Читать книгу Путешествие в Закудыкино - Аякко Стамм - Страница 4

Ни профессор Нычкин, ни Хенкса Марковна никак не отреагировали на стук в дверь, они продолжали работать с видом людей, занимающихся архиважным для человечества делом. Женя уж было подумал, что ему послышалось, как стук повторился снова, дверь приоткрылась – и в комнату просунулась круглая, как бильярдный шар, с обширной лоснящейся лысиной в обрамлении жиденьких всклокоченных волос, сладко улыбающаяся во все зубы голова.

– Здрасьте, – произнесла голова, вплывая во внутреннее пространство кабинета и втаскивая за собой такое же круглое тело. Мягко ступая по видавшему виды паркету и беспрерывно одёргивая нижний край выцветшей от возраста футболки, тело неуверенно, то делая два больших шага вперёд, будто переступая невидимые лужи, то останавливаясь и переминаясь с ноги на ногу, то отступая назад и неожиданно снова два больших шага вперёд, проследовало на середину комнаты, кланяясь во все стороны. Потоптавшись какое-то время в центре, и одними глазами, не поворачивая головы, оглядев всех присутствующих, тело влажными от волнения ладонями пригладило остатки растительности на голове и, резко повернувшись, направилось к Жене. Почему оно выбрало именно его? Может потому, что Резов был единственным из присутствующих, кто наблюдал за всеми его действиями с нескрываемым любопытством. Подойдя к столу, и завалившись на него всей своей массой, посетитель нагнулся к самому Жениному уху и произнес заговорщицким шепотом.

– Вам чрезвычайно повезло!

Затем, выпрямившись и отойдя на два шага назад, встал, скрестив руки на груди, в предвкушении фурора, произведённого столь ошеломляющим сообщением. Видимо реакция Жени, недоуменно взирающего на экстравагантного посетителя, оказалась не слишком бурной, поэтому тело, снова подойдя к столу, неуверенно пролепетало.

– Вы это… как его… ну, в общем… – промямлило оно, мучительно подбирая нужные слова для второго захода на контакт, – … рубашка у вас хорошая. Почём брали?

Человек, наконец, нашёл неординарное решение и, подтверждая слова действием, оценивающе пощупал уголок ворота Жениной сорочки.

– Да, отличная рубашка. Дорогая, небось?

– Это мама покупала… давно ещё, – зачем-то пояснил Женя.

– Да-а! Это сразу видно, – тоном знатока заявил посетитель и, несколько осмелев от внезапно возникшего взаимопонимания, снова нагнулся через стол к уху собеседника. – Вы первый!

Слегка оторопевший от столь неожиданного заявления Резов оказался в некотором замешательстве. Он никак не мог сопоставить воедино, что же всё-таки очевидно опытному глазу специалиста – то ли ценность рубашки, то ли мамино участие в приобретении оной, то ли приоритетное его, Жени Резова право на её использование по назначению.

– Как это? Почему первый? Это моя рубашка… Её больше никто…

– Товарищ, здеся вам не гастрономия! И не эта… как его… не Бродвей какой-нито! Здеся про между прочими люди трудются! Здеся процесс, а не бардак!

Услышав новый, незнакомый ещё голос, посетитель, как ошпаренный, отскочил от стола на середину комнаты. И будучи в затруднении определить автора столь глубокомысленного замечания, он заговорил, обращаясь к портрету в золочёной раме.

– Да, я знаю. Гастроном там, направо. Я там пиво брал. Хотя, какое теперь пиво? Какие гастрономы, такое и пиво. Раньше-то помню… – и он, видимо, увлёкшись новой темой, тут же принялся развивать её до уровня высочайшего взаимопонимания. Но его грубо и цинично прервали.

– Вы што тута из себя позволяетесь? – Хенкса Марковна подняла суровый взгляд на вдребезги испуганного любителя пива. – Тута вам што, содома, или геморрой? Гляньте-ка, пива ему захотелося! От пива… это… как его… – Обрыдкина запнулась на полуслове, сообразив видимо, что данное выражение не для культурного общества, к которому она себя несомненно причисляла, – от пива… это… растёт криво, вот, – наконец-то нашла она выход из щекотливого положения и добавила, уточняя, – у мужчин. И вообще, чего это тут? Я вас спрашиваю или где? Чего это тут? Щас вот вызову вам сержанта, тогда узнаете, почём раки зимой!

