Читать книгу Каждый в нашей семье кого-нибудь да убил - Бенджамин Стивенсон - Страница 7

Ладно, послушайте. Вот в чем дело. Я вас не обманывал. Майкл попросил меня забрать деньги.

Когда он привез меня обратно домой тем утром – я молча сидел на месте пассажира и снимал липкие нити паутины с рукавов, – то сказал, что, вероятно, будет безопаснее, если я пока подержу их у себя. Ясно, что привело его к такой мысли: Алан либо забрал их, либо должен был кому-то передать, и что-то пошло не так. Имел ли Майкл отношение к той части, где «что-то пошло не так», я не представлял, но, если кому-то помогли облегчиться на несколько сот тысяч, эти люди, вероятно, захотят вернуть утраченное. Я был прокладкой – подушкой безопасности – на случай, если стрелок видел машину Майкла. Если, конечно, он вообще был, этот стрелок.

Я взял сумку с молчаливым пониманием. Вероятно, Майкл намекал, что заплатит мне за услуги, но я едва различал его слова, в моей голове звучало лишь подводное эхо, которое сопровождало движения губ брата. В немом оцепенении я вошел в дом, бросил сумку на кровать, потом меня вырвало, и я позвонил в полицию.

Через двадцать минут я в наручниках сидел на заднем сиденье полицейской машины и показывал двум зевающим детективам дорогу к поляне. Я знаю, сперва они не восприняли меня всерьез, так как попутно заехали в «Макдоналдс», торгующий навынос, а я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь давал свидетельские показания об убийстве в очереди за бургером. Это было до того, как все пошло вразнос. До того, как завыли сирены «скорых», появились фургоны теленовостей и даже вертолет приземлился посреди поля. До того, как появились обзоры на тему убийства и даже более популярные редакторские колонки, посвященные затянутым паутиной полянам (природная аномалия, спровоцированная пауками, переселившимися на новое место в связи с затоплением старого). До того, как меня поместили в камеру для допросов, детективы стали совать мне под нос фотографии и, жарко дыша едой из «Макдоналдса», говорить, что Майкл меня кинул и мне остается только признаться.

Когда меня отпустили, продержав, вероятно, максимум возможного времени, я узнал, что Майкл вообще ничего не сказал. Они просто проверяли, не вру ли я во спасение собственной шкуры. Меня подбросили до дома. Я спросил, не хотят ли они по дороге заглянуть в «KFC», так как я не тороплюсь. Оказалось, им трудно угодить.

Только оказавшись дома и увидев сумку, стоящую на том же месте, где она была оставлена, я понял, что забыл рассказать им о деньгах.

Клянусь, я не сомневался, что полицейские обыскали дом. Сперва я был целиком сосредоточен на Алане и попытках вспомнить нужный поворот, сколько было времени, когда брат забрал меня из дома, когда вернул и когда просил ждать в машине. А потом я подумал, что деньги уже у них и в конце концов меня об этом спросят, но никто не спросил. И вдруг наступает следующий день, я подписываю листок бумаги, подтверждая, что там все верно и точно, а о деньгах так и не упомянул. И Майкл тоже – он ведь, наверное, не знал, что это я сдал его. Тут я подумал, может, он считает, что я по-прежнему на его стороне и храню их для него. И вот я уже на месте свидетеля, а о деньгах никто не заикнулся; ни Майкл, ни Марсело не вспоминают о них, чтобы припереть меня к стенке во время суда, а я наполовину готов к этому и понимаю, что давно упустил момент, когда можно было упомянуть о деньгах и не подставиться, в результате их существование так и осталось тайной. Судья выносит вердикт, я возвращаюсь домой, а сумка все еще там, но мир изменился. Мой брат в тюрьме, а у меня есть мошна с двумястами шестьюдесятью семью тысячами долларов. Теперь я сам точно знаю, сколько их, у меня было время подсчитать.

Вот еще одна причина, по которой я не мог пропустить этот уик-энд. Свой план я изложил Софии несколько недель назад и собирался завтра отдать сумку Майклу. Мне это не представлялось извинением, потому что я не сделал ничего плохого, но, может, возврат денег был своего рода приношением. Не оливковой ветвью, но определенно чем-то зеленым (по крайней мере, метафорически, потому что там есть и не сотенные купюры). И почти все в целости и сохранности. Какой же я хороший брат.

