Читать книгу Путешествия по Центральной Азии - Б. Л. Громбчевский - Страница 8

Долина Большого Алая. Киргизы. Их нравы и обычаи. Байга. Скачки

Долина эта, протяженностью около 200 км, тянется с востока на запад, постепенно понижаясь с 3700 м на востоке у пер. Таун-Мурун («длинный нос») до 2502 м у Дараут-кургана. Ширина долины приближается к 40 км в восточной части и 8 км в западной. С юга долину ограничивают величественные, покрытые вечными снегами Заалайские горы, в восточной части которых возвышается гигантский пик Кауфмана[49] (7010 м). Нигде не доводилось мне лицезреть столь исключительную по своему великолепию картину.

Прекрасен вид заснеженных Пиренеев, открывающийся с бульваров города По в южной Франции; очень красив Кавказский хребет с двуглавым Эльбрусом из окон поезда Владикавказской железной дороги. Но и там и там вид на горы заслоняют предгорья. Совершенно иначе выглядит Заалайский хребет.

Здесь, между пер. Хатын-арт и горами, долина достигает в ширину более 40 км. И сразу же за долиной ввысь уходят горы, сперва ярко-зеленые, затем темно-синие, а выше – снег и ледники. Воздух здесь так чист и прозрачен, что, кажется, можно различить невооруженным глазом каждую ложбинку, каждый клочок земли.

Ужас охватывает при одной только мысли о наводнении в этих краях, о каком-нибудь природном бедствии, вследствие которого растаяли бы ледники и снега.

Посреди Алайской долины течет р. Кызыл-су[50] («красная вода»), один из притоков Аму-дарьи (греч. Оксус), впадающей в Аральское море. Таким образом, Алай-ский хребет разделяет бассейны Аму-дарьи и Сыр-дарьи (греч. Яксартес), двух самых больших рек в Средней Азии, известных еще со времен Александра Македонского, который будто бы дошел до Сыр-дарьи и основал на ее берегу город Ходжент, существующий и по сей день.

Вся Алайская долина покрыта великолепной травой. Нигде нет ни деревца, ни кустика. Кругом лишь одни альпийские луга, на которых пасут свои стада десятки тысяч кочевых семей. В это своеобразное эльдорадо кочевники гонят стада из восточной и южной частей Ферганы сразу же после таяния снегов в долине, через все пять перевалов в Алайском хребте. По мере усиления жары линия снегов отступает все выше в горы, и из-под снега высвобождаются все новые и новые участки, которые тотчас же покрываются свежей, сочной травой. Аулы перемещаются на новые пастбища, поднимаясь все выше в горы. Движение это продолжается вплоть до сентября, когда снег перестает таять, а линия вечных снегов устанавливается на высоте 4200 м.

С конца августа начинается возвращение аулов на зимовки. В октябре выпадает новый снег, и Алайская долина, столь оживленная летом, превращается в безлюдную пустыню. Дольше других остаются на Алае владельцы огромных табунов лошадей, которых трудно прокормить в Ферганской долине. Иногда они даже зимуют в Алайской долине, лишь перебираясь из восточной ее части в западную, к Дараут-кургану, где долина понижается до уровня 2700 м, а расстояние между Алайским и Заалайским хребтами уменьшается до 8 км. В этих местах есть много ущелий, где табуны могут укрыться от зимних вихрей. Я лично знаком с одним киргизом по имени Ир-Даулет-бий («величие земли»), у которого было 12 табунов лошадей, каждый насчитывал примерно курум (800–900 голов), и, сверх того, соответствующее количество баранов, верблюдов, коров и т. д. Этот киргиз весь свой скот отправлял на зиму в Ферганскую долину, а сам, заботясь о лошадях, безотлучно оставался на Алае, кочуя вместе со своими табунами. Он, однако, никогда не мог сказать точно, сколько у него лошадей.