– Вы, уважаемый, по какому имеете быть вопросику? – вмешался профессор Нычкин и, заметив движение посетителя в свою сторону, поспешил переадресовать его обратно Жене. – Если имеете о себе дельце, тогда изложите таки всё по порядочку инспектору нашему с вами Резову. Вон, извольте таки взять стульчик, присядьте к тому столику и изложите весь этот ваш вопросик. И не делайте таки больше эти ваши шаги, как землемер на целине, у нас и без вашего имеются свои нервы и убеждения.

– Здрасьте… – заискивающе заулыбался посетитель.

– День добрый. Вы уже таки здоровались, – ответил профессор и снова погрузился в пучину важных дел, ясно давая понять, что диалог не состоится.

Тело потопталось некоторое время в нерешительности, затем резко развернулось на сто восемьдесят градусов, аршинными шагами переступая невидимые лужи, проследовало через всю комнату к самому дальнему свободному стулу и, схватив его обеими руками, так же стремительно вернулось к жениному столу.

– Вот так! – заявило оно, усевшись на стул, и закинув ногу на ногу. – Мне нет никакого дела до вашей рубашки. Вещь конечно фирменная, но… – посетитель осёкся на полуфразе, оглянулся на Хенксу Марковну, опасаясь видимо обещанного сержанта, и снова одернул края футболки. – Вы не думайте, мы знавали времена и получше. Я по делу!

– По какому делу? – всё ещё чувствуя себя не в своей тарелке, спросил Женя.

– По важному! По очень важному! – он развел руки, будто обнимая ствол баобаба, надул щеки и широко раскрытыми глазами обшарил всю комнату, пытаясь найти какой-нибудь наглядный пример значительности своего вопроса. – … Просто, ну… я бы сказал… э-э-э… вот какое дело!!!

Как назло ничего подходящего на глаза не попадалось, а выразить словами всю грандиозность вопроса он не мог. Тут взор его неожиданно уткнулся в портрет официального лица в золочёной раме, посетитель вскочил и указующим перстом продублировал направление взгляда.

– Вот! Смотрите, вот! – заорал он, как на пожаре.

Все глаза, даже глаза всегда чрезмерно занятой Хенксы Марковны, как по команде оторвались от важных дел и уставились на портрет. В воздухе повисла тяжёлая, напряжённая, мучительная в своей значительности пауза. Казалось, что вот сейчас, то есть в самую эту минуту произойдёт что-то архиважное, уникальное, что бывает только раз в жизни, ради чего, собственно, и стоило родиться, очевидцем и даже участником чего удостаиваются чести быть считанные единицы… и то не все. Профессор Нычкин от напряжения даже привстал и, инстинктивно достав из внутреннего кармана пиджака валидол, отправил в широко раскрытый рот сразу несколько таблеток. Рот же закрыть позабыл, отчего зайчики тревожно забегали-запрыгали по стенам и потолку, навевая тем самым ещё больше тяжести, напряжённости, мучительности и загадочности моменту. Наверное, ему почудилось (чего не пригрезится, когда тебе далеко за шестьдесят, глаза уж не те, а сердце выпрыгивает наружу от волнения), но он готов был поклясться в том, что личность на портрете пошевелилась, подмигнула лукаво, и не кому-нибудь, а именно ему, Изе Нычкину. Через мгновение она, должно быть, встанет, сойдет с портрета и, хладнокровно достав из-за пояса маузер с наградной гравировкой от самого Дзержинского, приведёт в исполнение обещанный когда-то приговор мочить, ни мало не смущаясь, что не в сортире. Причём начнет именно с него, с Изи. А с кого же ещё? С некоторых пор, за неимением лучших кандидатур, мочить изволили представителей самой древней национальности. Израиль Иосифович это таки хорошо знал и, хотя до сих пор не подвергался (Бог миловал), но готов был всегда.

– Что там? – полушёпотом нарушил затянувшуюся паузу Женя.