– Они все тут? – спросила София, глядя на лежавшую перед ней на диване выпотрошенную сумку. Она нагнулась, вместо того чтобы сесть, и не решалась потрогать деньги.

– Бо́льшая часть, – признался я.

– Бо́льшая часть?

– Ну… случались неотложные траты. Три года прошло. Я не знаю, считал ли он их.

– Ты говорил, что он считал.

– Вероятно, он их пересчитал, – согласился я. – Но, может, не помнит точно.

– Знаешь, чем бы я занималась три года в тюрьме, подозревая, что брат украл у меня сумку с деньгами? Я бы думала об этом каждый день. О каждом центе.

– Полагаю, он считает, что я потратил их все, так что обрадуется тому, что получит…

– …бо́льшую часть…

– …бо́льшую часть обратно.

София преувеличенно шумно вздохнула, усилив эффект трепетом губ, и отошла к окну, постучала пальцем по стеклу и мгновение полюбовалась горами.

– Зачем ты взял их? – спросила она, вдруг посерьезнев.

София насквозь видела всю ту ложь, которую я лил фонтанами, убеждая самого себя, что деньги остались у меня случайно, так как я упустил момент, когда можно было о них упомянуть… так как был слишком смущен… думал, это усложнит дело. Она видела: тут кроется что-то еще. Простая жадность? Едва ли. Я не ожидал, что завтра Майкл заключит меня в объятия и разделит со мной наличные, но я солгал бы (а обещал этого не делать), если бы не сказал, что в течение трех лет испытывал некое умиротворение, памятуя о лежащей в глубине моего шкафа сумке с деньгами, особенно в свете всего произошедшего с Эрин. Это были деньги, имея которые можно в любой момент встать и уйти. Это были деньги на случай, если все пойдет прахом. Это были деньги, чтобы начать сначала. Я не хотел их, но радовался, что они там лежат.

– Я их не брал, – завел я свою обычную песню. – Они у меня оказались.

София разочарованно нахмурилась. Она понимала, что мои оправдания хорошо отрепетированы.

Правда была такова: этим утром перед выездом из дома я взял две пачки банкнот и сунул их в бельевой ящик. Правда состояла в том, что, пока Марсело не вмешался в дело, я считал, что Майкл отправится в места не столь отдаленные на гораздо более долгий срок и деньги ему будут не нужны. Правда в том, что я не потратил больше исключительно и только потому, что не знал, откуда эти деньги и можно ли их отследить. В противном случае я, по крайней мере, положил бы их на счет и тратил проценты. Правда в том, что я до сих пор не решил, отдам ли завтра деньги Майклу.

Я привез их на случай, если он спросит. А Софии сказал о своем намерении для усиления ответственности, чтобы не дать себе пойти на попятную.

У людей, которые решились на что-то, бывает такой особенный вид. Внешне ничего не меняется, но вы ощущаете это шестым чувством, вроде как мурашки бегут по шее под чужим недобрым взглядом. И вот это произошло. Атомы в воздухе сместились. София приняла решение.

– А если я скажу тебе, что мне нужна часть этих денег? – вдруг выдала она.

Зазвонил телефон, напугав нас. Еще бы. Вы ведь читали такие книги. Загорелась маленькая цифра 2. И после двух звонков погасла. Я не успел даже руку протянуть, чтобы ответить. Посмотрел, сколько времени. Четверть двенадцатого. Если вы следите за нумерацией страниц, то понимаете: только что кто-то умер. Но я об этом пока не узнал.

– Подумай о моих словах, – сказала София, и я сообразил, что она ждет от меня реакции.

– Сколько тебе нужно?

– Может, пятьдесят. – Она пожевала губу, взяла из сумки пару пачек, покачала на руке, будто взвешивая, и добавила: – Тысяч.

Как будто я мог подумать, что она пришла ко мне посреди ночи за пятьюдесятью долларами.

– Майкл знает, что деньги у меня.

