Читать книгу Путешествие в Закудыкино - Аякко Стамм - Страница 12

– Граждане пассажиры, комфортабельный автобус до Ульянова Посада отправится от первого перрона через пятнадцать минут. Отъезжающим, просьба пройти на посадку. Оплата проезда у водителя автобуса. Счастливого пути, – неожиданно прогремел на всё здание автостанции безразлично-металлический голос репродуктора.

За разговором мы не заметили, как прошла ночь, и наступило утро нового дня.

– О! Это мой рейс, – встрепенулся рассказчик и начал лихорадочно собирать остатки скромного еврейского ужина. – Я прошу-таки прощения за неоконченную повесть, как-нибудь в другой раз. А сейчас, простите великодушно, мне пора.

– Спасибо вам! – помогал я ему, поскольку тоже принимал участие в трапезе. – И за ужин, и за интереснейшую беседу. Жаль, не дослушал до конца. Надо же, на самом интересном месте. Как обидно, – я горел желанием узнать продолжение этой весьма волнующей меня истории. – А, может, на следующем автобусе поедете?

– Молодой человек, следующий только вечером, а меня ждут. Дела, знаете ли.

Он уже всё собрал, подхватил свои немногочисленные пожитки и направился, было, к выходу, но приостановился.

– А вам я таки вот что скажу, и надеюсь на вашу…, – он поднёс указательный палец к губам и заговорил почти шёпотом. – Я и сам давно мечтаю посетить эту деревню. Ведь вы же таки туда, если не ошибаюсь? А я не ошибаюсь, потому что, знаете ли, стар и еврей. Только будьте осторожны, весьма и весьма, ваше намерение таки небезопасно. Это я вам говорю, а старый еврей, кое-как поживший и кое-что повидавший, немножко знает, что говорит.

Он снова направился к выходу… и снова остановился.

– Да, если у вас что-нибудь таки немножко получится, вот вам моя карточка. Свяжитесь со мной, я таки буду вам весьма и весьма признателен. И…, – он совсем понизил голос, так что слов его почти не было слышно, – … и, храни вас ваш русский Бог. Россия ведь – она и для меня Родина. Иначе, что бы меня тут держало?

Я проводил его взглядом и снова упал в нагретое за ночь кресло. Мне было грустно, и в то же время какая-то новая сила, новый импульс заиграли в крови, подгоняя и утверждая в моих намерениях.

– Граждане пассажиры, комфортабельный автобус до Первомайского отправится от второго перрона через пятнадцать минут. Отъезжающим, просьба пройти на посадку. Оплата проезда у водителя автобуса. Счастливого пути, – снова прогремел безразличный голос репродуктора, теперь уже для меня. Я встал и направился к выходу из гостеприимного здания автостанции навстречу своей цели.

Комфортабельным автобусом оказался древний, видавший виды ПАЗик, возле которого уже собралась небольшая организованная толпа. Я занял место в хвосте людской вереницы и приготовился к томительному ожиданию. К моему удивлению очередь довольно быстро таяла, так что через каких-нибудь двадцать-тридцать секунд между мной и водителем, принимавшим оплату проезда, оставалось всего четыре человека. Тут я заметил, что пассажиры расплачивались не деньгами, а небольшими пластиковыми карточками на пример кредиток. Шофёр погружал их на мгновение в какой-то приборчик и возвращал владельцу, беспрепятственно проходившему в салон автобуса. Вся процедура занимала не более двух секунд. «Надо же, – подумал я, – в такой глухомани и кредитки за простую поездку в обычном автобусе. Или может это какие-нибудь проездные?». Пока я размышлял, подошла моя очередь.

– Сколько стоит билет до Первомайского? – спросил я у водителя.

– КГБ… – строго ответил тот, протягивая руку и глядя на меня в упор.

От этого слова стало почему-то немного не по себе. Даже представилось, что вот сейчас сзади, справа и слева от меня появятся как из-под земли две серых незаметных личности, и не видать мне как своих ушей ни комфортабельного ПАЗика, ни цели моего путешествия. Вся возможная будущность как-то вдруг пожухла и перечеркнулась крупной чёрной клеткой. Я машинально оглянулся, и не увидев подтверждения своих опасений, успокоился.

