Читать книгу Римлянин Деций, преемник Араба. Книга первая. В деревне - Айдас Сабаляускас - Страница 4

В человеческом сердце происходит непрерывная

смена страстей, и угасание одной из них

почти всегда означает торжество другой.

Ларошфуко «Максимы»

День был жарок, воздух сух и переливался струями.

– An immortalis es?! Ты чё, бессмертный?! – Деций-младший хотел одного, а получилось, как всегда – подвела вульгаризованная или даже вульгарная сельская латынь. А это означало, что пацан полез на рожон, хоть и всего лишь словесно, хоть и невзначай, хоть негатива в своих мыслях и не держал. Он же в конце концов пропустил мимо ушей «сам дурак», так почему бы и его визави не сделать вид, что не расслышал излишне или неуместно сказанного. Дескать, тебе сделали пас, и ты отвечай тем же: мол, почесались языками, не чешась кулаками.

Однако после столь наглого и острого выпада чужак, занявший не своё место на крутом спуске перед озером, скривил рожу, как будто съел лимон целиком или даже два кислых плода, сжал кулаки и со словами «Если я встану, ты ляжешь! Maxillam discerpsero, oculos confixero. Пасть порву, моргало выколю!» ринулся в драку – защищать если не честь мундира, то свою гордость и репутацию, безупречную для приблудного лидера сельской малышни.

Для Деция такой разворот событий оказался полной неожиданностью, ибо он безоговорочно доверился словам своего визави об отсрочке драки на «потом, например, [на] завтра». Однако где его не пропадала! Мальчик хоть и не успел выкрикнуть своё сакраментальное «Paulisper symphonia canebat, paulisper baro saltabat! Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал!», служившее боевым сигналом к началу потасовки, зато удосужился резануть коротенькое: «O, ilicet! Ой, всё!»

(А уже всё-всё-всё-всё, надо было раньше говорить о том о сём).

*****

В общем, Децию пришлось мгновенно собраться силами и духом и тоже активно помахать руками и, обезопашивая промежность, подрыгать ногами, чтобы не махать и не дрыгать ими постфактум («после драки кулаками не машут», иногда между делом говаривал ему родитель: поговорка впечаталась в детский мозг ровно так, как в сознание нечестивых галилеян – «Отче наш»).

Первая и вторая атаки приезжего агрессора были успешно отражены, после чего Деций сам пару раз контратаковал – и его удары тоже были мастерски отбиты.

Бум-бам-бух-хрясь по мордась!

Лица обоих, не опозоренные ранее ни единым подростковым прыщом, сейчас окрасились, как ночной месяц, багрянцем. Первый отрок разбил нос второму. Второй первому выбил зуб и поставил внушительный жёлто-синий или даже жовто-блакитний синяк под левым глазом. Без зуба остался явно не Деций, ибо до самой глубокой старости (если его возраст в конце жизненного пути можно так обозначить) и верхняя, и нижняя его челюсти оставались в целости и сохранности и даже косметического ремонта не требовали, не говоря уж о капитальном. К тому же глаз у него был подбит правый: а он, правый, – точно не левый. Чем не аргумент в доказывании теоремы Ферма? Впрочем, эта уже доказана. А вот теорема Кронекера об абелевых полях или гипотеза Ходжи всё ещё ждут своих главных лауреатов.

*****

Хоть парни в ходе драки угостили друг друга отборным римским матом, слишком надолго пацанский бой не затянулся.

Физические силы и здоровый дух (в здоровых телах) у сорванцов оказались не только крепкими, но и равными. Четыре руки и столько же ног только что чесались и внезапно отчесались, будто от скабиеса уже излечились. Никто не победил, но никто и не проиграл, обе репутации оказались сохранены в кристально чистом виде, следовательно, Фортуна-Тюхе сопутствовала и благоволила обоим мальчишкам. Посему требовался разумный компромисс, перерастающий в перемирие, которое в свою очередь имеет шанс обратиться в долгий или вечный мир, подобный одно-двух-трёхлетним правлениям каждого из римских императоров III века нашей эры.