– Он знает, что оставил их у тебя, а не что они у тебя есть. – София явно отрепетировала эти слова, иначе ее аргументы не загрузились бы в комнату так же гладко, как мои оправдания. – Ты можешь сказать, что деньги забрала полиция. Ты можешь сказать, что пожертвовал их. Или вообще сжег.

Тут самое время притвориться, что сам я не обдумывал такие варианты, но я этого не сделаю. Я заслуживаю доверия, помните?

– Что у тебя случилось? – спросил я, подумав про себя, что есть люди побогаче и находящиеся в лучших отношениях с законом, к которым она могла бы обратиться, например ее отец.

И пятьдесят тысяч – это, конечно, большая сумма, но София – хирург, владелица недвижимости: если ей нужны пятьдесят тысяч долларов (она сказала «может, пятьдесят», и, на мой взгляд, это означало, что нужно именно столько), значит такое количество денег требуется, чтобы залатать дыру между тем, что она может раздобыть сама, и необходимой общей суммой. И ей нужны наличные. То есть деньги надо достать быстро, тихо и неофициально. София, похоже, провалилась в более глубокую яму, чем хотела показать.

– Мне не нужна помощь. Мне просто нужны деньги.

– Они не мои.

– И не его тоже.

– Мы можем поговорить об этом завтра?

София положила деньги, но я видел, что она роется в своих ментальных заметках – проверяет, все ли сказала, что собиралась, как будто сидела на собеседовании для приема на работу и ей задали вопрос, которого все боятся: «Итак, есть ли у вас какие-нибудь вопросы к нам?» Вероятно, София решила, что использовала все самые убедительные доводы, потому что подошла к двери и открыла ее. Внутрь ворвался ледяной вихрь.

– Просто посмотри, как они обращаются с тобой. И ты до сих пор считаешь себя в долгу перед ними? Когда-нибудь ты поймешь, что семья – это не про то, чья кровь течет у тебя в венах, а про то, за кого ты готов пролить свою.

София сунула руки в карманы и шагнула в ночь.

Я вернулся к дивану и в легком ступоре посмотрел на деньги, пытаясь проанализировать только что разыгравшуюся сцену.

«Права ли моя сестра?» – задался вопросом я. Хотя мои родные всеми силами старались исключить меня из семьи, я до сих пор чувствовал себя обязанным им. Не потому ли я здесь? Это был слишком сложный вопрос после чрезмерного количества пива и в опасной близости к полуночи. Поэтому я бросил самокопание, взял телефон и позвонил во второе шале.

– Алло? – К моему удивлению, в трубке раздался голос Софии. – Эрн?

– О, привет, София. – Я проверил огоньки на аппарате, точно ли набрал двойку. Может быть, я неправильно определил, какой глазок мигал на нем прежде? София не могла звонить мне и одновременно находиться в моем шале. – Прости, я только хотел проверить, что ты благополучно добралась. Уже ночь и вообще. Не хотелось бы, чтобы ты провалилась в расселину и пропустила воссоединение семьи.

– Ты называешь это воссоединением семьи? Семь человек? – София засмеялась, и в трубке затрещало. – Пфф! Белые люди.

Я попытался поддержать ее веселье, но в голове промелькнула мысль: «Мы с ней притворяемся нормальными?» Отчего я мигом напрягся и вместо смеха лишь сдавленно хмыкнул.

– Ладно, Эрн, – сказала София. – Спасибо, что побеспокоился обо мне. Обещай, что подумаешь.

Обещать было ни к чему – ни о чем другом я не мог и думать, – но пообещал. Мы пожелали друг другу «спокойной ночи», и я повесил трубку. Допил пиво, оставил шторы незадернутыми ради восхода и забрался на чердак. Там улегся на бок и стал смотреть на острые вершины гор, врезающиеся в бескрайнее небо, чувствуя себя очень маленьким. Я задумался: чем сейчас занимаются мои родственники? София находится, как и я, на середине горного склона и думает о сумке с деньгами; Эрин – в каком-нибудь мотеле с чесучими простынями на полпути сюда, думает бог знает о чем; а Майкл в последний раз глядит на то же самое небо сквозь тюремное окно, может быть размышляя о том, что бы он хотел сделать со мной.

Я задремал, недальновидно надеясь, что завтра все устаканится.