Читать книгу Три жизни Томоми Ишикава - Бенджамин Констэбл - Страница 8

Мы с Томоми Ишикава много раз говорили о творчестве. Часами за выпивкой обсуждали сюжеты и композицию, выбор слов, ритм, персонажей. Но всегда речь шла о моих творениях, о моем волнении, моей тревоге насчет перенесения слов на бумагу. Я никогда и не думал, что Томоми Ишикава тоже пишет. Я мог бы догадаться по ее письмам, почуять нечто знакомое в синтаксисе. И мне стало неловко, что она никогда не испытывала необходимости об этом сказать. Слова Бабочки эхом звучали у меня в ушах, мысли бешено неслись.

Неужели Бабочка убила того человека? Я ведь не ошибся? Она написала искренний отчет о том, что совершила 11 сентября 2001 года, или вымышленную историю, где события смешивались друг с другом, и смерть просачивалась в воображение сквозь тонкий барьер, отделяющий правду от вымысла? Правда ли Томоми Ишикава кого-то убила? Это был очень важный вопрос, но он поплыл по течению и присоединился к прочим неразгаданным загадкам, а мой мозг уже порхнул дальше.

Ключ к записной книжке, в которой шла речь об убийстве незнакомца, крылся в очерке о Сен-Лазар. Идею о прогулке под дождем по аркадам я тоже почерпнул в папке «Мой Париж». Возможно, компьютер Томоми Ишикава был источником всех подсказок в грядущей охоте за сокровищами. Это казалось почти до обидного просто, но настало время проверить остальные ее записи о Париже.

Я просматривал файлы, в которых Бабочка рассуждала об улицах, архитекторах и художниках. Она знала, где находятся бары, где пили поэты и в каких домах жили писатели, о которых я никогда не слышал. Она собрала достойную музея коллекцию сведений о Париже, неожиданных историй, тайников, цветов, запахов, оттенков света. Бабочка написала путеводитель? Или наставление для меня – человека, ничего не знающего о городе, где я живу и по которому хожу с закрытыми глазами, ничего не замечая, кроме мыслей в собственной голове?

Мне захотелось с ней поговорить. Услышать монотонный голос, перечисляющий факты, которые влетают в одно ухо, а затем беспрепятственно и навсегда вылетают в другое, оставив лишь воспоминание…

Бельвиль-Менильмонтан.

Бельвиль – это район на востоке Парижа, где селились рабочие и разные эмигрантские диаспоры. Его возвели на втором по высоте парижском холме, он тянется от парка Бют-Шамон на севере до кладбища Пер-Лашез на юге. До 1860 года он представлял собой самостоятельный городок, а потом влился в расширявшийся Париж и был поделен на четыре округа из страха перед воинственным духом местных жителей. Тем не менее Бельвиль сохранил уникальное ощущение соседской общности, и когда Парижская коммуна в 1871 году ненадолго обрела независимость от Франции, баррикады в Бельвиле и в районе Менильмонтан служили последним оплотом против победоносной правительственной армии.

Несмотря на то что его населили художники и прочая публика, приверженная к богемному образу жизни, современный Бельвиль устоял перед облагораживанием. В нем обширные восточноазиатская и североафриканская диаспоры, и он весь переплетен узкими мощеными улочками, которые поднимаются и опускаются и на которых стоят мастерские, бары, концертные залы, магазины, дома и сады. Бельвиль гордится своим богатством и воспоминаниями о том, как он был маленьким городком. Постройка мало-этажных домов (в противоположность шестиэтажным гаусмановским фасадам остальных частей города) в основном обусловлена зыбкостью почвы из-за естественных подземных течений и последующей эрозии. Вдобавок район изрядно перекопан, и осталось множество туннелей, хотя, в отличие от ходов, проложенных под улицами на Левом берегу, туннели Бельвиля перекрыли практически наглухо, чтобы укрепить фундаменты зданий.

Я подумал о названиях улиц в том районе, имеющих отношение к воде, например улицы Каскад и Риголь[4]. Но если это и впрямь была подсказка, я понятия не имел, откуда начинать поиски. Хотя информация в следующем файле, который я открыл, показалась более многообещающей.

