Читать книгу Неспящий - Барбара Морриган - Страница 3

Когда весь мир во тьме замрёт

последний взяв предел,

из пепла вновь восстанет тот,

кто ярче всех горел.

Никто никогда не предупреждал, что смерть станет для меня самой желанной наградой. Казалось бы, ты столько можешь успеть, столько пережить, столько совершить, Совершить с большой буквы, особенно когда тебе не придётся умирать ни завтра, ни через неделю, ни когда-либо вообще… Но я чертовски устал. Устал испытывать эту боль каждый раз, когда выхожу вперёд, расправив плечи и не отрывая взгляда от бесконечного горизонта. Устал терять, устал смотреть, как умирают все те, кого я пытался защитить, устал быть запертым в этом бесконечном цикле, не знающем ни жизни, ни смерти, ни прошлого, ни будущего. Кто я? Кем я стал? Как оборвать эту нить?

Это началось много лет назад.

Тогда мы с родителями жили в небольшой деревушке на западных окраинах. Мама собирала травы для продажи отваров и настоек или вышивала, отец же преимущественно пропадал на рыбалке. Около нашего дома (у порога и на заднем дворе) всегда толпились пузатые замасленные бочки, небогоугодно распространявшие чудовищный рыбный аромат по всей близлежащей округе. Правда, я привык к этому с детства, поэтому частенько выходил с утра на крыльцо и вдыхал полной грудью, сладко потягиваясь. Воздух казался мне свежим и чистым, в то время как проходящая мимо торговка молоком или пастух бросали на меня крайне подозрительные взгляды, удивляясь, наверное, тому, как моему желудку удавалось не вывернуться наизнанку.

Чаще всего мой день состоял из различного рода помощи – я помогал матери закупоривать банки, развешивал травы или бельё на верёвках, до которых она с трудом могла дотянуться, так как ростом доходила едва ли до моего плеча. Иногда она складывала руки на груди и наигранно печально вздыхала о том, что «её маленький Тори теперь более похож на ясеневое дерево, нежели на ребёнка». Уж не знаю, хотелось ли ей тонко намекнуть на мою умственную несостоятельность, или же это стоило воспринимать как комплимент моей стойкости и статности… Тем не менее, я всегда улыбался этому. Иногда, возвращаясь из долгой поездки в город (как правило, за нитями для маминых полотен или снастями для отца), я обнимал её, выбежавшую мне навстречу, и её ноги отрывались от земли настолько, что топорно сшитые башмаки предательски соскальзывали с них. В такие моменты мама смеялась, грозила кулаками и просила немедленно опустить её, чтобы я, не дай боги, не надорвался и не стал окончательно бесполезен в хозяйстве. Но именно тогда она казалась особенно хрупкой и лёгкой, и мы оба были счастливы от осознания близости и нашей неразрывной связи, способной преодолеть любые невзгоды.

Я любил своих родителей и не очень-то стремился покинуть отчий дом, как многие мои сверстники. Иногда мне грезилось большое путешествие в далёкие страны, однако это всё оставалось далёкой мечтой или даже просто фантомным допущением, не так уж часто посещавшим меня. Мне казалось довольно приятной перспективой провести следующие несколько лет в помощи своим стареющим родителям. Может, наконец, разжиться ещё одним участком земли, открыть свою лавку, жениться… И моя жизнь потихоньку текла именно в этом направлении, не оставляя поводов для беспокойства.

В ранние юношеские годы я также попал на попечение к Эбриусу – местному мечнику, бывшему служителю самой королевской гвардии, но ныне просто беззаботному пьянице, чудом находящему в себе силы сохранять трезвость ума хотя бы до заката солнца и, ко всеобщему удивлению, не растерявшему своих боевых навыков. Эбриус заметил меня в шутливой потасовке с сыном плотника и почему-то особо выделил мои двигательные навыки. Отец не стал возражать, посчитав, что мужчине крайне полезно обрести воинские умения, поэтому с того дня несколько раз в неделю я посещал двор у покосившейся лачуги Эбриуса и получал весьма ценные уроки за парочку Ро или кружку рисовой настойки. Надо сказать, ощущение клинка в руках, пусть и давно затупленного, вызывало во мне какой-то необъяснимый трепет и вместе с тем вселенское спокойствие. Я мог часами выполнять упражнения, не видя и не слыша ничего вокруг, и время будто бы замедлялось для меня…

Так проходили мои дни. Помощь по хозяйству, торговля на ярмарках, тренировки у Эбриуса и нечастые поездки в город. Эта размеренность мне очень нравилась, я был спокоен и счастлив.