Пацаны остановились и стали препираться:

– Скорее песок взойдёт на камне и дуб погнётся в воду, как верба, нежели я нагнусь перед тобою!

– Скорее Дунай потечёт вспять, и небо упадёт на землю, чем сдастся и поклонится кому-то мой личный Гений!

И тут начались то ли перемигивания, то ли перемаргивания: мирись-мирись, больше не дерись! Если будешь драться… эээ… нет, не так! Никаких больше «кусаться»!

Дело кончилось меж ними самой тесной дружбой. Друзья до гроба! И тот, и другой – лидеры! Отныне оба будут рулить сельскими пацанами, даже более накачанными, здоровыми и мощными – теми, у кого сила есть, ума не надо! Оба станут авторитетами среди одногодок, будут верховодить ими на пару друг с другом, вытеснив на обочину жизни прежнего лидера – он тупой, как гиперборейский зимний валенок или летний лапоть, потому и на компромисс идти не умеет, даже если его когда-то этому и учили.

Не литые и рельефные мускулы делают мировую историю! Не лаптем щи хлебают!

Сорванцы заключили пакт об объединении силовых и интеллектуальных ресурсов и усилий, не став вдаваться в подробности с делёжкой конкретных сфер влияния, но оставив этот шаг на потом.

Обоих охватило и подбросило то ли в небеса, то ли на самый Олимп чистейшее без обмана счастье. Устный договор полюбовно заключён и будет исполняться.

Мечты, мечты, где ваша сладость?

Прежний вожак сельской стаи, убейся! Акела, промахнись!

*****

На горизонте запылал пожар.

Потом солнце убралось на отдых, успев всласть нализаться султанами пальм.

Если правду сказать, в Паннонии не только дни упоительны, но и вечера: закаты, переулки, лето красное, забавы и прогулки. Вот вечер и пришёл.

Спустились и сгустились сумерки, хотя могли бы сотворить и наоборот: сначала сгуститься, а потом спуститься. Впрочем, могли бы сделать оба своих дела разом, синхронно: и спуститься, и сгуститься одновременно. Сэкономили бы миру, всей римской ребятне и конкретно этим заклятым друзьям, только что превратившихся в таковых из закадычных врагов, множество секунд и минут, а то и часов. Но сумерки сделали именно так, как сделали – в такой банальной последовательности: сначала спустились, а потом сгустились.

Это явила себя миру, выйдя из тени и бездны Тартара, Богиня ночи по имени Нокс (она же Нюкта). Небожительница была счастливой, а потому часов не наблюдала, не говоря уж о мигах, мгновениях или моментах.

Сначала раздались неясные звуки в пустоте воздуха, затем стал накрапывать и, почуяв вкус к мокрой жизни, разогнался и совсем уж резво припустил дождь, словно гнался за кем-то невидимым или чем-то несбыточным, не умея догнать ни того, ни другого. Это включился в диалог образов и действий то ли верховный римо-эллинский Бог Юпитер-Зевс, то ли бессмертный вестник Небожителей, покровитель путников и торговцев Меркурий-Гермес. Они оспаривали друг у друга право быть опекунами жидких небесных осадков2.

Дождь, однако, не был колючим – он был тёплым, мягким и ласковым, как пух или прикосновение рук матери. Ладони родительницы всегда теплы и ласковы, даже если замёрзли и остыли, даже если обе они в грубых затвердевших от тяжёлой и изнурительной работы мозолях.

Подул тёплый ветер. Деревья, отзываясь на сексуальные домогательства атмосферы, что-то шёпотом залепетали своими устами-листьями: на самом деле им было приятно, они жаждали этой влажной освежающей ласки.

Чибисы3 стаями поднялись над дальней дубовой рощей и с диким криком заметались по небу.

С откоса покатились ручьи. Упала молния в ручей – вода не стала горячей, но озеро забулькало, запузырилось, забурлило, расплескалось в шумном беге. Разряд перуна, изламываясь между туч, вторично раскроил небо напополам, изрыгнув и расплескав вокруг себя потоки света и блеска.