Невероятные сады.

Плотная парижская застройка оставила мало места для частных садов. Но природа все-таки пробилась сквозь густые ряды домов, и в Париже появилось множество невероятных зеленых уголков. Некоторые впоследствии вросли в инфраструктуру, например чудесный Атлантический сад на крыше вокзала Монпарнас или Променад (также известный как Зеленая Лощина) – выведенный из употребления железнодорожный путь с виадуками, стрелками и туннелями, идущий от Бастилии до Венсенского леса и на всем своем протяжении превращенный в пешеходную аллею с деревьями, кустами, скамейками, велосипедными дорожками и даже беспроводным доступом в Интернет. Некоторые из самых невероятных садов – дело рук отдельных людей, например висячие джунгли, которые украшают здания, ниспадая с балконов. Еще бывают общественные сады на свободных клочках земли, полные ароматов и цветов, которые местным жителям только взбредет в голову выращивать. Один из них, Papilles et Papillons («Сосучки и бабочки»), расположен на склоне самого крутого парижского холма, на улице Ганье-Ги, в двадцатом округе. Короткий подъем на холм – и ты оказываешься в Jardin des Soupirs («Сад вздохов»), где ничего нет приятнее, чем сесть и подумать о прожитом дне в розовом свете заходящего солнца.

Я немного позавидовал Бабочке, которая знала такие места. Как будто я совсем не удосужился исследовать город, в котором жил, а она, раскрыв множество тайн, получила привилегии за свою любознательность, и каким-то образом ее жизнь обрела особую ценность. Но у Томоми Ишикава всегда были необычные отношения с Парижем.

«– Я люблю Париж, – однажды сказала она.

– Да, я тоже.

– Нет, не любишь.

В ее голосе звучало обвинение.

– Люблю, конечно. Я бы не жил здесь, если бы не любил.

– Ты любишь его так, что хочешь поцеловать?

– Ладно, ладно, ты права, я совсем не люблю Париж.

– А я люблю, – повторила Бабочка. – Я хочу поцеловать его, потрогать, а иногда, когда никто не видит, я трусь об него всем телом.

Мы громко расхохотались.

– Ах ты дрянная девчонка, оставь эти глупости!»

Томоми Ишикава была веселей меня и, как правило, больше пила.

На следующий день я пролежал в постели до одиннадцати. Съев тарелку хлопьев, я вышел в Интернет и смотрел на карту, пытаясь понять, где находятся места, о которых говорила Томоми Ишикава. День шел сам по себе, а я перескакивал с карты на карту, наслаждаясь возможностью никуда не спешить.

Вечером я доехал на метро до станции «Гамбетта», вблизи кладбища Пер-Лашез. Пройдя сотню ярдов вниз по склону, я оказался на зеленом перекрестке, где мое внимание привлекли две улицы, которые вели наверх и скрывались из виду, как обрываются в море горные тропы. Разумеется, я уже бывал здесь раньше, вероятно в детстве, или нет, точнее, ехал по этой улице на машине, чтобы срезать. Пришлось напомнить себе, что я никогда не водил машину в Париже, разве что во сне или в воображении. Справа от двух призрачных улиц находилась улица Ганье-Ги. Я перешел на светофоре и зашагал вверх по склону, по мере приближения к вершине ощущая легкость в животе, как будто я слишком быстро ехал по горбатому мосту. Я почти разочаровался, обнаружив за гребнем всего лишь крутой спуск, а вовсе не тайное королевство или какое-нибудь другое волшебное место. Справа я заметил маленький, расположенный на уступах, садик. Табличка на калитке гласила «Papilles et Papillons». Несколько мгновений я смотрел через ограду, а потом вошел. В его неухоженности было что-то особенно приятное. Ничего похожего на прилизанные парки и аккуратно подстриженные городские сады, на которые я научился не обращать внимания. Какая-то роспись на стене, маленькие растения с табличками, большой куст с сотнями крошечных лиловых цветков, торчавших во все стороны, и двумя бабочками, кружившими вокруг. Я стоял и смотрел, а затем увидел еще одну… нет, четырех бабочек.

