Читать книгу Путешествие в Закудыкино - Аякко Стамм - Страница 16

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Книга вторая
Исход
XV. Село Первомайское и его обитатели

Оглавление

Первомайское встретило нас не по-доброму, неприветливо как-то. Сначала, только свернули мы с трассы на дорогу, ведущую к селу, да проехали немного, так что уже показались за перелеском разноцветные крыши домов, то нагнали вскоре мужичка одного интересного и весьма занимательного. А примечателен тот мужичок тем, что пьян был в хлам, так что дороги, довольно широкой впрочем, ему явно не хватало. Так и шёл он, словно челнок телепаясь между обочинами, то вправо, то влево, безуспешно пытаясь выбрать правильное направление движения.

До чего ж забыл себя несчастный народ земли этой. Будучи некогда Великим Русским и ведь помня о том заброшенной генетической памятью, он тщетно ищет путь свой. И бросает его горемычного, душою пьяного до забытья, между искусственным безродным именем Советский и общаково-погоняльной кликухой Россияне.

Объехать мужичка не было никакой возможности, так что любая, самая виртуозная попытка это сделать привела бы к неизбежному столкновению двух субъектов дорожного движения, одному из которых стало бы уже всё равно. Водитель посигналил. Мужичок никак не ожидал этого, видимо, искренне считая себя единственным, находящимся ныне на данном отрезке дороги. Поэтому он сначала перепугался не на шутку, затем как-то неловко встрепенулся всеми плохо слушающимися конечностями и, окончательно потеряв ориентацию в постоянно колышущемся пространстве, грохнулся на асфальт прямо посередине дороги. С трудом сев на пятую точку и собрав в кулак всю имеющуюся у него на тот момент волю, он сконцентрировал остатки внимания на окружающей его действительности, огляделся вокруг, зычно икнул и не сразу правда, но всё же заметил в непосредственной близости от себя бампер автомобиля. Трудно, практически невозможно передать словами его последующий жест, но он (этот жест) по всей вероятности выражал следующее: «Всё нормально! Обожди, братан, сейчас всё устроим и разойдемся, как в море корабли!».

Таксист профессиональным глазомером оценил расстояние от человека до обочины и, убедившись в том, что его вполне достаточно, привёл в движение педаль газа. Но именно в этот момент пьяный, вдругорядь икнув смачно, начал вставать. Машина резко остановилась. Мужичок снова сел. Ситуация повторилась. Потом ещё и ещё раз. Наконец с трудом сдерживающий себя водитель выключил мотор, давая этим действием понять, что путь свободен, вставай и уходи, я, дескать, подожду. Мужик не сразу оценил благородный жест водителя и пару минут ещё смотрел мутными глазами в нашу сторону, пытаясь, видимо, сообразить, уехали мы уже, или нет. Икал при этом беспрерывно. Убедившись в конце концов что мы всё ещё ждём, человек снова повторил свой жест, усиленный на этот раз новым замысловатым движением, означавшем вероятно: «Сейчас, сейчас! Момент, и всё устроим!». Он попытался встать, но получился этот невероятно сложный манёвр у него не сразу, а только с пятого-шестого захода. Наконец поднявшись на ноги, он ещё раз обернулся к нам, зафиксировал свою победу над гравитацией новым жестом, означавшим: «Вот видите, я же говорил…», повернулся в сторону первоначального движения и, заорав во всю глотку «На муромской дороге», почапал как и прежде, телепаясь между обочинами.

Упрям ты в своём безумии, человек Русский, и всё-то тебя надо поднимать да определять по направлению к твоему благу. Впрочем, не по нраву тебе это, не любишь ты посторонней указки. Тогда хоть уймись не надолго, отдышись, вспомни своё вчера, полюбуйся со стороны на сегодня, узри не далёкое уже завтра… Придёт скоро и твой час. На пороге уж.

Наш водитель оказался спокойным и терпеливым, но вовсе не железным. Он молча покинул машину, подошёл к мужичку и, водрузив его как мешок с ветошью на плечо, отнёс за обочину дороги. Там уложив горе пешехода на травку, он не терпящим никаких возражений тоном повелел ему лежать тут и отдыхать час, никак не меньше. Мужик прожестикулировал: «Всё, командир, замётано», повернулся на бочок и, подложив руки под голову, тут же захрапел. Путь был открыт. Мы поехали дальше, обойдясь, слава Богу, без жертв.