Однажды, в середине осени, я проснулся от сильного грохота. Я выбежал во двор и, будучи сразу же окачен потоками ледяного дождя, увидел, как полыхает амбар за нашим домом. Помимо запаха гари и сырости и едкого белого дыма, застилающего всё вокруг, по окрестностям расползался отвратительный рыбный запах. Отец и ещё несколько соседских мужчин, сбежавшихся на шум, спорили неподалёку.

– Тори! – окликнул меня папа, и я побежал в его сторону, чувствуя, как комья грязи прилипают к ногам.

– Что случилось? – воскликнул я, пытаясь перекричать ливень.

– Молния, – ответил бородатый кузнец, стоявший рядом с моим отцом.

Мужчины явно пребывали в растерянности, так как до реки было около получаса ходьбы, если не учитывать возможность срезать по лесу, да и достать повозку, на которую можно погрузить ёмкости для воды, в такое время было бы сложно. Тушить из колодцев было крайне опрометчиво, потому что деревня и так потеряла много питьевой воды в этом сезоне. Ко всему прочему, некоторые и вовсе считали, что тушить ничего не нужно, так как дождь сам сделает своё дело. Однако дождь не оказывал нужного эффекта, и пламя продолжало съедать наши запасы и вполне неплохие доски, любовно сколоченные отцом.

– Нужно выносить запасы! – наконец, скомандовал мой отец. Времени действительно оставалось мало, но пока ещё в амбар можно было проникнуть, чтобы спасти хотя бы часть продовольствия, снастей и материалов, заготовленных отцом.

– Тори, держись рядом, – негромким голосом сказал он мне в тот момент, когда двери амбара распахнулись. Изнутри повеяло жаром, и дыхание будто остановилось на секунду. Мы бросились внутрь под крики отца, направлявшего своих помощников по разным углам.

– Проклятье! Снасти! – отчаянно прорычал отец, рванувшись к лестнице на второй этаж. Из-за недели, почти наполовину утонувшей в дождливой сырости, отец несколько дней не рыбачил, и потому уложил снасти на их обычное место. Их потеря могла оставить нас без еды на крайне долгое время, ибо отец собирал свой рабочий инвентарь годами.

В это время я выносил уже третий ящик с продуктами, стоявший неподалёку от дверей. Следующими на очереди стали лопаты, грабли и прочие садовые инструменты, которые я суетливо сгребал в охапку, как вдруг услышал крик:

– Балка-а-а! – кричал плечистый плотник Фабер, едва успевший подхватить опорную балку, надрывно затрещавшую и начавшую стремительно крениться. Я бросился к нему, на бегу поправляя рваную повязку, укрывавшую нос и рот от дыма.

– Она долго не выдержит! – воскликнул плотник, пока я прижимал балку плечом, – Надо уходить! Все наружу, слышите? Наружу!

Мужчины быстро бросились к выходу, по возможности прихватив последние мешки и бочки, и вот, когда последний оказался за дверью, мы с Фабером на счёт «три» отпустили балку и выскочили на улицу. Дождь хлестал ещё беспощаднее, чем прежде, однако огонь не торопился утихать. Кузнец Ферриус сдёрнул с лица почерневшую повязку и окинул толпу взглядом:

– Все на месте? – он начал негромко перечислять имена присутствующих, и вдруг у меня внутри что-то похолодело. Отец! Я бросился к дверям амбара и мгновенно залетел внутрь.

– Тори! – послышалось за моей спиной, – вернись, маленький засранец! Тори! – однако, я уже ничего не слышал, сейчас мой мозг лихорадочно искал выход. Одна из балок уже обрушилась, перекрыв половину амбара, и вот с громким треском в мою сторону повалилась вторая. Я еле успел выскочить из-под неё и прокашляться от дыма, пыли и искр, поднятых ей сполна. Я перебрался через поваленные балки и бросился к лестнице на второй этаж. Обгоревшие ступеньки прогибались под ногами, заставляя сердце уходить в пятки от каждого скрипа.

