для того, чтобы нам служба мёдом не казалась. Потому, что от него в крови при всплытии всё равно надо будет как-то избавляться…

Со слов Сергея Сашка сообщил, что спуск идёт нормально и потом надолго отключился. Связи пока нет, но всё в порядке. Хотя я уже по его голосу Сергея догадался, что обстановка там напряжённая. Они боятся, что что-то пошло не так, но рассчитанный режим спуска отменять не стали. Но все надеются, что с Сашкой всё хорошо. Я в этом был просто уверен.

Чем напрасно бояться, поставили бы лучше на тросе для спуска кабель связи. Неужели им так уж неважно, что с нами происходит при спуске? Вопрос этот я тут же адресовал Сергею. Он буркнул: «Сейчас…» – и долго не отвечал на мои запросы.

Минут через пять только снова включился: «Есть связь с Сашкой! Говорит, отцепился от троса, можете сматывать. Глубина – триста семьдесят семь… Теперь, что касается связи. Александрыч дал добро. Сейчас вытянем трос, подвяжем кабель и у тебя уже будет связь. Подождать только придётся».

«Сколько?» – тут же поинтересовался я.

«Немного. – успокоил Сергей, – Минут пятьдесят. Может, чуть больше…»

Ничего себе, немного! Брат целый час будет вынужден ждать только начала моего спуска. Не могли что ли раньше подготовить. В достаточной подготовленности экспедиции у меня закрались первые сомнения давно… Сашка мне уже говорил, что эту экспедицию готовили на бегу. Но я не думал, что всё настолько плохо.

«Не надо кабель!» – торопливо, с восклицательным знаком, нашлёпал я. «Саша на дне один. Спуск сразу!»

И, действительно, меня стали спускать почти сразу.

Пока открывали сверху палубный люк и цепляли крюком мою временную тюрьму, прошло минут пятнадцать. Потом тяжёлую камеру вытянули вверх, и я стал грузно раскачиваться над палубой. Солнце сияло в небе уже высоко. Сквозь двойное стекло и воду между ними смотреть на расплывшееся в небе светило и раскачивающийся вместе с судном океан было удивительно! Как будто я маленький золотой карасик в подвешенном в воздухе аквариуме!

Мой связной Сергей, в ластах уже ждал меня в воде. Пока кабину опускали, он снизу что-то кричал. Но я за общим шумом ничего разобрать не смог. Гудели стропы, в борт судна звонко билась волна и чайки ещё орали, как ненормальные… А с борта мне махал почти весь состав экспедиции и ещё часть свободного экипажа. Приятно, когда так тебя провожают, будто ты заслужил. Я прижал к иллюминатору ладони с пальцами в форме сердца. Они ещё больше оживились. Но я уже в следующее мгновение оказался накрытым волной и ничего не увидел…

Когда Сергей распахнул в воде люк, моя одиночная камера так резко дёрнулась, что я от неожиданности чуть не вывалился наружу. Смог только схватится за край кабинки. Серёжка тоже меня успел подхватить и, поднатужившись, помог вернуться обратно.

Да, я теперь необычайно тяжёлый. Только этот «лёгкий» скаф, со всем снаряжением, мной и жидкостью внутри, около четверти тонны весит! Не знаю даже, как смогу я плавать? Все слои скафа эластичны, поэтому подвижность конечностей нормальная, но при этом чудовищный вес системы жизнеобеспечения за спиной!..

Пока я, корячась на дне кабины, пытался пристегнуть себе ласты, Сергей, суетясь надо мной, вставил в гнездо за спиной тяжёлый дьюар со свежим кислородом и три аварийные ампулы в кассету у сгиба локтя и перевёл систему обеспечения жизнедеятельности скафандра в автономный режим.

Кстати, об этих аварийных ампулах. Одна из них с быстродействующим наркозом, который все здесь называют: «рубильником», вторая у них зовётся «будильник» с соответствующим этому антирубильниковым действием, а третья – «отрыжка», инициирующая позывы к собственному дыханию. Вот такое смешное у них арго! А правильные названия содержимого этих ампул знает только одна Алёна Викторовна, специалист-анестезиолог.

Подготовились к погружению мы с Сергеем достаточно быстро. Была единственная задержка: перед застёгиванием заклинил карабин на тросе, который должен меня связывать с лебёдкой на корабле и сколько мы ни бились с ним, результат оставался отрицательным. Два раза Сергей выныривал отдышаться. Потом я на всё плюнул, времени ремонтировать уже не осталось, и один из рабочих «космических» карабинов на своём поясе зацепил за звено того заклинившего карабина. Серёжка проверил его надёжность, рванув соединение что было сил. Затем шлёпнул меня по шлему рукой, показал, что всё хорошо и вынырнул, чтобы отдышаться и дать отмашку на лебёдке. Спуск пошёл!

Я повис на медленно скользящем вглубь тросе и тут же набрал на коммуникаторе:

«Опускаюсь. Вода чистая, видимость великолепная. Вижу сверху воздушную границу воды на 25-40 метров. И масляный след от кормы…».

Многоточие поставил, чтобы могли ждать от меня продолжения. Я чувствовал себя эдаким глубоководным репортёром. Такая идея пришла мне в голову, когда я ещё отходил от наркоза, в полубессознательном состоянии. И уметь быстро набирать длиннющий текст, чтобы считать себя по праву таким человеком, я обучал себя один только предыдущий вечер. Поздно вечером нас с Сашкой все оставили в покое, и делать было совершенно нечего.

И время это свободное я использовал для реализации своей свежей идеи. Сперва, отключив коммуникатор, тренировался один. Описывал всё что вижу и чувствую, набирая текст у себя на руке. Позже мне стали помогать Серёжка с Алексеем, пришедшие узнать почему я отключил связь.

Правда, когда я попробовал работать с ними вслепую, ничего хорошего не вышло, и они перестали меня понимать. Я по слепому набору много тренировался потом, пока остальные спали, включил связь и мучал брата Сашку, я пытал его разными длинными вопросами до тех пор, пока он, наконец, не уснул. Может он и не спал, просто ему всё надоело, и он перестал откликаться на мои запросы.

Кстати, клавиши для слепого набора совершенно не приспособлены. Всё время приходится искать края клавиатуры. Перчатки недостаточно тонкие и не позволяют чувствовать поверхность клавиш. Пальцами «вижу» только края и промежутки между клавишами, поэтому пришлось заучить назубок расположение каждого знака в этой клавиатуре 6 на 7 и 3 на 4…