Только что оказавшись в Первомайском и проехав по его улице всего-ничего, мы натолкнулись на новое препятствие. Прямо посреди дороги, тряся длиной седой бородой, стоял козёл. Не в фигуральном смысле, а в самом, что ни есть, натуральном – обыкновенный рогатый козёл, упрямый и тупой как все козлы независимо от роду-племени. Он стоял и смотрел на нас стеклянными глазами, не собираясь уступать ни пяди родной земли. Весь его воинственный вид говорил по-московски: «Понаехали тут!». Что ж, понятно, это его территория, он здесь хозяин. Мы посигналили, животное не сдвинулось с места. Мы посигналили ещё раз, результат тот же. Тогда водитель просто нажал на клаксон и держал до тех пор, пока из дома напротив не вышла хозяйка и, проворчав: «Ездють тут всякие, людЯм пройтить негде!», увела козла во двор. Путь опять был свободен, и снова без жертв.

Но главное препятствие ждало нас впереди. В самом центре села, откуда прямая как стрела улица бежала вниз к реке, когда уже вдалеке завиднелась и заискрилась на солнце зеркальная водная гладь, а до последнего рубежа, отделявшего нас от цели нашего путешествия, оставалось километра два не больше, в этот самый момент дорогу нам преградила многолюдная, тягучая процессия. Мы остановились чуть поодаль, не подъезжая вплотную, потому как шествие охраняла длинная шеренга стражей порядка в милицейской форме. А встреча с ними в планы нашего таксиста, видимо, не входила.

– Что же это такое сегодня?! – проворчала Настя. – Сначала один козёл, потом другой, теперь вот эти, в фуражках.

– Этого-то я и боялся, – подхватил таксист, аккуратно паркуясь на обочине дороги. – Спокойно, ребята, попробуем прорваться.

Он вышел из машины и направился к древнему сухонькому старичку, сидящему неподалёку на завалинке и насыщавшему чистый деревенский воздух ароматным, пахучим самосадом. Вышли и мы с Настей. Интересно же, что за манёвр задумал наш водитель?

– Доброго здоровья, отец.

– И тебе не хворать, сынок, – ответил на приветствие старик, улыбаясь беззубым ртом сквозь жидкую седую бороду. – Что, не проехать никак? Хи-хи. Железный поток! Теперя надолго встали. Енти, – кивнул он в сторону процессии, – покуда три раза туды-сюды не прошастають, ни за што не успокоются.

– А что тут у вас за … мероприятие?

– Дык, крестный ход же… Или как он там у них нонче зовётся? Церкву нову освяшшали, а таперя вот ходють. Слышь ты, сам архиерей из городу приехали! Да-а-а!

Старик попался разговорчивый, лёгкий на язык. Таких во множестве проживало некогда в земле русской, богата была Русь-матушка острословами из народа. Вся мудрость вековая, глубинная передавалась из поколения в поколение устами таких вот рассказчиков. И всё-то у них получалося ладно да складно, буковка к буковке, словечко к словечку, легко и непринуждённо, будто реченька по камушкам бежала. Где потребно – с важностью, а где допустимо – и со смешком изрядным. Да и сейчас ещё не оскудела баюнами глубинка, только всё больше молчат они, не со всяким беседу заводят. А нам вот повезло, даже спрашивать ни о чём не пришлось.

– Да не то штобы уж шибко нову – церква-то наша архиерея ентаго старше. А и не того токмо, которай приехал-то, но и самого у них там главного, которай в Москвах-то в тиливизире по микрохвону про хорошо да плохо рассказыват, да с президентом при всех за ручку здоровкается за приятеля. Ну, дирехтура всех архиереев-то московских, значить. Ага. Церква-то наша ишшо при Царе-батюшке здеся поставлена. Тады не тако было-то, как сичаса, уважительнее как-нито. Государь-то хоша и грознай был, а и он архиереову ручку-то, благословению просясь, лобызал! А не здоровкался с ёй, ёпэрэсэтэ. Не чета нонишним, тем што в галстухах. Да што ты?! Тады усё не тако было: и вода мокрей, и соль солоней, и сахар сахарее, а люди вернее. Ага. Ежели уж верили, то не токмо по праздникам, али када жизня по башке вдарить. Да святых угоднчиков почитали не токмо што свечечками. И то право, грешили уж, так взахлёб, чё уж там. Ну а ежели каялися, то навзрыд. Во как! А ноне не каются вовсе. Чаво уж каяться, греха-то таперя нетути. Всё токмо право, а воно завсегда право. Тьфу ты, мать ево растак!

– Так чего ж церковь освящать, если она архиерея старше? Ты не попутал, отец? – вернул старика на нужное нам направление мысли таксист.

