Читать книгу ПАНАРИОН В СТИХАХ. Размышления нерусского о русском в лирическом исполнении - Askar Asanuly Ussin - Страница 4

Азиатчина и Европа, коммунизм и индивидуализм, власть и свобода. Мне кажется, эта достаточно категоричная и даже где-то упрощенная дихотомия, все же, не случайный абцуг и явилась справедливым итогом исторической эволюции. Похоже, Россия – это все же «татарщина», и Европой ей никогда не быть. Все та же «русская рулетка» ни в жисть не будет разлевшина на Западе, где основным принципом является безопасность и порядок. Россия же всегда нарушает порядок. Но и «нарушать порядок» можно по-разному. Если не осознавать «небесного порядка», то самому легко можно стать «мятежником» и жертвой собственной глупости, как небезызвестный фаталист из «Героя нашего времени».

Я вот тут подумал, а можно ли найти корни этого духовного феномена русских в языке. Мне кажется, можно и попытаться. У меня полно времени и риск равен абсолютному нулю. Так вот, что это за «бог» такой, который руководит тончайшими движениями русской души, которому они все повинуются беспрекословно? Он может звучать по-разному: «Бог», «Oukaze» (Мицкевич), «Приказ», «Судьба», однако же всегда это вера в одно – в Неизбежное. Чему быть, того не миновать, поэтому страха нет. «Отступать некуда, позади Москва»! Вспоминается «Отец турков» Ататюрк, спасший в начале ХХ века свой народ от западных интервентов, у которого есть множество цитат и апофегм, но в данном случае, есть один, который ярко раскрывает туранский характер цивилизации и, в частности, отношение к смерти! Кхм, да, я бы немного «поправил» Конечного и сказал бы, что основной критерий – это отношение к смерти, а не к закону. Ататюрк так взывал к своим воинам, среди которых в самый трудный момент остались одни турки, которых, надо признаться, с одной стороны, оставили арабы, а, с другой, – балканские славяне, – и все под дудку британцев: «Я приказываю вам не наступать. Я приказываю вам умереть». Так, в арийской парадигме этот принцип малопонятен, но в туранской – понятен очень хорошо. Турки поняли Мустафу Кемаля и отстояли Турцию. Панфиловцы поняли Бауыржана Момышулы и отстояли Москву во второй мировой войне. Это язык, который понятен туранцам практически без слов. Конечно же, все войны ведутся за спасение национального самосознания, однако истинно национальное есть всегда истинно человеческое и живет оно как в искусстве, так и в душе простого народа. В самом чистом виде оно универсально и преодолевает любые «национальные» рамки.

Среди русских дворянских фамилий есть, а, может, и до сих пор существует фамилия Небольсиных. Из нее вышло множество офицеров, т.е. воинов. Родоначальником этой славной фамилии является крымский татарин «Неболса, сын Кобяков», т. е. Неболса сын Собаки. Так вот, «Не болса» означает «Будь, что будет». А ведь это-то и есть отношение русских к смерти, а соответственно, и к жизни. Как тут не вспомнить о том, что Иван Собачий сын, или Тараторк, в славянском фольклоре – всегда исключительно герой, хотя и тут в имени героя проглядывают «неславянские» торки, т.е. тюрки-степняки. Согласно обычаю, кипчаки12 приносили клятвы верности над собакой, разрубленной пополам. Также охотничьи псы приторачивались татарами к седлу. «Говорят, что их [татар] сопровождала белая собака, которая лаем своим возвращала заблудившихся», – писал историк и поэт Мхитар Айриванский. А австриец Герберштейн, посетивший Московию с посольством в 16 веке, объяснял, что «хан» на татарском означает «царь», а не «собака», как утверждают иные, а именно итальянцы, как если бы он назывался «can» или «canis». Не отсюда ли христианский миф о киноцефалах? Не отсюда ли Иван Грозный и его опричники? Ну ладно. А можно ли еще более емко выразить это понятие? Думаю, можно попытаться. Есть ведь прославленное русское «авось», но оно, как мне видится, очень контекстуально и требует пояснений. Кстати, даже заметно словесное сходство между «болса» и «авось» (небось). В общем, те, кто трудится на культурном фронте, сумели за многие лета уже сформировать отношение русского человека к данному слову, и надобен солидный культурологический багаж, чтобы угадать в этом слове нечто сакральное. Кстати, о «багаже». Смелый американец Пол Хлебников, проводивший свои громкие журналистские расследования в России в начале 1990-х годов во время развала СССР, стал настоящим глотком свежего воздуха в той атмосфере затхлости и разложения всего и вся, получившей звучное название «Гласность и перестройка». К сожалению, Пол, как и Шатов, отдал за свою честность и принципиальность жизнь. Это был достойный человек, однако если, при этом, уточнить, что Пол являлся также потомком русского офицера, контр-адмирала Небольсина, то, согласитесь, история приобретает немного иной оттенок. Убийц Пола оправдали. И ничего со времен Достоевского не изменилось. Найдутся также и те, кто и вовсе посчитает Пола глупцом, борцом с ветряными мельницами. Печально.