– Го-су-дар-ствен-ной!!! – высоко подняв указательный палец, провозгласил посетитель.

– Что «государственной»? – не понял Женя.

Посетитель, довольный успехом своего выступления, снова плюхнулся на стул, закинул ногу на ногу и с высокомерным равнодушием, как бы делая одолжение всем присутствующим, сообщил.

– Да дело моё государственной важности.

Обессиленный профессор рухнул в кресло. А из-за рядом стоящего стола, как неизбежный рок, медленно, но неумолимо поднималась глыба Хенксы Марковны Обрыдкиной, что уже само по себе не предвещало радужных перспектив. Она открыла рот, но замешкалась, не решив ещё, видимо, с какого пируэта лучше начать словесную эквилибристику. Этого мгновения оказалось достаточно, чтобы посетитель вновь взял инициативу в свои руки.

– Ахтунг! – закричал он, вскакивая со стула и поднимая правую руку вверх, ладонью к Хенксе Марковне. – Ахтунг! Нихт шизн! Аусвайс, едрёнить!

Товарищ Обрыдкина закрыла рот, ошеломлённая не то неожиданным отпором, не то потоком новых слов, не входивших в её словарный запас, но, несомненно, способных украсить её лексикон.

– Цигель Айлюлю Моторс! – продолжал посетитель, эффектным движением превратив ладонь в многозначительно поднятый указательный палец.

– Как вы сказали? – Обрыдкина уже сидела на своем стуле, вся обратившись в слух и заострив внимание до предела. – Повторите, пожалуйста, если можно, я запишу.

– Пишите, – благословил посетитель. – Пиндюрин!

– Куда, простите? Я не пОняла.

– В будущее! В прошлое! В вечность! К едрене матери! Короче, куда хотите. Пиндюрин – моя фамилия. Алексей Михайлович, можно Лёха, но без фамильярностей – не люблю. Для вас просто Пиндюрин, – он вошёл в азарт, аршинными шагами измерял пространство кабинета, то заламывая руки, то разводя их в стороны, то сжимая в замок за спиной, периодически потрясал указательным пальцем в воздухе и возглашал: «Эврика!». – Уникальное изобретение! Переворот в науке! Японцы отдыхают! Испытание проведем сейчас же, немедленно, прямо здесь. Вы будете моим ассистентом, – указал он на Женю. – Вы…

Хенксе Марковне показалось, что перед ней живое воплощение известного плаката с изображением красного мужика в будёновке и вопросом: «Ты записался добровольцем?». Она готова была вскочить, вытянуться во фрунт и молодцевато заорать: «Яволь!», но слов таких она, к сожалению, ещё не знала, и поэтому промолчала.

– … вы будете вести протокол, – сформулировал Пиндюрин задачу Обрыдкиной. – А вы…

Профессор уже пришёл в себя и, подозрительно прищурившись, наблюдал за происходящим. Природная интуиция и богатый опыт подсказывали, что перед ним таки авантюрист и проходимец, но в то же время присущая ему осторожность как-то сдерживала и советовала подождать.

Алексей Михайлович решил помочь Нычкину разрешить дилемму, как отнестись ко всему происходящему и что предпринять дальше.

– … вы, уважаемый, будете генеральным руководителем проекта и главным научным экспертом в одном, так сказать, флаконе.

Слепая Фемида как всегда не заметила искусно брошенного камня на одну из чаш её весов, которая незамедлительно перевесила другую. Естественно в пользу Пиндюрина.

– Так-с! – произнес профессор, выходя из-за стола и довольно потирая руки. – Что, собственно, будем испытывать?

– Как, я разве не сказал? – почти искренне удивился изобретатель и поднял над головой миниатюрный приборчик, напоминающий сотовый телефон. – Вот! Цигель Айлюлю Моторс! Программируемый аппарат независимого четырехмерного дрейфа по пространственно-временному континууму!

– Что? – прозвучали хором все три голоса. Нычкин перестал потирать руки, Обрыдкина приготовилась записать новые слова, а Женя достал из кармана точь-в-точь такой же приборчик, который до последнего времени искренне считал, и не без основания, мобильником фирмы Nokia.