– Сам ты попутал, – обиделся старик. – Молодой ишшо поправлять. Он же ж её родимую годов пийсят тому, али можа больш, закрыл, да клуб в ёй учинил, во как! А можа не он, можа другой какой. Да пёс их разберёт, архиереев-то ентих нонешних. Токмо в церкви-то почитай всё енто время заместо обедни кины разны про матросов да хвантомасов ихних московских крутили, да девки на потанцульках ляжками с титьками трясли. Тьфу ты пропасть, мать ево разэтак! А таперя, штоб на ляжках-то да на кинах тех сызнова обедню, значица, служить, вот ентого и прислали. А как же ж, дерьмокрахтия, во как!

Старик смачно затянулся, проворчал что-то в бороду и выпустил густое облако едкого табачного дыма. Молчал он недолго, всего чуть-чуть. Такие не умеют обижаться, им важно найти благодарного слушателя. А по нашим круглым глазам, растопыренным ушам и разинутым ртам без труда можно было понять, что мы те самые и есть.

– Церкву-то, врать не буду, подчинили-подстроили знатно. И кресты на маковках золоты поставили, и картинки страмны со стен посымали, а заместо их иконов своих, московских намалевали, ага. Красиво, шо ж, врать не буду. Да, слышь ты, алтарь да амвон чистым, значица, мрамором обделали, ну как раньш-то было, в старину. И усё заране успели, вовремя, даром што не к первомаю. Вот ентот и приехал, штоб всю красоту освятить по чину. А шо ж, порядок-то, я чай, знат. Он, архиерей-то, важный такой, жирный как боров тётки Маланьи, токмо што со крестом. Идёт себе, ни на кого не смотрит, глазки-то к небу зырк, типа, молится, значить. А бабы-то деревенски – ну и мужуки тамо были в малом количестве – всё ему норовят под ножки-то его архиерейские одежонку свою кинуть, штобы он, значица, прошествовав по ёй, освятил своим преосвященным достоинством и во веки веков благословил. А ентот идёт себе, глазки кверху, одежонку-то топчет, што твой кочет курочку, а ручкой-то крестное знамение в воздухе так и вырисовыват. Прямо те, ни дать, ни взять – сам Христос на Вербное Воскресенье. И стоко в ём, слышь ты, самозначительности и ентого, как ево бишь, ахторитету, што фу ты ну ты.

Глазки рассказчика весело искрились, а руки неустанно рисовали в воздухе невидимые иллюстрации к его повествованию.

– А бабы-то, бабы, всё подбрасывають и подбрасывають, прям последнее страмно исподнее с себе срывають и усё туды его, усё туды – под ентого. А как же ж, благодать! Хи-хи. Я тута мимо проходил тода – с речки я шёл – вижу такО дело и шасть туды, за им, в церкву-то. Без меня-то ничё в деревне не случатся, ни сенокос, ни жатва. В позапрошлом годе артисты аж из самого району приезжали, и то меня зазывали, а тут такО дело. Хи-хи. Подхожу. Ну, думаю, благодать-то так и прёть, так и прёть, а всё мимо, всё по бабам да по малолеткам ихним. А я-то старейший, стал быть, гражданин села, Государя ишшо помню и Патриарха рассейского. Да не ентого ряженого. Настоящего! Тихона! Да-а-а! Царство ему Небесное. Уходили ево енти вот. Святой был человек, ага. Вот как табе сичас видал и хлеба-соли ему подносил, и ручку его святейшую лобызал. Да-а-а! Подхожу, значица, к ентому поближе, ну, штоб подсказать чё, надоумить, штоб заминка там кака не стряслась. Я ж хоч и шибко старой ужо, но усё помню, как надо-то, как было-то раньш, ну, по-правильному штоб. Во-от, подхожу я, значица, а он шагат себе, меня не замечат, как пусто место. А амвон под им тряшшить, аж стонить, ага. Тяжесть-то кака. Я ж и говорю ему: «Батюшка, ты енто, аккуратней, мол, здеся. Мрамор-то глянь, како повело, того и гляди, рухнить». Архиерей тут тока меня заметил, глазки-то опустил, зырк, а и вправду, мрамор-то аж восьмёркой вывернуло. А из щелей хванера торчить, да жалобно так поскрипыват-попискиват. Смутилси он мал-мало, но обедню-то отслужил, ага, справно усё, по чину. Токмо по амвону-то без надобностев не шастал ужо. А как же ж, мрамор-то, он не жалезный ведь. Хванерный. По нему ж не ходить, на него только глядеть можно. Я тако думаю, што золото то, ну из коего кресты отливали, тож хванерно было. А то с чего енто кресты-то те тако развернуло?

– Дедушка, – прервал я его рассказ с недвусмысленным прицелом для себя. – А с чего это потребовалось старую церковь восстанавливать? Неужели поблизости нет действующего храма, не осквернённого… м-м… нецелевым использованием?