Постсоветская Россия, вообще, – зрелище весьма печальное. Новой России – новые пророки! Наверное, первым среди равных можно назвать живого классика, корифея русской словесности и по совместительству дзен-буддиста Пелевина Виктора Олеговича, который сравнивает русскую душу с проституткой, застрявшей с водителем в кабине грузовика, несущегося по бескрайней степи. Вот как-то так, без обиняков. По версии Пелевина, водитель вдруг умер, а дама, которая не умеет водить, несется в неизвестность. Кто виноват? Что делать? А Пелевину аплодируют. Но, возможно, такая трансформация естественна. Возможно, таков переходный этап на пути обретения себя. Возможно, падшая женщина – это, действительно, самый верный образ, который смог бы широкими мазками охватить потерянность и раздавленность русской души. Возможно, отход от «европейскости» и допускает нечто подобное. По крайней мере, есть ссылка на степь, что не может не радовать. Однако эта эпопея сопряжена со многими печалями, с которыми сталкивается русский народ. В общем, «душа» десакрализована, осквернена, а «авось» – признак второсортности, небрежности и безалаберности. Однако попытки реанимировать русскую душу предпринимаются снова и снова. Ибо без души – никак. Другой писатель Захар Прилепин предлагает свой вариант с заявкой на афористичность: «Русская душа – это мощные целеполагания при полном отсутствии здравого смысла». Звучит емко и сонорно, но все же, думаю, «здравого смысла», определенно, не увидать, если залипать «с запада», но этот смысл очень хорошо проглядывается, если обратить внимание на русскую душу «с востока».

«Большое видится на расстоянии».