– Что-что, Машина Времени, вот что, – обиделся Пиндюрин.

– Ой! Ой! Ой! Только не пытайтесь поиметь нас за идиотов. Вы, батенька, таки всерьёз рассчитываете, что мы будем совсем уже дети и поимеем столько наивности, что поверим во всю эту галиматью? Это же антинаучно.

Нычкину, по роду его деятельности, не раз приходилось сталкиваться с изобретателями всякого рода вечных двигателей. И хотя машина времени попалась ему впервые, доверия к подобным проектам он не испытывал и возглавлять их явно не горел желанием.

– И не становите, пожалуйста, это ваше тело посередине в позе Ришелье! Тут вам не площадь, это таки учреждение по поводу науки! Идите, батенька мой, домой, отдохните, подумайте ещё, поработайте, поизобретайте и если таки придумаете что-нибудь, так сказать, более реально правдоподобное, приходите. Обязательно рассмотрим. А пока, увы…

Израиль Иосифович сел на своего любимого конька. Он собрался уже прочитать не очень молодому изобретателю ряд дежурных наставлений и даже открыл было рот, но явно ошибся в выборе слушателя. Он совершенно не предполагал, с кем пришлось ему столкнуться на этот раз.

Пиндюрин почувствовал, что инициатива уходит из рук. Это не входило в его планы на сегодняшний день. И он снова ринулся в атаку.

– Да что вы, уважаемый, это же действующая модель. Не раз опробованная. Я вам сейчас покажу, – и он стал набирать что-то на клавиатуре. – Мне удалось минимизировать… – Хенкса Марковна записала, – … размеры аппарата до габаритов обычного мобильника, такого, как у гражданина Резинкина…

– Резова, – поправил Женя.

– Ну да, я так и сказал, – как бы извинился Пиндюрин и продолжил. – …А эффективность его от этого только выросла. Теперь достаточно набрать дату, год и координаты места, куда вы хотите перенестись… – на этот раз он обращался непосредственно к Нычкину, медленно, но неуклонно приближаясь к нему вплотную, – … нажать вот эту пимпочку… – Пиндюрин уже дышал пивным перегаром в лицо профессора, всовывая в его руку аппарат, – … и поехали.

– Нет! Я таки не хочу никуда ехать! – завизжал прижатый к стене Нычкин. – Я не могу, я очень занят! У меня семья! Стенокардия! Остеохондроз! – он почти плакал, держа дрожащими руками аппарат. – Я старенький, мне таки пора уже на заслуженный, весьма, между прочим, заслуженный мною отдых! Я уже написал таки заявление! Не верите?! Оно в столе, тут…, вон там…

И жалостливый в глубине души Пиндюрин принял из дрожащих рук профессора Nokiю. Напряжённость ситуации несколько спала.

– Я сейчас уже напишу, честное слово… прямо сей же час, если позволите… сегодня же.… Ну, вы же интеллигентный молодой человек, вы не можете так со мной, не можете! Поехали.… И что такое, в самом деле, поехали? У меня таки сердце… – лепетал Изя, но, избавившись от аппарата, постепенно обретал соответствующее занимаемой должности присутствие духа. – … И потом, как вы себе это видите? Нельзя ж таки оставлять проект без руководителя. Нет, я таки должен обеспечить вам своё присутствие здесь, объективно, так сказать, со стороны, беспристрастно. Вот! – заключил он, несколько успокоившись.

Затем, всё ещё вздрагивая и всхлипывая, подошел к огромному сейфу, дрожащими руками открыл его, с седьмой попытки миниатюрным ключиком отпер в нём ещё какой-то ящичек, озираясь на присутствующих, достал из него шкатулочку, а из шкатулочки фляжечку дорогого армянского коньяка и наполнил, проливая мимо, маленькую рюмочку.

– Да, без руководства нельзя, – согласился Пиндюрин, забирая из рук профессора ароматный алкоголь и выпивая его одним глотком. – Хороший коньяк, – он посмотрел в пустую рюмку, отобрал у Нычкина фляжечку, наполнил её вновь и выпил залпом. Затем отправил всё в сейф и, захлопнув дверцу, … – Лимончика к нему не хватает. Ладно. Остаётесь! – …подвел черту под прениями.