Второй этаж выглядел ещё хуже первого – многие доски прогорели и образовали на месте себя чернеющие провалы, огонь охватил довольно обширное пространство, и самые массивные части обвалившихся балок приземлились на и без того ненадёжный пол. Наконец, сквозь пламя и дым, я увидел грязное лицо отца. Я бросился в его сторону, перемахивая через дыры в полу и горы горящего хлама.

– Тори! – вскрикнул он и закашлялся, – Тори, беги! – однако я упорно двигался вперёд, пока не достиг своей цели. Отец лежал, прижатый обломком балки к полу. Он уже не говорил, только лихорадочно кашлял.

– Пап, где твоя повязка? – прокричал я. Он попытался что-то ответить, однако я не расслышал его из-за оглушительного треска: третья и самая массивная балка зашлась огромной чёрной трещиной. Я, не раздумывая, сорвал с себя повязку, обмотав её вокруг отцовского лица, и, приложив титаническое усилие, приподнял обломок, прижавший его к земле. Отец слабо размахивал руками, протестуя и бормоча что-то о том, чтобы я уходил прочь, однако я подхватил его под руки и потащил к лестнице. По дороге я увидел брошенный мешок и связку снастей. Нужно было как-то вытащить и их… За мгновение мне пришла мысль – я стащил с себя рубашку и, уложив отца на мешок, обвязал его и связку со снастями. Теперь они довольно уверенно держались рядом с ним, и я мог вытащить всё за один присест. Внизу уже собрались мужики, готовые оказать помощь. У лестницы я освободил отца от импровизированных пут и сбросил вниз снасти, а затем, похлопав его по щекам, чтобы привести в сознание, начал аккуратно спускать его вниз по лестнице. Он слабо хватался за перекладины и в какой-то момент потерял контроль, однако внизу его тут же приняли сильные руки товарищей. Они уже тащили его к выходу, когда я собрался спуститься следом, однако последняя балка в этот же момент обвалилась, проскользив прямо по лестнице и обрушив её до основания. Я оказался в ловушке.

Однажды старик Софус, служитель у местного алтаря, сказал мне, что каждые пять секунд где-то в мире в землю ударяет пять сотен молний. Мы нередко наблюдали грозы и вспышки на небе, но никогда это не казалось чем-то осязаемым, реальным и возможным рядом с нами. А теперь я заперт в ловушке из огня и дыма благодаря одной лишь небесной вспышке. Если бы я верил в богов, я бы счёл, что у них странное чувство юмора. Мозг начал лихорадочно искать спасения, но оно упорно не желало показываться мне на глаза. Огонь охватывал амбар, и что-либо разобрать становилось всё сложнее. Прыгнуть вниз казалось просто невозможным – высота была довольно приличной, да и внизу скопилось внушительное количество обломков, о которые легко можно было покалечиться. Дышать становилось всё сложнее, и глаза стала укрывать тёмная пелена. «Неужели это конец?» – пронеслось у меня в голове. Я был неожиданно спокоен и равнодушен, я не думал ни о том, чего не успел, ни о том, что сделал в своей жизни не так, я просто смотрел на искры, танцующие перед моими глазами, и в этот миг мне казалось, что всё идёт так правильно, так… неизбежно. Ноги сами понесли меня вперёд, к проёму в стене. Раньше там было окно, затянутое сукном, но сейчас это больше напоминало просто зияющий кусок пустоты. Я приближался к нему, сам не зная, для чего, может, затем, чтобы в последний раз взглянуть на мир. И ровно в тот момент, когда мои руки коснулись нижней перекладины, я понял, что силы покидают меня, и тут перед глазами возникла тьма. Бесконечная и непроглядная.

– Ч… что? – непонимающе прошептал я, – кто это? Где я? – однако размытая фигура, как и её гулкий звучный голос, растворились во тьме. Я попытался подняться на ноги, но сил было критически мало. Неожиданно где-то впереди забрезжил свет. Он казался таким тёплым и приятным, что на душе сразу стало легче, и страх неизвестности мигом исчез. Я наблюдал, как голубоватые лучи переливаются, становясь всё ярче, переплетаясь между собой, и вот уже будто окутывая меня…

– Тори! Тори, очнись!

Я открыл глаза. Чувства начали постепенно возвращаться, и я ощутил, как по моему лицу стекают холодные капли, обжигая измученную кожу.

– Он жив! – прокричал склонившийся надо мной человек, заливисто рассмеявшись. Я почувствовал, как меня осторожно подхватили и поставили на ноги, и по моему телу любопытно заскользили чьи-то руки.