– Что? Простите, не понял?

– Чё не понял? КГБ давай, – повторил водитель, вглядываясь ещё пристальнее. – Или ты наликом?

– Да, пожалуйста, – обрадовался я разрешению вопроса. – Я приезжий, здесь впервые. Сколько стоит билет?

– Пятьдесят, – уже безразлично ответил водитель и отвернулся, подняв глаза к проплывающему где-то в небе облачку.

– Пятьдесят рублей? Так дорого на таком тарантасе?

– Империалов! А если тебе не нравится автобус, так я никого не держу. Валяй вон … на бомбиле…. Понаехали тут…. Так ты будешь платить или нет? – водитель снова вернул мне полный негодования и презрения взгляд.

– Да, конечно. Пожалуйста, – и я протянул радушному водителю комфортабельного автобуса «красненькую» сторублёвку. – Хороший автобус. Я попутал. Извините, если обидел вас. Я не хотел.

– Да ладно. Чё уж там, – он медленно, как бы нехотя, с известной долей снисходительности снова поднял глаза на облачко, рассмотрел его внимательно и так же медленно перевёл взгляд на купюру.

– Эт чё? Деревянные? – водитель с сомнением и даже, как мне показалось, брезгливо смотрел на мою руку, в которой я держал сотенную. – Эх. Можно и рублями. И откуда вы только берётесь? – он вновь отвернулся, потеряв ко мне всякий интерес. – Две пятьсот.

– Что? Сколько?

– Две тысячи пятьсот рублей! – громко и членораздельно повторил он. – Ты едешь или нет, интеллигенция? Или плати, или отойди, не задерживай рейс!

Я в смущении отошёл. Таких денег у меня попросту не было. Две тысячи триста двадцать восемь рублей с мелочью – всё, что лежало в моём кармане. Да-а! Вот это конфуз! Этого я никак не ожидал! Что же мне делать?!

– Ну что, Робинзон, не берут в комфортабельный автобус? Я так и думал. Значит, это ты самый и есть.

Я обернулся на голос, показавшийся мне знакомым. Передо мной стояла улыбающаяся фигура в старых затёртых джинсах и выцветшей от времени футболке. Сверкающая на солнце лысина на мгновение ослепила и напомнила о ночной поездке по городу на скрипучем тарантасе.

– А, это вы? – узнал я таксиста и протянул ему руку для приветствия, как старому приятелю. Не знаю почему, но я рад был видеть его снова.

– Конечно я. Кому ж быть-то как не мне? Я уже с полчаса за тобой наблюдаю, всё жду, сядешь ты в автобус или нет. А раз не сел, стало быть, мой пассажир. Давай свою сумку, поехали. Мой «Мерседес» там, за углом, нас отсюда гоняют.

– Подождите, – остановил я его. – Но вы же говорили, что дорога там плохая, машина старая, сломаться может, застрять.

– Что? – обиделся он. – Да ты знаешь, что это за машина?! Это ж … паровоз!.. вот какая машина! Я сам её сконструировал, сам собрал по винтику… Да она не только по бездорожью, по Луне проедет! Луноход! А ночью… ночью это я так, ля-ля, – и он снова расплылся в улыбке. Извинялся наверное за давешнюю неправду.

– Постойте, – снова остановил я. – А чего же тогда сразу не поехали, столько времени потеряли?

– Э-э, гм… Ну, так нужно было.

– Кому нужно?

– Да не спрашивай ты меня, Робинзон! Кому? Зачем? Не знаю. А только нужно и всё.

– Но у меня, наверное, денег не хватит…

– Да ну брось ты, браток, разберёмся. Я может в этой поездке свою корысть имею. Так что считай себя простым попутчиком. Понял?

Я по-прежнему стоял в нерешительности. Как-то всё неожиданно и легко срослось. И что значит нужно? Кому нужно? Зачем? Странно всё это. Но с другой стороны, повези он меня сразу, ночью, я бы не повстречал того милого еврея-археолога и не услышал бы столь интересный рассказ про Закудыкино.