Старик перестал улыбаться, зыркнул в мою сторону многоопытным въедливым взглядом, просканировал всего от макушки до пят, повторил то же с таксистом, но, встретившись глазами с Настей, успокоился. Затем взвесил что-то в своей хитромудрой голове, оглянулся по сторонам, ещё поразмыслил секунду-другую и, совсем уж успокоившись, принял первоначальное, видимо всегдашнее своё лукаво-ёрническое выражение лица.

– А табе зачем, хлопец? Бога ищешь али так интересуесси?

Я не нашёлся, что ответить под его пристальным, насмешливым взглядом. Но мой ответ ему, видимо, и не был нужен, он относился к той породе людей, которые задают вопросы не для ответов, а для утверждения в себе представления, уже составленного о собеседнике.

– Есть-то он есть, дык кто ж его съёсть-то? Вот ты мне скажи, мил человек, людЯм Бог нужон? Как думашь?

– Ну, … думаю нужен. Не зря же тысячелетиями человек искал Бога.

– Искал, говоришь? А Бога ли? Того ли Бога он искал?

– Я … не знаю, я не очень чтобы…

– ЛюдЯм этим Бог нужон под матрасом на печке. Штоб не к Ему ходить да карабкаться изо всех силов к Ево вершине недосягаемой, а штоб сам приходил, добренький и пушистенький как котёнок. Штоб усё позволял да прощал. А ежели заартачится, то вжик ево обратно под матрас, и дело с концом, – старик сощурил один глаз, а другой скосил в сторону речки. – Там. За рекой есть храм. Да такой, што ни токмо кины с танцульками, но и архиерея ентого на порог свой не допустить. Во какой!

– И что, люди ваши ходят туда? – не унимался я.

– Дык, там же БОГ!

– Ну?

– Гну. ГлупОй ты ишшо. Куды ж к Богу через речку шастать, ежели тута под боком своя благодать имеется? Вон гляди, как вышагиват. Кому под Богом, а кому под боком.

В это самое время процессия во главе с епископом подошла к тому месту, где стояли мы, сделала крутой разворот и отправилась обратно. Вслед за архиереем шествовало с десяток монахов в чёрном с увесистыми ящиками в руках, в которые люди неустанно совали и совали деньги.

– Во, видал? Там веровать надобно, а тута и поиграца можно. Знай, деньгу плати и бери домашнего бога хошь оптом, хошь в розницу, – он помолчал немного и добавил шёпотом. – Хотя, надобно сказать, кой-кто из наших туды ходють.

– А вы? Вы тоже ходите?

– Я ужо старой. Вскорости к Ему на вовсе уйду.

– Поехали! – вдруг сорвался с места водитель.

– Ты куда? Что ты задумал? – опешили мы с Настей.

– Поехали, вам говорят! – он буквально схватил нас в охапку и потащил к машине.

Дед ещё раз затянулся всеми лёгкими едким самосадом и проводил нас тёплым, влажным от стариковских слёз взглядом. «Эх, ёк мотылёк! Пять тебе за это».

– Что ты задумал? Объясни толком. Ты должен рассказать нам, что собираешься делать. Мы все рискуем, – накинулись мы на таксиста, едва усевшись в жигулёнок.

– Некогда мне рассказывать. Сейчас сами увидите.

Он завёл автомобиль и резко тронулся с места. Но практически в ту же секунду, стоило нам проехать всего несколько метров, путь нам перегородила невероятных размеров усатая глыба в милицейской форме. Она была таких габаритов, что висевший у неё на шее «калашников» казался невинной детской игрушкой, так что шансов объёхать её не было никаких.

– Ну вот, попали, – Настя побледнела и вжалась в диван.

– Не боись. Проскочим, – успокоил её таксист и прибавил газу.

Пронзительный визг тормозов на секунду оглушил окрестности. Мы не успели ничего сказать, даже подумать, когда машина как вкопанная остановилась непосредственно у самой массы милиционера. Каково же было наше изумление, когда под трещавшей всеми пуговицами форменной рубашкой мы вдруг увидели два огромных, выпирающих, арбузовидных образования, осторожненько намекающих на условно слабый пол глыбы.

– Неужто баба? – догадался вслух таксист.

– Это што тут за фильдеперс нарисовался? – заорала милиционерша, медленно подходя к дверце водителя. – Тебя што ли мама в школе не учила, как штаны через голову переобуваются? А ну вылазь из средства, давай докУменты. Щас как отпротоколирую по самые бакенбарды…

Путешествие в Закудыкино

Подняться наверх