Я вновь перешел улицу и поднялся по ступенькам, которые некогда вели на улицу Колокола, которую, как сказала Томоми Ишикава, разрушили. Здесь пролегала граница ее владений. Я вошел на чужие земли. Вместо старой улицы рос еще один сад, современный и бездушный. Наверное, его открыли всего несколько недель назад. Пожалуй, садам нужны годы, чтобы дозреть. Я продолжал идти вперед, к улице Пиренеев, потом перешел дорогу, ища глазами крошечную лестницу, ведущую на улочку Вздохов. Я поднялся по ступенькам и немедленно влюбился в узкий переулок, вдоль которого стояли строения самой разной формы. Современные квадратные дома из дерева и старые приземистые постройки с одичавшими садиками и дверями, которые открывались прямо на улицу (если так можно было ее назвать – там едва могла проехать машина).

Сад Вздохов находился справа – длинный, узкий, заслоненный соседними домами. Деревья по обе стороны нависали над дорожкой, в саду стояли два-три сарая с вывешенными памятками, которые я не стал читать, ящики для хранения семян и инвентаря – и пугало. Какой-то мужчина чинил садовый инструмент. Он посмотрел на меня; я улыбнулся и зашагал между миниатюрных делянок с цветами и травами. Я миновал лиловую стену, поросшую плющом, и достиг дальнего конца сада, где на маленьком замощенном пятачке стояли скамья и несколько стульев. Присев рядом с крохотным прудиком, сделанным из старой раковины, в которой рос высокий камыш, увенчанный белыми цветами, я стал смотреть, как вечернее солнце отражается от стен высоко над моей головой. Появились две женщины – одна что-то показывала другой. Когда они подошли ближе, старшая опустилась на колени и выдернула несколько сорняков. Поднявшись, она улыбнулась и сказала:

– Bonjour.

– Bonjour, Madame, – вежливо произнес я. – Ваш сад прекрасен.

– Спасибо, только он не мой, а общественный. Мы – просто местные жители, которые любят повозиться в земле.

(Мы оба говорили по-французски.)

– Он и правда чудесен, – я улыбнулся. Мне больше нечего было сказать, но она ждала, как будто что-то в моем голосе наводило на мысль, что я еще не закончил. Поэтому я продолжил: – Особенно хороши растения в этой штуке вроде озера.

(У меня из головы вдруг вылетело слово «пруд».)

– О да, очень красиво, правда? Этот маленький уголок создал месье Гиро. Он будет очень рад узнать, что вам понравилось. Месье Гиро! – окликнула она мужчину, который возился с инструментом, и тот неспешно зашагал к нам. – Monsieur хвалит ваш пруд.

Я покраснел, внезапно осознав, что прекрасно помню, как будет «пруд» по-французски.

– Про ваш сад мне рассказал один друг…

Я вдруг смутился. Не хотелось говорить с незнакомыми людьми.

– Я зашел сюда просто из любопытства и получил огромное удовольствие. Отличное место.

– Спасибо, спасибо. А как зовут вашего друга?

– О… она американка… она называет себя Бабочкой.

Хотя было чересчур большой вольностью называть ее Бабочкой в разговоре с незнакомцем, «Томоми Ишикава» казалось чересчур сложным для такой беседы.

Мужчина нахмурился.

– А вы мистер…

– Констэбл. Бен Констэбл.

– Филипп Гиро. – Он протянул руку, и я ее пожал. – Может быть, хотите взглянуть на цветочный уголок, за которым я ухаживаю последние несколько месяцев вместо одного моего уехавшего друга? Пожалуйста, идемте со мной.

Мне было совсем не интересно смотреть на чужие цветы, но я не сумел отказаться. Я последовал за ним по узкой каменной дорожке, мимо грядок с травами и дикими цветами, к яркой клумбе. Там Гиро остановился.

– Вот, – сказал он.