Перекочевка аула на новое место – это всегда праздник. После того как юрты разобраны, их навьючивают на верблюдов, накрытых яркими коврами; на спинах других верблюдов умещается остальное имущество, в том числе постель, одежда, запирающиеся на замок сундуки, окованные железом и издающие при открывании музыкальные звуки, и пр. Все это укладывается равномерно, чтобы получилось удобное сиденье. Потом мужчины и дети старше 5–6 лет садятся на лошадей и берут в руки веревки, продетые сквозь ноздри верблюдов. А женщины с малыми детьми на руках и девушки старше 11–12 лет наряжаются в свои самые праздничные одежды, всегда очень яркие, пошитые зачастую из парчи, на голову надевают огромные тюрбаны, а на шею – многочисленные бусы, гроздьями свисающие до самого пояса, – и аул трогается в путь. Чем богаче киргизский род, тем ярче и пестрее ковры на верблюдах, наряднее одеты женщины и поболее у них на шее бус. Однажды, будучи в гостях у одного богатого киргиза из рода Юваш, я заметил на шее его невестки, которая прислуживала за ужином, украшения весом в 17 кг. Удивившись этому, я поинтересовался, не мучительно ли для нее ношение такой тяжести. Она взглянула на меня с таким изумлением, что я понял, каким нелепым показался ей мой вопрос, но затем вежливо ответила: «Нет, ведь я ношу их скорее на плечах, а не на шее».

Спешивание аула и обустройство его на новой стоянке происходит поразительно быстро, и уже через 2–3 часа на пустынном месте вырастает целая деревушка, где кипит жизнь; там же, где только что жизнь била ключом, остаются только кострища. И это при том, что установка юрты, способной выдержать сильные горные ветра, требует особенной сноровки. Величина юрты и добротность кошм (войлоков) зависят, естественно, от зажиточности хозяина. Чем киргиз богаче, тем больше его юрта и белее войлоки; юрт диаметром менее 4–5 м не ставят вообще. Существуют и очень большие юрты. Однажды я остановился на ночлег у одного бия (главы, предводителя) рода Чум-Багыш[51], который разместил меня в своей мичман-хана[52] («мичман» – гость, «хана» – комната), диаметр который равнялся 11 м. Это была настоящая бальная зала, абсолютно круглая, как все юрты у местных народов, в отличие от шатра тибетцев и калмыков, арабских палаток или чумов у сибирских кочевников, гольдов, самоедов и др., форма которых бывает довольно разнообразной в зависимости от климата и других условий.

В высоту юрта обычно значительно превышает человеческий рост, и потому в ней можно спокойно стоять и ходить. Остов юрты обтягивается со всех сторон войлоками таким образом, что в центре остается круглое отверстие – тундюк[53], которое закрывается отдельным войлоком; к тундюку привязана веревка, с помощью которой отверстие легко открыть при хорошей погоде и закрыть в случае дождя. Снаружи поверх войлоков юрту обвязывают очень широкими (65 см) разноцветными лентами, домоткаными, из толстой, но искусно вытканной шерсти. Внутреннее убранство юрты украшают циновки из чия; длинные его стебли, обвитые разноцветными нитями и связанные друг с другом, образуют узорчатую циновку; нарядный вид юрте придают также бахрома из шерсти и искусные вышивки. Юрта средней величины, обтянутая белыми кошмами и нарядно оформленная, стоила в те времена 200–250 руб. Пол юрты застилается циновками из чия; на них укладывают толстую кошму, а сверху накрывают красочным ковром. Посредине юрты есть небольшое углубление, вокруг которого из камней сложен очаг, а над ним – железная складная тренога, на которую вешается котел на железных цепях. Рядом с очагом стоят медные кумганы для заваривания чая. Суп киргизы едят из деревянных или оловянных мисок; остальные блюда, в том числе мясо и излюбленное блюдо из риса – палау-аш[54], – пальцами. Так, впрочем, едят все среднеазиатские жители, включая купцов-миллиардеров. Хлеба киргизы почти не употребляют, а если и едят его, то в форме рваных клецек (бугурсак[55]), жаренных на масле или бараньем жире, или же в виде тонко нарезанной лапши, залитой небольшим количеством очень соленого бульона. Мясо употребляют только в случае семейного торжества, визита именитого гостя или болезни какого-то домашнего животного, которое приходится зарезать. Самой изысканной по вкусу считается баранина, потом конина, особенно мясо молодых жеребцов (колбаса из жеребятины и в самом деле имеет отменный вкус), затем верблюжье мясо, а менее всего ценятся говядина и телятина. Главной же пищей для киргизов являются кумыс и айран. Кумыс готовится в огромном кожаном мешке, в который сливают все виды молока: овечье, козье, верблюжье, коровье и кобылье. Целыми днями женщины перемешивают это молоко палкой, на конце которой прикреплен деревянный крест. Чем дольше и чаще взбалтывается молоко, тем лучше получается кумыс. Однако в любом случае это будет кумыс худшего качества. Наилучший кумыс, который преподносят в подарок или подают знатным гостям, готовится из чистого кобыльего молока, а взбалтывают его в течение никак не менее трех дней; кумыс этот густой, как сливки, имеет соломенный цвет и освежающий, кисловатый вкус. Однако в большом количестве кумыс вызывает легкое опьянение, наподобие того, какое бывает после выпитой за завтраком бутылочки легкого белого французского вина “Graves” или “Sauternes”.