Хенкса Марковна в это время напряженно размышляла над тем, как правильно пишется слово «просрацтвенноплеменнойкаптиниум», и в каких ситуациях им лучше всего пользоваться. Из состояния задумчивости её вывели медленно приближающиеся, тяжелые шаги изобретателя.

– Это не больно, и вовсе не страшно. Я отправлю вас в прошлое ненадолго, вы очень скоро нас догоните и подробно опишите в протоколе все свои ощущения, – тихо, но вместе с тем твердо, как доктор Кашпировский, говорил Пиндюрин. – Держите аппарат, нажмёте вот эту клавишу и … вперед.

Хенкса Марковна, несмотря на свой выдающийся авторитет и вес в обществе, не могла противиться этому завораживающему, не предполагающему никаких возражений голосу. Она смотрела в серые глаза Алексея Михайловича, как кролик на удава, готовая исполнить всё, что бы он (голос) не повелел, несмотря на бурное сопротивление всей её трепещущей от страха души. Обрыдкина послушно взяла аппарат в правую руку…. Указательный палец левой медленно потянулся к обозначенной клавише.… Вот он уже коснулся её тёплой глянцевой поверхности.… Еще чуть-чуть, одно крохотное, совсем микроскопическое движение, не требующее никаких усилий, ну совершенно никаких, и время – потечёт для неё вспять. Она отправится в неизведанное, не поддающееся никакому пониманию нечто. Шутка ли – первая в истории человечества женщина-хрононавт! Всё уже готово, час икс наступает, прижимая к стене, отрезая пути к отступлению. Сейчас она нажмёт заветную клавишу и …

– Не-е-ет! – пронёсся по всему зданию душераздирающий крик. И если бы другие сотрудники заведения, из других кабинетов, не были бы лично знакомы с представителями отдела изобретений, то они наверняка бы подумали, что профессор Нычкин, несмотря на почтенный возраст и авторитет, задумал учинить над бедной Хенксой Марковной акт физического насилия сексуального свойства в особо извращённой форме. Они неминуемо прибежали бы на помощь бедной женщине, чтобы спасти от поругания её, пусть давно уже не девичью, но всё же честь. Но никто не смог допустить со стороны Израиля Иосифовича даже самого невинного флирта, даже в обычной, общественно приемлемой форме, не говоря уже об особо извращенной. К тому же сама Обрыдкина давно не вызывала у сильного пола страсти, способной подвигнуть на подобные безумства характерного свойства в какой-либо форме вообще. Да и вызывала ли когда-нибудь, поскольку её пол трудно было заподозрить в слабости? Поэтому никто не прибежал, не помог, не оградил. Все решили, что Хенкса Марковна просто увидела мышь, которых она боялась до смерти. Справедливости ради надобно отметить, что мыши – единственное, чего боялась Обрыдкина. Слоны всегда боятся мышей.

Но всё-таки пронзительный крик не остался без внимания, нашлась одна душа, которая не то что бы радела за морально-нравственный облик сослуживцев, а в принципе не могла пройти мимо никаких беспорядков, в какой бы форме они не совершались. Пусть даже в самой невинной. Дверь кабинета с шумом раскрылась настежь – в комнату буквально вломилась вооруженная практически до зубов шваброй наголо, с тряпкой наперевес и большим скрипучим ведром здешняя хранительница чистоты, тишины и порядка, а попросту уборщица тётя Клава. Так её все тут называли, несмотря на то, что по паспорту она значилась Офелия Петропавловна Кузюкина. Но этого никто не знал, так как тётя Клава работала в заведении с незапамятных времен.