– Вроде, целый, не думаю, что он повредил что-то… Но состояние нерадостное, отнесите его в дом, пусть поспит.

Я мало понимал, что происходит, но покорно повиновался. Когда меня уложили на мягкую кровать, я ощутил такое непередаваемое блаженство, что словами просто не описать. Я уснул практически мгновенно, и в ту ночь меня более не посещали какие-либо сны и видения, лишь откуда-то издалека доносился едва различимый шелест дождя.

В ту ночь наша жизнь изменилась. Амбар рухнул, погребя под собой часть наших запасов. Кое-что удалось спасти, но отцовские снасти всё равно оказались повреждены, часть маминых трав также была выжжена дотла. Со мной всё оказалось в порядке – я потерял сознание, вывалившись из окна второго этажа в последний момент перед тем, как всё рухнуло, но я не повредил никаких костей или органов, лишь получил незначительные ожоги. Отцу же повезло меньше – его кожа сильно обгорела, он получил травму спины от балки, упавшей на него, и из-за долгого пребывания в задымлённом помещении, его дыхание сильно затруднилось. Целитель сказал, что отец сильный и здоровый, и всем этим невзгодам так просто не одолеть его. Однако на восстановление потребуется довольно много времени. И это неудивительно – он выглядел крайне плачевно: не поднимался с постели, редко открывал глаза, очень чутко реагировал на свет и температуру, почти ничего не говорил, только лишь глубоко дышал, сопровождая это пугающим неестественным хрипом.

Для нас с матерью настали тяжёлые времена. Близилась зима, а золото утекало сквозь пальцы столь стремительно, что мы едва сводили концы с концами. Из-за голода и болезни отца мама сильно пала духом, похудела, осунулась. Мне пришлось устроиться в подмастерья к кузнецу, но это мало спасало положение – весь основной доход приносил отец, а теперь ему ещё и требовались дорогие лекарства, достать которые можно было только в городе. Но мы держались, как могли, и то, что мы вместе, придавало нам сил.

С того дня, когда в амбар ударила молния, я начал замечать некоторые странности. Видение, которое пришло мне в то время, как я потерял сознание, было далеко не единственным. Почти каждую ночь я стал видеть странные сны, хотя мне довольно редко что-то виделось по ночам. Теперь же они стали яркими, насыщенными, почти осязаемыми. Я видел ясные картины: природу, города, деревни, совершенно не похожие на всё то, что я видел раньше. Люди во снах были довольно расплывчаты – как правило, они появлялись большими толпами, и я никогда не различал их лиц, однако одного я не забуду никогда. Чаще других передо мной появлялся высокий человек. Я никогда точно не мог разглядеть ни цвета, ни покроя его одежды, а лицо его всегда было укрыто то ли капюшоном, то ли маской. Но его голос врезался в мою память, как ничто другое. Он то и дело произносил нечто совершенно невообразимое – это были складные строки, смысл которых, однако, оставался мне непонятен.

Он будто звал меня куда-то, манил, иногда даже воодушевлял. Его побуждения звучали так чётко и так стройно, но я никогда не мог до конца осознать, что он стремится сказать мне. Иногда он просил о чём-то, давал подсказки или даже проводил некоторую связь с моей жизнью, но, как правило, это были пространные образные слова, смешивающиеся со странными призрачными картинами, которые я будто бы уже видел когда-то, но никак не мог вспомнить, где.

Иногда я ловил себя на мысли, что мне не хочется просыпаться. Из-за этого я проводил в постели гораздо больше времени, чем должен, а затем лихорадочно вскакивал, вспомнив о том, что если я не встану, то мы точно в скором времени пропадём. Я шёл на работу, но по целому дню не мог выбросить из головы услышанного. Что же это за далёкая страна, в которую меня так упорно зовёт это неуловимое существо? И какой ответ я искал, если я даже не могу сформулировать вопрос?

Дни сменялись один другим, и зима не заставила себя ждать. Это было безумное время. Из-за ещё нескольких пожаров и неурожая к нам в деревню быстро пришёл голод. Теперь он охватил почти всех. Но беда, как говорится, не приходит одна. Люди начали заболевать неведомой доселе лихорадкой: они просто постепенно теряли силы, опускаясь в свои постели в необъяснимом бреду. Тихо, без лишних слов, без чахоточного кашля, без криков боли. Просто увядали, как осенние цветы.