В конных путешествиях кумыс – напиток неоценимый, сытный и бодрящий. Кожаный мешок (турсук) с кумысом, привязанный к седлу с той стороны, где на него не попадает яркий солнечный свет, обеспечит путника едой и питьем на несколько дней, а чем больше кумыс болтается в турсуке у седла, тем он лучше и вкуснее. Правда, нужно только привыкнуть к привкусу кожи и дыма, который появляется у кумыса от соприкосновения с невыделанной кожей турсука.

Айран – кислое молоко, размешанное с водой, – является единственной пищей для бедных киргизов, владеющих небольшим стадом; тем не менее его держат в любом, даже очень богатом доме в качестве напитка для прислуги, детей и женщин, на которых лежит весь груз домашних забот. Мужчины целыми днями сидят на корточках у входа в юрту и беседуют с соседями. Молодежь пасет стада в горах, нередко в нескольких километрах от аула, охраняя животных от нападения волков и других хищников. Пастухи передвигаются верхом, да и вообще киргиз обходиться без лошади не может и ходить пешком не любит. Рядом с юртой любого более-менее зажиточного киргиза всегда стоит конь, оседланный и привязанный к вбитому в землю колышку. Бедный коняга беспомощно переминается на месте, так как специальным образом прикрепленные к седлу поводья не дают ему ни лечь, ни нагнуться к траве.

Аулы, относящиеся к одному киргизскому роду, кочуют в пределах одной местности и совместными усилиями защищаются от нападений воров и разбойников. У каждого рода есть свой знак (тавро), выкованный из железа, с помощью которого на шкурах животных варварским способом выжигаются несводимые знаки. Эти тавро помогают в разрешении споров, возникающих из-за смешения стад на общих бескрайних пастбищах, а также позволяют опознать принадлежность украденного животного, обнаруженного где-нибудь на далеком ферганском рынке. Лошадь можно перекрасить, но выжженное тавро замаскировать невозможно.

Праздный образ жизни киргизских мужчин приводит к тому, что они непрерывно навещают друг друга и сплетничают. Новости в этих широчайших степях распространяются с той же скоростью, с какой у нас их разносит еврейская «башмачная почта». Киргиз, даже если он очень спешит по важному делу, при встрече с другим киргизом непременно остановится, и за несколько минут они обменяются всеми новостями из своих краев.

Киргизы вообще отличаются гостеприимством: я не помню случая, чтобы кто-нибудь из них отказал мне в ночлеге или хотя бы не напоил кумысом либо айраном, не имея возможности заколоть барана или козу. А способность киргизов хранить верность своему слову вошла в поговорку. Работая в местной администрации и рассматривая сотни споров, я неоднократно наблюдал, как дети или внуки возвращали долги своих отцов или дедов, взятые только под честное слово. Киргизы с особым пиететом чтут память предков. Помимо поминок во время похорон, которые всегда грозят наследникам разорением, самый старший представитель рода в годовщину смерти обязательно устраивает туй[56], продолжающийся не менее трех дней и собирающий не только представителей данного рода, но и вообще всех желающих. А так как для киргиза расстояние не является препятствием, то он садится на коня, привязывает к седлу турсук с кумысом или айраном и едет 100–200 км, чтобы побеседовать с другими киргизами из разных краев, принять участие в байге или посмотреть на скачки.