– Ну, поедем что ли? Автобус-то всё одно уже тю-тю.

И правда. Пока мы разговаривали, комфортабельный ПАЗик до Первомайского уехал, а следующего ждать теперь целый день, до вечера. К тому же не было никакой надежды на то, что к исходу дня рублёвая цена на билет упадёт до мало-мальски приемлемых размеров.

Вдруг на то самое место, от которого только что отошёл автобус, и где сейчас стояли мы, буквально влетела запыхавшаяся девица лет девятнадцати, не больше, видимо давно уже бежавшая и с трудом сумевшая затормозить. На её плече изнуряющей ношей висла и больно ударяла в бок при кажом шаге огромная, тяжёлая сумка.

– Автобус… до… Перво-майского… уже… ушёл? – буквально выдавила она из себя, жадно, как рыба у проруби глотая воздух и изо всех сил стараясь восстановить дыхание после долгого и, как оказалось, бессмысленного бега.

Вопрос этот не был адресован никому конкретно, а просто брошен в пространство, но поскольку рядом кроме нас никого не оказалось, то отвечать пришлось нам.

– Только-только ушёл-с, милая девушка. А что, опоздали-с? Может догнать-с, вернуть-с? Только прикажите-с, я мухой-с, только для Вас, – расшаркался таксист, видимо ещё тот ловелас.

– Я… вам… не милая… деву-шка… И оставьте… ваш… фамильярный… тон… для кого-нибудь… другого…, – она скинула сумку на землю и буквально рухнула на неё. – Обойдусь как-нибудь… без ваших… мух…-с.

Пока девушка восстанавливала силы и приводила в норму сбившееся дыхание, я воспользовавшись моментом, невольно разглядывал её. Она действительно была очень привлекательна, мила и даже красива. Стройные ноги и приятной округлости бёдра под обтягивающими джинсами, узкая талия и высокая девичья грудь, колышущаяся под коротеньким свободным топиком, симпатичная головка с бирюзовыми слегка раскосыми глазами, чуть вздёрнутым носиком и правильно очерченным ртом, наконец, пышная копна непослушных белокурых волос притягивали к себе мой взгляд, так что я, сам не замечая того, смотрел на неё, не отрываясь. Наверное я выглядел очень глупо и, должно быть, несколько даже нахально, потому что реакция её на моё рассматривание была соответствующей и не заставила себя ждать.

– Ну что уставился? – выпалила она раздражённо. – Теперь прилипнут, не отдерёшь.

– Простите, Бога ради, если я вас чем-то оскорбил, я вовсе не думал прилипать. Не подумайте чего-нибудь такого, но вы опоздали на автобус, а мы с приятелем как раз едем в Первомайское. Вот я и подумал…

Я не договорил, остановленный её взглядом, в котором угадывались и сомнение, и недоверие, весьма естественные в её положении, и в то же время маленькая, совсем крохотная, но так необходимая в минуты отчаяния надежда. Она встала с сумки, подошла ближе, всё время глядя глаза в глаза и пытаясь, видимо, разрешить вопрос, стоит ли мне доверять.

– Вы точно едете в Первомайское, или только что придумали?

– Нет-нет, уверяю вас, я не вру, мы точно едем в Первомайское… Вернее не совсем…, немного дальше…, но по пути. Это точно, точно так! Ах! Вы знаете… знаете, я сам хотел ехать этим автобусом. Да, да! Это правда! Всю ночь прождал его вот на этой станции. А тут приятель подоспел и буквально снял меня с подножки, сказал, что отвезёт… Он сам туда едет по какой-то своей надобности. Я, право, не знаю по какой, но.… Ведь ты же сам сказал, что имеешь интерес в этой поездке, ведь правда? Ну, скажи, ведь правда? Правда? Чего же ты молчишь?

Не знаю, что со мной вдруг случилось, откуда взялось столько слов, и почему я непременно захотел, чтобы эта девушка мне поверила, отчего это стало для меня так важно, так необходимо…?

– Да, правда. Я сказал, – подтвердил, наконец-то, таксист, внимательно и в высшей степени серьёзно глядя то на меня, то на неё.

