Читать книгу Каждый в нашей семье кого-нибудь да убил - Бенджамин Стивенсон - Страница 12

Полагаю, пришло время рассказать вам, как умер мой отец.

Мне было шесть лет. Мы увидели это в новостях еще до того, как нам позвонили из участка. В фильмах полицейские всегда появляются у дверей и раздается приглушенный стук – вам он знаком, – по которому вы догадываетесь, какие дурные вести ждут вас за дверью, когда вы ее откроете, и копы стоят на крыльце без головных уборов. Знаю, это глупо, но, помню, зазвонил телефон и я подумал, что звонок какой-то торжественный. Ту же трель я слышал уже тысячу раз, но в тот момент она звучала на миллисекунду дольше и на децибел громче.

Отец всегда уходил куда-то по вечерам; такова была особенность места, где мы жили. У меня есть приятные воспоминания о нем, правда есть, но по большей части, думая о папе, я представляю места, которые после него остались пустыми. Легче было сказать, где мой отец побывал, чем увидеть, где он был. Пустое кресло в гостиной. Тарелка в духовке. Щетина в раковине в ванной. Три пустые ячейки из шести в упаковке пива, стоящей в холодильнике. Мой отец оставлял следы.

Когда зазвонил телефон, я сидел за столом на кухне. Братья были наверху.

Да, я сказал «братья». Мы до этого еще доберемся.

Телевизор был включен, но мама какое-то время назад убавила звук, сказав, что больше не может слушать этот репортаж. Вертолет освещал прожектором бензоколонку – похоже, полицейская машина врезалась в огромный белый фургон-рефрижератор, лед из разорванных пакетов рассыпался по смятому капоту, – но я все еще не понимал, что случилась беда. У мамы, наверное, было дурное предчувствие, потому что она, хотя и демонстрировала отсутствие интереса, слишком часто косилась на экран, я это заметил. И тактически закрывала от меня телевизор: то ей вдруг срочно нужно было достать что-то именно из этого шкафчика, то наставало время, как нельзя больше подходящее для того, чтобы оттереть застарелое пятно на скамье специальным моющим средством. И тут раздается звонок. Телефон был вмонтирован в стену рядом с дверью. Мама сняла трубку. Помню стук ее головы о дверной косяк. И шепот: «Проклятье, Роберт!» Я понимал, что она говорит не с ним.

Не знаю точно, как все случилось. Честно говоря, мне никогда не хотелось закапываться в это слишком глубоко, но за долгие годы я сумел составить общую картину из сюжетов новостей, оговорок матери и воспоминаний о похоронах, так что вам я расскажу. В моей версии событий имеется несколько неизбежных допущений, смешанных с теми обстоятельствами, в которых я почти уверен, а также с вещами, которые знаю точно.

Давайте начнем с допущений. Я предполагаю, что на бензозаправке имелась тревожная кнопка. Наверное, помощнику оператора сунули в лицо пистолет, но парень сумел нащупать дрожащими пальцами эту кнопку на внутренней стороне прилавка. Я догадываюсь, что эта кнопка послала сигнал в полицейский участок, а оттуда он был передан ближайшей патрульной машине.

Теперь о вещах, в которых я почти уверен. Я почти уверен, что стрельба началась до того, как патрульная машина остановилась. Я почти уверен, что, когда пуля попадает в шею, это вызывает медленную и мучительную смерть; слышал, что это похоже на утопление. Я вполне уверен, что первая пуля попала в водителя. Получив ранение в шею, он врезался в рефрижератор.

Вот что я знаю точно. Напарник водителя-полицейского, сидевший на месте пассажира, вылез из машины, зашел на сервисную станцию и три раза выстрелил в моего отца.

Я знаю это точно, потому что тот же полицейский подошел к моей матери на официальных похоронах с огромным куском торта и сказал: «Я покажу вам, куда попал. – Мазнул испачканным сливками пальцем по ее животу и прорычал: – Вот сюда. – Потом, завершая липкую спираль на ее бедре, добавил: – Сюда. – А потом шмякнул остаток торта ей в центр груди со словами: – И сюда».

Мама не дрогнула, но я помню, что услышал, как она, когда коп вернулся в кружок своих приятелей, хлопавших друг друга по спинам, шумно выпустила через нос задержанный в груди воздух.

Боюсь, это один из трюков, которыми пользуются писатели. На тех официальных похоронах прощались не с моим отцом. А с человеком, которого он убил. Мама сказала: мы должны пойти, потому что это правильно. Она сказала, что там будут телекамеры и о нас будут говорить, если мы там появимся, но еще больше разговоров начнется, если мы не сделаем этого. И тогда я узнал, что такое быть изгоем. Я был теперь не я. Не только на похоронах, в школе тоже. И позже, когда мне пришлось рассказывать о своем детстве девушке, с которой я встречался. И потом, когда я не хотел рассказывать девушке о своем детстве, а она все равно меня загуглила. (Эрин со своими душевными травмами, нанесенными склонным к насилию отцом, стала одной из первых, кто понял меня на этом уровне.) Однажды детектив из Квинсленда десять часов ехал в Сидней только для того, чтобы обвинить Каннингема в нераскрытом нападении, произошедшем в его дежурство. Мне в то время было шестнадцать, и я ни разу не покидал пределов штата. Догадываюсь, что после испытанного унижения обратный путь на север показался этому парню очень долгим: мало того что его главный подозреваемый, как выяснилось, был подростком без водительских прав, так Марсело еще посоветовал ему засунуть свой неизвестно где откопанный анализ волос себе в зад. Я вот о чем: наша фамилия попадает в список даже в таких сомнительных случаях, как сходство волос (не принимается в суде с 1990-х по основательной причине), и может даже быть подчеркнута. Как в тот раз, пару десятков лет спустя, когда детектив Макмаффин держал меня в камере для допросов и не верил ни единому моему слову. Я больше не был Эрнестом Каннингемом. Я стал «его ребенком». Моя мать превратилась в «его вдову». Наша фамилия играла роль несмываемой татуировки: мы были родственниками убийцы копа.

Мать стала для нас законом. Она не любила полицию, мы тоже. Думаю, Марсело понравился ей сперва потому, что защищал как адвокат мелких жуликов вроде моего отца и при этом относился к закону без уважения, отыскивая в нем лазейки и возможность смухлевать. Корпоративное право – это следующая ступень в эволюции надувательства: те же преступники, только ездят на более дорогих машинах. Даже теперь тень отца нависала над нами, и если бы мы столкнулись с городским копом, а не с полицейским Последнее Прибежище, которому пришлось иметь дело с покрытым пеплом трупом, я не сомневаюсь, мы уже были бы в наручниках. В качестве главных подозреваемых.

Теперь вам известно, как умер мой отец. Накачанный чем-то (рядом с его телом нашли шприц), он попытался ограбить автозаправку ради нескольких сот долларов. Согласен, я кретин, что закопал это в десятую главу. Но я поместил рассказ об этом здесь по причине его важности. И решил, что вам следует знать, как мы научились понимать, что такое быть Каннингемом: замыкаться в себе и защищать друг друга. За завтраком София почувствовала, что для нее эта дверь закрывается. И даже я, образцовый изгой, с прохладцей вступился за нее, все еще силясь одной ногой остаться в кругу своих. Так мы обычно действовали. Пока той ночью, на затянутой паутиной поляне, я не заметил в глазах своего брата отблеск отцовской натуры и не попытался убежать от этого как можно дальше.

Non fueris locutus… Остальное я забыл.