Байга – это традиционное национальное развлечение киргизов; суть его в том, чтобы на скаку подхватить лежащую на земле тушу козла, умчаться с ней от других участников состязания и подальше от сидящих где-нибудь на пригорке на ковре судей, а затем неожиданно для всех прискакать галопом прямо к пригорку и бросить козла судьям к ногам. За проявленную ловкость победитель тут же награждается нарядным халатом, который он немедленно надевает на себя поверх одежды, чтобы все собравшиеся увидели, что именно он одержал победу, и разнесли эту весть по степи. Тем временем тушу козла подхватывает очередной наездник, шальная погоня по камням и рытвинам начинается вновь, и через мгновение уже другие участники вырывают козлиную тушу друг у друга.

Скачки у киргизов проводятся только на большие дистанции, обычно 40 км (5 таш[57]). Как правило, их устраивают по случаю свадьбы, смерти или обрезания в очень зажиточных семьях, поскольку обходятся они недешево. В надлежащее время – чаще всего осенью, когда скакуны находятся в наилучшей форме, – устроители оповещают о предстоящих скачках всех представителей своего рода, а также родственников из тех родов, откуда были взяты жены или куда отданы дочери. В назначенный срок съезжаются все участники скачек с подготовленными лошадьми. Лошади эти невысокие, тощие, с обвязанными бечевкой ногами и хвостами. Сажают на них мальчиков 12–14 лет. В самый день скачек, в которых участвуют несколько десятков лошадей, их выводят на предназначенное для старта место, записывают, и забег начинается. На протяжении всего маршрута невдалеке друг от друга дежурят представители того киргизского рода, который устраивает байгу, а также тех родов, кто принимает участие в скачках; они следят за тем, чтобы кто-нибудь не присоединился к наездникам в пути или не заменил уставшую лошадь. Рядом со стартом установлена юрта, в которой сидят судьи и, попивая чай, ожидают возвращения ездоков. Длительность скачек никак не ограничивается, ибо часов ни у кого нет, да и пользоваться ими никто не умеет. Киргизы живут «по солнцу», а дневной распорядок регулируется ежедневными молитвами (намазами), предписанными религией. Около судейской юрты и дальше по дороге собираются толпы наездников, ожидающих скачки. Поодаль на окрестных холмах располагаются женщины из близлежащих и дальних аулов; они приходят пешком или приезжают с мужьями и братьями и, не смешиваясь с толпой, занимают места на возвышениях. Наконец доносятся крики, слышен конский топот, и вот появляется первый конь: копыта его заплетаются, он весь в крови, а на спине – едва живой мальчик-наездник. Очень часто этого коня тянут за поводья от уздечки два других наездника, что допускается правилами. Победитель получает первый приз – это 9 видов наград по 9 штук каждая. Итак: 9 халатов (один из золотой парчи, один из серебряной, один из бархата, три из сукна, три из шелка), 9 верблюдов, 9 лошадей, 9 коров и 45 овец. Лошади, занявшие второе и третье места, приносят своим хозяевам не 81 приз (9 по 9 равняется 81), а только 9 призов: по одному халату, верблюду, лошади, коню, волу или корове и 5 баранов. Владельцы следующих шести лошадей получают только по одному коню, верблюду или корове. Остальные не получают ничего.

Организация скачек и праздничного угощения в первую годовщину смерти отца нередко приводит к разорению наследников. Я знал одного киргиза из рода Чум-Багыш по имени Мирза-Паяс, человека весьма солидного, которому его отец Джаркен-Бай-датха (датха – «генерал») оставил 10 тыс. баранов, 200 лошадей, 60 верблюдов, 120 коров и т. д. После поминок, размах которых соответствовал высокому положению отца, сын остался гол, как турецкий святой.