Девушка неожиданно для нас обоих вдруг расхохоталась чистым детским смехом, весёлым и беззаботным, без тени оскорбляющего цинизма и уничижающей надменности, без какого бы то ни было подтекста и тайного смысла, как смеются, когда весело или просто смешно.

– Так чего же мы стоим? – проговорила она. – Поехали! Или ещё кого ждём?

Теперь я тоже захохотал. Смеясь, схватил её сумку, и мы вместе побежали за угол автостанции, где должна была стоять машина. Вслед за нами, таща мою совершено забытую поклажу, плёлся задумчивый таксист. О чём он размышлял? Какие мысли привели его в столь неестественное состояние серьёзности? Я тогда не знал. Да и не мог, не хотел знать. В ту минуту я был рад новому знакомству – первому в моей жизни такого рода знакомству.

Мы ехали уже около часа. Машина и вправду вела себя весьма прилично. Мотор певуче гудел, набрав необходимые обороты, и плавно, без рывков и заскоков, мчал нас по довольно ровной, недавно отремонтированной дороге, как катер по зеркальной глади вод. Наша попутчица, утомлённая пробежкой с тяжёлой сумкой, удобно устроилась на заднем диване и заснула, убаюкиваемая мягким покачиванием на надёжных рессорах автомобиля. Таксист молча рулил, что-то снова обдумывая в своей лысой голове, я, наслаждаясь скоростью, любовался красотой проносящегося за окном пейзажа.

И было чем. Что может горожанин, всю свою жизнь проживший в серой, пыльной, загазованной, отвратительной Москве, знать о красоте? Откуда ему почерпнуть это знание? Из окна навороченного офиса, в котором он проводит большую часть своего времени? Или из затянутого серобурой пеленой изредка мытого окошка своей двухкомнатной хрущобы? Может, во время вечерних прогулок по городским скверам и паркам, среди гадящих на каждом шагу дорогущих породистых собак и выгуливающих их сограждан, таких же, как и он ценителей прекрасного, но никогда не убирающих за своими питомцами? Может, во время бесшабашных пикников и прочих коллективных вылазок на «природу», называемых почему-то сладкозвучным французским словом ПЛЕНЭР, но неизменно в окружении битого стекла, пустых консервных банок, рваных полиэтиленовых пакетов и чёрных проплешин костровищ? Нет, всё это не то и не о том. Не может он этого знать, потому что не видел. Не охватил очарованным взором огромного, неограниченного никакими рубежами простора российской глубинки, которому сотни, тысячи, может, миллионы лет, и который за последние пару-тройку тысячелетий мало чем изменился. Практически ничем. Кажется, вот сейчас из-за того раскидистого дуба выедет былинный богатырь на могучем коне, в кованой, блестящей на солнце кольчуге, в остроконечном шлеме на голове, с копьём и щитом в руках, которые наш сегодняшний спортсмен-профессионал, если и оторвёт от земли разок-другой, то непременно пукнет, бросит и бухнется отдыхать. А вон из-за того перелесочка вот-вот вылетит улюлюкающая и клокочущая орда скуластых, раскосых кочевников. Пронесётся птицей-стервятником по бескрайнему полю, ощетинится как хищный зверь копьями да саблями, схлестнётся грудь о грудь с витязем нашим, разобьётся об него в мелкие брызги, как волна морская об утёс прибрежный да отхлынет восвояси, несолоно хлебавши. А он стоял доселе, и стоять будет. И никакая напасть не сдвинет его с места, не сломит, не обратит в бегство. Потому как за ним неисчерпаемая сила необъятной земли русской, насаженная здесь и утверждённая неописуемым, неохватным, беспредельным величием Бога Христианского, Бога Православного, истинно Истинного, безослабно Могучего, Едино-Единственного, так что кроме Него и нет ничего. Всё только Он.

– Долго ещё ехать? – спросил я водителя, отвлекаясь от своих мыслей.

– Не боись, Робинзон, к обеду доедем до Первомайского, а там, через речку, и рукой подать.

– А через речку как? Что там, мост, или паром какой?

– Раньше паром был, потом мост понтонный наладили. А сейчас и не знаю даже, может ни моста, ни парома.