– Красиво, – заметил я. И, боясь его разочаровать, добавил: – Правда, очень красиво.

– Пожалуй, я оставлю вас на минутку, чтобы вы посмотрели получше, – произнес Гиро и вернулся к женщинам, с которыми заговорил вполголоса.

Ну и чего он от меня хотел? Неужели я был похож на странствующего знатока цветов?

Я не разбираюсь в растениях, а потому удивился тому, скольких из них узнал. На клумбе росли наперстянки, высокие маргаритки, львиный зев и еще какие-то цветы, свисавшие с куста, которые я определил как орхидеи. Откуда я знал все эти названия? После пятнадцати секунд усиленного созерцания я решил уйти и крикнул:

– Большое спасибо, приятного вам дня!

Я помахал и двинулся к выходу как можно быстрее, но все же стараясь не создавать впечатление поспешного бегства.

– Подождите, месье! – крикнул вдогонку Гиро.

Я остановился, и он поспешно зашагал ко мне.

– Месье, извините, но, кажется, вы еще не закончили.

– Да?

– Да. Посмотрите. – Он жестом указал в сторону цветов.

Я опустил взгляд и почти минуту пристально рассматривал лепестки, понятия не имея, сколько придется так простоять, чтобы он наконец успокоился. Потом я вопросительно взглянул на него.

– Рядом с каждым цветком – табличка с названием, – подсказал мужчина.

Я опустился на корточки и взглянул на пластмассовые ярлычки, торчавшие из земли. Слова были написаны крошечными буквами, выцветшей шариковой ручкой, на латыни. Она имела для меня не больше смысла, чем марсианский язык, но я молча шевелил губами, показывая, что настроен серьезно. У одного из самых высоких цветков ярлычок был обернут вокруг стебля. Я осторожно повернул его и увидел слова: «Привет БК».

Я вздрогнул.

– О!

А потом перевернул ярлычок и поинтересовался:

– Какие цветы привлекают бабочек?

Гиро явно обрадовался.

Я начал говорить, но тут же запнулся и спросил:

– Вы это видели?

– Да, – ответил мужчина.

Я ненадолго задумался.

– Вы знаете Бабочку?

Он жестом показал, что ему нечего сказать.

– Вы знаете, какие растения особенно привлекают бабочек?

– Да. Буддлея. Очень распространенное растение.

– И у вас она тут есть?

– Нет, к сожалению, – ответил он.

– А как она выглядит?

– Это кустарник с мелкими лиловыми цветочками, которые свисают кистями, примерно вот такими. – Он показал пальцами размер.

– Спасибо, – поблагодарил я. – Большое спасибо. Кажется, я знаю, где она растет.

– Что?… – спросил он и чуть заметно качнул головой, чтобы убедиться, что я имею в виду то же самое место.

– Да, – ответил я.

Гиро кивнул и повернулся к женщинам, которые с огромным интересом наблюдали за происходящим.

Я прошел по улице Отступления, сел на одну из низких бетонных тумб в Ситэ-дель-Эрмитаж. На этой мощеной улочке мы с Томоми Ишикава пару раз гуляли поздно вечером. Потом я спустился по улице Менильмонтан и повернул налево, к маленькой площади, где стоял хороший бар.

Из бара я вышел в сумерках, слегка пьяный, что меня вполне устраивало. Я поднялся к Гамбетта и легко нашел свою призрачную улицу. Добравшись до Papilles et Papillons, быстро посмотрев по сторонам, я перелез через забор и скрылся из виду. Я достал зажигалку, чтобы рассмотреть куст с фиолетовыми цветами, привлекающими бабочек. Там висела табличка, гласившая, что это действительно буддлея, но ни сокровища, ни подсказки я не обнаружил. Я порыхлил почву под кустом и порылся в сумке в поисках какого-нибудь предмета, которым можно было копать, но ничего не обнаружил, кроме синей ручки Бабочки. Что ж, годилась и она. Я рыхлил и выгребал мягкую землю, пока в нескольких дюймах от поверхности не нащупал полиэтилен. В ямке лежал сверток размером с записную книжку.