Отец также не спешил идти на поправку, и мать, казалось, уже потеряла на это надежду. Я пытался поддерживать её, однако и сам в глубине души до конца не верил, что ему станет лучше. Он будто бы утратил волю к жизни, и лишь изредка твердил, что всё должно было быть не так. Я даже в какой-то мере начал испытывать чувство вины. Хоть я и спас ему жизнь, он будто бы считал это невероятной ошибкой, которую я ни в коем случае не должен был совершать. Он говорил что-то о судьбе, но чаще всего в его словах даже не было связи, и от этого кровь стыла в жилах. Порой я и сам начинал винить себя во всех наших бедах, но быстро понимал, что это совершенная бессмыслица, и гнал от себя эти мысли.

В ту ночь я спал очень беспокойно. Постель смялась в один бесформенный ком, а моё тело покрыла влажная испарина. Я бежал вперёд по заснеженной дороге и из-за снега почти не видел ничего перед собой, лишь только слабо брезжащий свет впереди. Издалека доносилась плавная и едва различимая песня. Не знаю, что из этого больше придавало мне сил, но я упорно переставлял ноги, сопротивляясь хлеставшему по лицу ледяному ветру. Неожиданно дорога разделилась на две тропы. Я ненадолго замешкался, но быстро разобрал, что к свету ведёт правая, и двинулся по ней. Однако довольно скоро меня ждала ещё одна развилка. Я повторил свой манёвр, но дорога стала разветвляться всё чаще, а ветер только усиливался, уже почти сбивая меня с ног. Я отчаянно двигался вперёд, но силы начинали покидать меня.

– Но будет явь! – прогремело над моей головой. Голос оказался до ужаса знакомым.

– Куда мне идти? – прокричал я, – что я делаю не так?

Но голос невозмутимо продолжал:

– О чём ты говоришь? Чего ты от меня хочешь? – я срывал голос, стараясь не сбавлять шаг. Вокруг стало только темнее, и в конечном счёте я просто повалился в снег, которого стало неожиданно много у меня под ногами. Это было так странно и непривычно – в наших краях снег обычно истоптан, да и довольно быстро смешивается с грязью, здесь же вокруг лежали пышные белые сугробы, радушно принявшие меня в свои объятия. В один миг я обнаружил, что сугроб, в который я приземлился, исчез, и превратился… в волны? Небо мгновенно стало чистым и сменило цвет с чёрного на голубовато-серый. Я поднял голову и обнаружил, что меня качают спокойные лазурные волны, на которых я удивительным образом покоюсь. Вдалеке маячил берег, но из-за туманной влажной дымки его было практически невозможно различить.

– Куда мне идти? – сам того не ожидая, прокричал я. Этот вопрос прозвучал так громко и чётко, что я вздрогнул, а затем растворился в окружающей шелестящей волнами пустоте.

Голос звучал всё громче, заполняя всё вокруг, и вскоре исчезло и море, и небо, и горизонт, становясь гулкой темнотой, вбирающей в себя весь возможный свет и звук. Не существовало больше ничего, только я и этот голос – заполняющий, поглощающий, пробирающий до костей. Достигнув своего пика, голос начал постепенно утихать, и мне начало казаться, что я теряю контроль над своим телом. Оно наполнилось тяжёлой металлической усталостью, заставляя меня, будто зачарованного произнесёнными словами, медленно закрывать глаза, теряя из вида, как бы иронично это ни звучало, темноту.

«Не размыкая глаз», – чётко произнёс я, выпрямившись в своей постели. Я сидел на кровати в своей комнате, за окном светило холодное зимнее солнце. Мне потребовалось несколько минут, чтобы прийти в себя. Я попытался вспомнить хотя бы одно слово из услышанного во сне, но в голове образовался некоторый вакуум, и память напрочь отказывалась что-либо воспроизводить.

– Тори, поднимайся, – послышался со стороны двери негромкий и такой ослабленный голос матери, – нам досталось немного хлеба. Нужно поесть, – заботливо произнесла она.

Я опустил ноги на холодный пол и встал, почувствовав вес своего тела. Это казалось таким непривычным, и я словно ощущал себя неестественно… осязаемым? Весь мир отчего-то выглядел картонным, и я внимательно окинул взглядом комнату перед тем, как её покинуть.

Будто бы зная, что это последний раз, когда я проснусь…