– Как это? Сгорел что ли? Как же мы переправимся?

– Не боись, Робинзон, переправимся. Река не преграда, преграда в другом.

– В чём же?

– Да как тебе сказать? Вот приедем, увидишь.

Минут десять мы снова молчали.

– Послушай, всё хочу спросить. Там, на автостанции говорили… э-э… люди кредитками что ли расплачивались? И водитель про КГБ чего-то… Что он имел ввиду? Что за ерунда?

– Да ты что, с Луны свалился, или вчера родился? Вроде из самой Москвы.

– Да я это… ну, как тебе сказать… в общем некоторое время отсутствовал.

– Болел что ли?

– Да… Наверное… Можно сказать и так…

– Понятно. Похоже.

– Что похоже? Да объясни ты толком.

– Попробую объяснить, только приготовься к самому неожиданному.

– Что такое? Что тут у вас за тайны мадридского двора?

– Да не у нас…. Погоди…. Вот ты думаешь, ты где?

– Как это где? В машине твоей, где ж ещё.

– Это понятно. В каком государстве, я спрашиваю?

– Как это, в каком государстве? В России конечно.

– Да? А вот и нет. России, как государства, больше не существует. Кончилась она, приостановилась до времени, схоронилась под своими обломками ещё сто лет назад. Или ты не слыхал об этом?

– Ты имеешь ввиду семнадцатый год?

Водитель молчал, будто не услышав вопроса. Но скоро заговорил вновь.

– Россия – давно уж провинция. Хоть и центральная, но это не мешает ей быть отсталой, заброшенной и загаженной окраиной. Да вообще её уже практически не осталось совсем. И дело тут не в большевистском перевороте, он только начало всему.

– Погоди. Ты мне про Союз-то не рассказывай. Я ведь не так долго… это… ну, отсутствовал. Союз-то рухнул, Россия вновь возродилась.

– Эх… Ты видимо и впрямь больной. Да какая ж то Россия? От России-то и нет ничего. Флаг торговый, гимн совковый, внизу бардак, вверху ду…, прости, Господи. Одним словом, ЭРЭФИЯ. Эх, пропала Россия. Совсем пропала.

– Да что ты всё – пропала, пропала? Ты объясни, почему пропала? Куда пропала?

– Чего тут объяснять? Вон, возьми в бардачке.

Я открыл крышку на торпеде и достал небольшой, в локоть длиной, но довольно увесистый цилиндр, аккуратно завёрнутый в лоскут старой, выцветшей материи.

– Что это? – спросил я таксиста.

– Да ты разверни, разверни. Сам всё увидишь.

Я повиновался. И когда материя, казалось, готовая вот-вот рассыпаться от ветхости, была аккуратно развёрнута и бережно расстелена на моих коленях, в руках у меня оказался ещё более древний свиток плотного тяжёлого пергамента, пожелтевшего от времени, с потрёпанными краями и углами. От него веяло тайной, какой-то загадочной патриархальностью, недвусмысленным намёком на мудрость и может быть даже святость, в глубины которой меня приглашали проникнуть. И я проник бы даже без приглашения, потому что почувствовал, узнал каким-то подсознательным веданием, что вот оно открывается то, зачем я сюда приехал, ради чего протопал сотни сотен вёрст от родного дома.

– Что это? – повторил я вопрос. Даже не я, а какая-то врождённая застенчивость, часто граничащая с нерешительностью. Хотя руки дрожали от нестерпимого желания поскорее окунуться в тайну, прямо вот сейчас, сию минуту, не откладывая проникновение ни на миг.

– Вот заладил – что это, что это… Ты Робинзон, в конце концов, или Герцен? – мой таксист заметно нервничал и даже, как мне показалось, начинал раздражаться.

– Герцен написал «Что делать?». И не Герцен вовсе, а Чернышевский, – почему-то парировал я.

– Отдай сюда! – он нервно протянул руку за свитком, но я успел убрать его подальше и прикрыть руками на груди.

– Тогда читай! – совсем уже в голос, почти крикнул он.

Я осторожно, как неимоверную святыню развернул пергамент и начал читать.