Русская литература, по мнению японского классика Рюноскэ Акутагавы, оказала огромное влияние на мировую литературу, в целом, и на японскую изящную словесность, в частности. Однако этим одним не объяснить неподдельной любви японцев к русским авторам, считал Акутагава и утверждал, что на глубинном уровне объяснение данного феномена нужно искать в «сходстве русского и японского характеров». Вот как! Тут вспоминаются самураи и камикадзе с чисто «русским» отношением к смерти, а, значит, и к жизни. Рюноскэ не может ответить, откуда могло взяться такое вот сходство, но как великий мастер, тонко чувствующий чужую душу, он легко угадывает в русских, которых называет братьями, а Наташеньку Ростову и Сонечку Мармеладову – сестрами, те же движения, что свойственны и японцам. Но как такое возможно? Где японцы, а где русские? Между ними, как минимум, – тайга. А что если объяснение этому все-таки есть? И объяснение это как раз имеет отношение к «плоти и крови», а не просто отвлеченным экзерсисам ума. Так вот, в исторической науке, и не только среди собственно японцев, можно встретить мнение о том, что предки японцев – выходцы из «северных варварских провинций Китая». На современной карте это Внутренняя Монголия Китая. Пелевин, кстати, показательно жонглирует этой темой и называет Шамбалу «Внутренней Монголией», но от этого Шамбала не перестает быть Шамбалой, а Внутренняя Монголия – Внутренней Монголией. Сам Пелевин реанимацией не занимается, а, скорее, погружает своего читателя в коматозное состояние, за что его зело любит не только народ, но и власть. Как и завещал Салтыков-Щедрин: «Российская власть должна держать свой народ в состоянии постоянного изумления». В целом же, если отбросить махровый синоцентризм, активно поддерживаемый современной академической наукой, и более объективно изучать исторический материал, то получается, что главным компонентом японской нации, которая, как и любая другая нация является «смесью», является «татарский». Например, Франсуа Ленорман в своей работе «Древняя история Востока до средневековых войн» (1881 год), в частности, писал: «Японская группа, возможно, наиболее показательна в плане отдаления от основной алтайской семьи, так что до сих пор встречается много лингвистов, отказывающих им в таком родстве. Правда, в современной форме японский язык утратил множество черт, отчетливо демонстрирующих их родство с алтайской языковой семьей, однако же таковые лучше всего сохранились в ямато, или священном языке, до сих пор используемом в дайри (резиденции императора)». Дух ямато – это же дух Алтая, колыбели татарских народов, общей колыбели всех тюрков! Так вот, если же признать московитов как «смесь финно-татар», то родство меж японцами и русскими, отмечаемое Акутагава, обретает вполне осязаемые черты, легко объяснимые с точки зрения этногенеза. А там и до «духовности» рукой подать. Думаю, Акутагава подал прекрасный пример к единению народов. Если бы и украинцы, «наполовину татары», стали искать то, что объединяет, а не то, что разделяет, то от этого выиграли бы абсолютно все.

Я убежден, что люди желают объединения. Это естественное, неистребимое желание. Да, история полна конфликтов, больших и малых, и есть даже ученые, для которых история – лишь процесс целенаправленного совершенствования технологий уничтожения человечества, или попросту военных технологий, однако история также изобилует яркими примерами того, как люди бескорыстно и самоотверженно помогали друг другу не только лишь выживать, но еще и вместе строить далекое и прекрасное будущее. Да, были Хиросима и Нагасаки, Семипалатинск и Невада, и депортации народов, в том числе и в Казахстан, но были и каждодневный, молчаливый, продирающийся сквозь боль и слезы труд и героизм безымянных, но не безразличных людей, помогавших бороться и преодолевать последствия этих ужасов, которые, кажется, только и ждали ХХ века, чтобы вырваться на свободу. Для Танатоса и Фобоса кровавый ХХ век стал самым урожайным! Бесспорно, что все это исключительно из разряда романтизма, хотя и леденящего кровь, но только потому, что об этом не принято говорить. Никто не желает проговаривать этой боли. В современном мире как-то получилось так, что лишь допущение такой радиоактивной мысли в собственном сознании уже вызывает необъяснимое внутреннее отторжение, и даже головокружение и тошноту. Вообще же, наше сознание напоминает зону отчуждения планетарного масштаба. Однако мало, кто задается вопросом – почему? Что с нами стало? Может быть, все оттого, что практически все ядерные испытания проводились в сакральных местах канувшей в лету Tartarie’и, оставшейся только-то на средневековых картах: Семипалатинск, Оренбург, Новая Земля? Да, вся Tartarie’я стала одним большим токсичным полигоном. От этого, конечно, легко отмахнуться как от очередной фантазии, коих на сегодня стало неприлично много, особенно с реактивным развитием информационных технологий. Водитель умер – Пелевин рулит! Эйдосы незаметно превратились в дипфейки. Реал-политик медленно, но верно под различными лозунгами ведет фрустрирующее человечество к краю пропасти. Терминов – все больше, а понимания – все меньше. Скоро ничего настоящего, похоже, и не останется. Давно нет тюркского кагана. Нет и русского царя. Нет русского каганата! Да-да, русские цари Владимир «Красно Солнышко» Креститель и сын Ярослав Мудрый были каганами. Много воды с тех пор утекло. Нет теперь с нами Турана. Туран остался лишь в истории. А ему даже не поставили памятника… Но в Европе ведь тоже была борьба с монархизмом? Конечно, была, и в Азии была. В итоге какие-то монархии сумели приспособиться и выжили, какие-то – не смогли. Думается, что в решении вопроса о том, какая монархия должна была остаться, а какая – нет, свою роль сыграл некий исторический рок. Монархии и сейчас здравствуют как в Европе, так и в Азии, хотя и утратили первоначальный политический вес, но, как заметил в свое время персидский хан Каджар Насреддин Шах, «чистокровный азиат», который, кстати, почитал царскую Россию за «идеальную форму правления», в беседе со шпионом, венгерским евреем Арминием Вамбери, представлявшим интересы вездесущей Британии и все запротоколировавшим: «Суверены запада являются не более, чем parvenu в сравнении с монархами востока».