Суровая лепота. Щемящая красота. Нещадная естественность.

Грянул гром, но никто не перекрестился, ибо этот ритуал был присущ только нечестивцам. Вокруг загрохотало таким звуком, как бы кто колотил палкой по разбитому горшку.

Сердца двух наших героев ещё до небесного громыхания слились в протяжный вой, и это единое сердце забилось так сильно, что неровный стук его не был заглушен даже Божественными водоизвержениями.

Однако дрожь прошлась по телам подростков и волосы взъерошились на их головах.

Пацаны в своё время напитались от матерей не только грудным молоком, но и множеством легенд и мифов Древнего Рима и Греции и ещё не успели разувериться, разочароваться в детских сказках, баснях, небылицах и страшилках (на ночь), поэтому сейчас задали стрекоча, сверкая грязными босыми пятками. Разбежались по домам в предчувствии «чего-то предстоящего». Задаваться вопросами о том, как найти смысл до своего возвращения обратно в природу, им по возрасту было ещё очень и очень рано. Подрались, помирились – и ладно. Обычное дело – как рано утром воды в роднике хлебнуть или в туалет сходить.

Кругом не осталось ни одной живой души – все взрослые и дети уже и раньше рассредоточились, рассеялись, расселись по своим сельским норам. Притаились там и молились Юпитеру и Пантеону Богов. Впрочем, многие молились Зевсу, Олимпийцам и/или местным Небожителям и Божкам – Балканы ещё не были полностью ассимилированы и романизированы.

Дождь быстро закончился, а жизнь… только начиналась. Ночная.

Глянули звёзды. Месяц величаво поднялся на небо посветить добрым людям и всему миру. Человечество любит смотреть в небо на звёзды порой больше, чем себе под ноги.

*****

…Ходили странные слухи, что вечерами и ночами захудалая деревенька Будалия обращалась во вполне приличный этнографический парк, куда из цивильного города Сирмий толпами стекались и сползались гордые дамы-матроны в туниках поверх белых тел и их мужья или любовники-галантные кавалеры, чтобы прогуляться друг с другом под ручку (при этом в одной из двух женских ручек каждой матроны были непременно зажаты зонтики, на всякий случай раскрытые над их головами).

К слову, впоследствии Деций сам немало сделал для того, чтобы эти пустопорожние разговоры не пропали втуне, не заглохли в безвестье, не умерли, не почили в бозе, а зажили своей собственной бурной и вариативной жизнью, украсившись новыми подробностями и проникнув даже в Рим как столицу империи. В Рим-град! Впрочем, они семимильными шагами зашагают в своё время и по Риму как бескрайней державе.

На самом же деле из Сирмия никто сюда не стекался. Все ночные гуляки были местными.

Первых, то бишь дам-матрон, в Будалии было от силы две-три (остальные тушевались публично открываться, тщательно прятали своё истинное лицо под разноцветными вуалями), а вот мужей и галантных кавалеров тут скапливалось превеликое множество, как тараканов – словно мухи на мёд слетались. Ведь мухи и тараканы – близнецы-братья (и сёстры).

Дамы-матроны, имён которых история не сохранила, звались общим словом «проститутки» и нисколько Богини Нокс-Нюкты не боялись, а потому выходили на охоту исключительно поздним вечером и ночью (и в обутке без каблуков в отличие от манерных и жеманных жриц любви в столицах).

Вторые, то бишь мужья и кавалеры, звались по-разному.

Одна их часть, почтенные мужи и мужья, была примерными семьянинами, поэтому… страха перед Богиней ночи тоже ничуть не испытывали, зато больше мандражировали перед своими верными жёнами. Семьянины покидали родные пенаты тайком, постоянно меж собой ротируясь – не каждый день на улице одного и того же семьянина был праздник плоти.

Другая часть, галантные кавалеры, могли быть и бобылями – у этих праздник мог приключаться хоть каждую ночь: было бы здоровье, остальное будет.