Когда-то давным-давно, будучи ещё совсем молоденькой девушкой, отвечая на вопрос кадровика о происхождении её откровенно буржуазного имени, и более чем странного отчества, она сбивчиво и постоянно краснея, рассказала грустную историю о том, что у неё имеются два папы. Один – Петя, с которым мама, как положено, ходила в церковь венчаться. А другой – Паша, с которым мама никуда не ходила, даже в ЗАГС. Который так, дома. Оба папы на редкость мирно уживались в маминой комнатушке, дружно пили горькую, так же дружно пользовали маму и оставались весьма довольными таким положением. Идиллия продолжалась довольно долго, лет около десяти, отчего, в конце концов, и появилась на свет чудная девчушка, которую мама назвала Офелией, в честь невесты товарища Гамлета – датского революционера, хотя и принца, но нашедшего в себе мужество наотрез порвать со своим контрреволюционным прошлым и учинить революцию против дяди-тирана. Об этом мама Офелии узнала из театральной постановки, на которую в народный театр-студию имени древнеримского революционера товарища Спартака её водили когда-то оба папы.

Эта трогательная история настолько впечатлила тогдашнего начальника отдела кадров, что Офелию приняли в штат, но рекомендовали подобрать себе другое, более пролетарское имя. Сошлись на Клавдии, в честь ещё какого-то римлянина, должно быть, тоже революционера. Так и стала Офелия Петропавловна Кузюкина просто Клавой, а со временем, тётей Клавой. С тех самых пор она терпеть не могла беспорядков, особенно в личной, сугубо интимной, так сказать, сфере. Вот и сейчас, чуть только заслышав крик, она, вооружившись всеми доступными ей средствами, помчалась искоренять всё ещё встречающиеся в нашей счастливой, в общем-то, жизни отдельные недостатки.

– Это штой-то тут у вас за оргия така? Чё орать-то почём зря?

Обрыдкина всегда прислушивалась к тёте Клаве, которая часто обогащала её лексикон. Поэтому она незамедлительно взяла карандаш и записала: «Оргия – когда сильно орут». А тётя Клава, обнаружив в кабинете вполне пристойную картину, чтобы как-то объяснить логику своего неожиданного появления, продолжала уже более миролюбиво.

– Накурили тута, ироды. А ну-тка, скидавай-тка усё из карманОв – мусор там разный, окурки, кантрацективы всякия! Подмету уж.

Пиндюрин оценивающе оглядел новый персонаж с головы до ног, перевёл взгляд на профессора и вопросительно кивнул в сторону уборщицы. Нычкин, конечно, сразу же согласился.

– Как замечательно, уважаемая, что вы заглянули к нам, так сказать, на огонёк, – Алексей Михайлович расплылся в самой добродушнейшей улыбке, на которую был способен. – Вы даже себе не представляете, как можете нам помочь, – он подплывал к прибывшей, как павлин к павушке. – У нас к вам маленькое, но весьма ответственное порученьице. Ничего сложного, просто надо нажать вот эту кнопочку, и всё, – и он протянул тете Клаве мобильник.

– Ты никак обезумел, сердешный, – она одарила Пиндюрина одним из тех взглядов, которые одинаково успешно могут выражать и: «Ну-тка, скажи-тка мне ещё чё-нито эндакое, с выкрутасами, оченно мне энто ндравится!», и: «Пошёл прочь, охальник, не вишь чё ли, я занятая!». – Я тебе не фельдфебель какой-нито, пимпы жмать. Говорю же, скидавай мусор с пазух, подмету.

Изобретатель, получив отпор с фронта, решил изменить тактику и зайти с тыла.

– Вы неправильно меня поняли, – сказал он, принимая серьезное, даже строгое выражение. – У нас пропали важные документы, каждый под подозрением, так как все мы находились в кабинете. Нужно вызвать милицию, и сделать это должен человек, так сказать, нейтральный, незаинтересованный. Вам всё понятно?

– Чё ж тут не понять-то, чай не Спиноза кака-нито, понимам. Тырють дружка у дружки чё ни попади, а честным людЯм расхлёбывай. Ладно ужо, давай мобилу.

Все напряглись в ожидании. Нычкин, не сводя глаз с тёти Клавы, трясущимися руками пытался вытащить из пустой уже коробочки таблетку валидола. Обрыдкина нервно грызла карандаш. А Женя с восхищением наблюдал за сенсацией, которая вот-вот должна произойти. Даже сам Пиндюрин нервничал, вытирая несвежим носовым платком влажную от пота лысину. Только тётя Клава была спокойна, как удав. Она взяла Nokiю, нажала нужную клавишу, поднесла аппарат к уху, и в это самое мгновение…