Кстати, о «сестрах»… Прославившийся как «первый русский философ», «русский Сократ», а также своей эпитафией «Мир ловил меня, но не поймал», Григорий Сковорода, описывая Мудрость в своих рассуждениях, перечисляет то, как Она звалась в разные времена у разных народов: София, Минерва, Христос. Сковорода представляет исторический процесс как поэтапное предварение открытия миру Христа, поэтому для него не существует дилеммы язычество-христианство. Сковорода не обрывает корней, как это сервируется, например, в исламе, где все то, что существовало до ислама, предается анафеме и экскоммуницируется как грязное, запретное и невежественное, и пытается найти срединный путь. В этом смысле, Сковорода преочень «демократичен». Он, вообще, очень интересная личность. Русские и украинцы могут одинаково считать его своим. Я думаю, что и казахи, они же татары, так же могут считать его своим. Дело вот в чем. Хотя природа творчества Сковороды в определенной степени эклектична, что отразилось не только на темах, которые он раскрывает и на которых я особо останавливаться не буду, но и на языке, или «смеси языков», на которой он писал, специалисты как спорили, так и будут спорить о его творчестве с целью вынесения окончательного вердикта. А, может, именно в силу «эклектичности» вынесение окончательного решения просто невозможно? Вообще, всяк, кто хочет докопаться до самых корней, мне представляется, просто не может избежать этой самой «эклектичности». Я же хотел бы зайти немного с другой стороны, этногенетической, что ли.

По матери Сковорода является снова крымским татарином. Его мать носила фамилию Гирей, что автоматически относит ее к крымским Чингизидам. По отцу же Сковорода был православным казаком. Как мы уже выяснили, казаки были «славянами» только по языку и изначально они – ветвь киргиз-кайсаков, т.е. казахов. Так вот я уверен, что отец Сковороды принадлежал к казачьим старшинам, которые со временем утратили тюркский язык, но не дух. И на этой вот «нейтральной» территории, в этом плавильном котле гетерогенных культурных ингредиентов и явился феномен Сковороды, который, по мнению все тех же специалистов, оказал значительное влияние на протогенез философской мысли славян вообще. Гений Сковороды вобрал в себя разные стихии, и на их вихреобразном стыке и родилось его творчество, которое всегда будет вызывать различные рефлексы лишь в зависимости от того, с какой стороны на него смотреть – с запада или востока. Кстати, Сковорода пришелся ко двору как дворянам царской России, так и коммунистам, которые свергли этот самый царский режим. Как тут не вспомнить Северин Духинску, доказывавшую, что именно казаки и связали русинов и московитов прочнейшими узами – не только мечом, но и словом! При всем при этом во все времена и в обоих «лагерях» Сковорода был одинаково и хулим, и хвалим. Это можно было бы назвать историческим парадоксом, но, думается, таков и есть тот «срединный путь», который позволил Сковороде пройти между крайностями, найдя свою «золотую середину». В важной частности, он говорил о триединстве мира. Ну, это можно оставить религиозным схоластам. Он также говорил о том, что у всего есть обратная сторона. В этом смысле его философия точно такая же «восточная», как и «западная». Дао порождает два, два порождает три, а три порождает все остальное. Интересно, что во все тех же рассуждениях Сковорода говорит, что у Мудрости есть сестра: «Ей сто имен. Она, однак, у россиян есть бестолковщина». Разве ж это не сестры-близнецы, как «неболса» и «небось», которые почти неотличимы друг от друга, и лишь проницательный взгляд способен уловить между ними разницу? У каждого – свой метод. Метод Сковороды – библия. Такими вот практически заросшими тропами связаны между собой восток и запад, и при ближайшем, или, наоборот, не очень близком рассмотрении можно заметить, что у крайностей – исток один. Можно назвать его материком Му, Гипербореей, Внутренней Монголией, Шангри-Лой, пятнадцатым камнем сада Реандзи, Paradise Lost, да чем угодно. У каждого – свой метод, а пункт назначения – один.

Сейчас Россия сильно накренилась и утратила равновесие. Теперь говорить о России без скоморошничества нельзя. Иначе —моветон да конфуз. Не поймут в приличном обществе, которое по заведенному обыкновению является европейским. Россию можно любить, только попивая искристое вино, сидя где-нибудь на вилле на Капри, Корсике, в какой-нибудь Шампани, иль на худой конец в Лондоне, и, при этом, не забывая выдавать пошлости с ехидцой а-ля рокфор в надежде, что здесь, в России, тебя оценят. Да, по необъяснимому совпадению все эти радетели России, скорее, ее душеприказчики, едут любить родину в Европу, т.е. на запад. Да, эта творческая русская элита, душа и совесть народа, может быть увешана орденами, дорогими лейблами, да хоть коврами, самыми что ни на есть персидскими, но никогда, слышите, никогда, она не перестанет быть все теми же парвеню. Ибо чтобы иметь право говорить от имени народа, народ любить надо, а любить народ издалека – просто невозможно. И так все, что они могут сказать, – мертворожденно. Ибо все, что говорится и делается без любви, – всегда и везде мертворожденно. Их фраки не более, чем ливреи. Их шикарные особняки не более, чем просроченные тыквы. Они даже не скоморохи и не юродивые. Скоморохи всегда говорили правду царю, теперь правду говорить некому. Есть только лакеи, выкобенивающиеся перед западом. Буффонады все глубже тянут Россию на дно. Не хватает любви. А где ее взять-то, эту любовь? Как будто ее можно где-то взять и купить? В том-то и дело, что ее не купить. Ее нужно выстрадать. А кто же готов страдать? Те, кто страдает, страдает молча, неслышно. Слышно только горлопанов, смакующих дорогое вино и тычущих им в лицо униженному и бесправному народу. Кто из них больше раб: народ, который уже ни во что не верит, или же эти новые дворяне, учащие свой народ тому, как надо жить? Клоуны и шуты. Этот юмор не животворит. Этот юмор – мертворожденный. От него – послевкусие дешевого портвейна, мигрень да безнадега. Был когда-то Толстой, который кумысом лечился среди башкир. Теперь его нет. И остается лишь потихоньку сходить с ума. Идти потихоньку на дно. Смеяться над тем, кто слабее. Ненавидеть, однако пресмыкаться перед тем, кто сильнее. Как тут не стать проституткой, которой все равно, кого обслуживать? Главное, чтобы дали еще на один граненый фужер, чтобы хотя бы мгновение не видеть этой безобразной реальности. Только смех бессилия и отчаяния напоминает об остатках разума. Не за что ухватиться. Остается лишь хватать суррогат. Уже нельзя отличить настоящее от ненастоящего: они ведь сестры-близнецы. А ты – в узкой кабине. Нужно бы выбраться из этой «кабины», но вокруг уже все рухнуло. Человека убедили, что вокруг ничего нет. Русский неонигилизм – денатурат, выжигающий разум. В кабине только и есть что он. Или разбиться, или забыться. Может, ни то, ни другое? А, может, стоит сделать усилие, пробудиться и понять, что и кабины-то не существует? Эта кабина – плод воспаленного воображения. Мир может быть прекрасен – стоит только захотеть его сделать таким. У каждого – свой метод.

Кто виноват? Что делать? Yellow blue bus13!

Я чувствовал, как мое сознание медленно утекало в пустоту. Оно тяжелело и целенаправленно стремилось к упоительному дну. Редкие проблески вспыхивали в холодной темноте, но – это только фосфорический блеск распадающейся плоти. Я говорю не о том. Я же хочу говорить «о том», но не получается. Язык заплетается. Я вроде бы и не пьян, но язык не слушается меня. Я делаю робкое усилие, и какие-то доли секунды нейронная Aurora Borealis горит внутри моей кабины, коробки, черепной коробки, а может, и где-то внизу живота. Не знаю. Не могу узнать. Уже не могу узнать. Но пока эта вспышка не погасла, хочется схватить ее за хвост, хвост кометы. По тихо угасающим фантомам я смутно улавливаю, что я говорю не о том. И на это есть веская, очень веская причина – я не могу думать! Я понимаю, нет, я физически ощущаю, что не могу думать! Эта тягучая, вязкая мысль без цвета и запаха, нет, ощущение внизу живота обволакивает меня, выворачивает меня наизнанку, убаюкивает и продолжает тянуть на дно. Мне безумно хорошо, но я почему-то пытаюсь сопротивляться. Я не понимаю, зачем и почему, но не могу себе этого объяснить. Мое размякшее естество пытается сопротивляться и нестерпимо жаждет борьбы. «Борьба» звучит громко. На этой звуконепроницаемой глубине не слышно ни этого словца, не слышно абсолютно ничего. Оно лишь тяжелым цыреном цокает по моей коробке. Между тем смятение только нарастает. Но удивительным образом что-то подсказывает мне о том, что я все еще жив. Жить, значит, сопротивляться. Не всегда. Но именно сейчас! Это незнание. Нет, это знание! Что-то животное, нутряное, бессознательное. Что же меня обволакивает? – Общественное мнение! Я физически ощущаю, что это отдельная субстанция, которая – сама по себе и сжирает все вокруг. Кого-то сразу, кого-то постепенно. У нее есть свои демиурги, но и они не более, чем пища для этой черной субстанции. Это черная материя вселенной, которая ни за что не успокоится, пока абсолютно все не поглотит и затем не выплюнет. Произойдет большой взрыв. И все начнется заново. А пока эти бредовые вспышки рождаются и умирают в моей голове, но нет, реальней их во мне ничего нет. Я не хочу смеяться. Я не хочу радоваться. Я не хочу поддаваться. Я вдруг нахожу в себе силы и делаю рывок. Я снова чувствую свои руки, ноги, пальцы, спину, грудь, мочки ушей. Темя. И где-то низ живота. Я вдруг ясно осознаю, что меня сковывал липкий страх. Животный страх. Заглушенный страх. Но вот, в этом полумраке, я живо осознаю, что этот страх был не чем иным, как страхом перед самим собой. Да, я страшился узнать, а существую ли я на самом деле. Не умозрительно это понять, а физически ощутить себя. Я не в коробке. Коробки не существует. Я и есть этот мир и все, что в нем. Внизу живота стало как-то спокойно и тепло. Я ощутил себя вселенной. Я ощутил единство с ней. Я есть везде. Я есть. И я живу. Не сплю.