Читать книгу Станция на пути туда, где лучше - Бенджамин Вуд - Страница 5

– Единственная приличная еда в этой тошниловке – блинчики, – сказал отец. – Но ты выбирай что хочешь.

До Линкольншира мы добрались без приключений. Городок, судя по карте, назывался Колстерворт. Откинувшись на спинку дивана, обитого искусственной кожей, отец достал коробку “Винтерманс” и буркнул, сунув в рот сигару:

– Есть тут хоть одна пепельница? – И кивком подозвал официантку. – Знаешь, зачем строят такие забегаловки у второстепенных дорог? Затем же, зачем рядом с букмекерскими конторами строят пивные. Приманки для отчаявшихся. – Зажигалка была у него дешевенькая, пластиковая, огонек давала крохотный, но отцу ее всегда хватало. – “Поваренок”! – фыркнул он, выпустив дым из ноздрей. – Название ничего тебе не говорит? Третьеразрядная кухня, вот что это значит. И порции крохотные. Когда-нибудь свожу тебя в хорошее кафе в Штатах. Там ты не встретишь уменьшительных названий. У них кафе называются “Слон” или “У толстяка Дэна”.

Я уставился в заламинированное меню, раздумывая, что выбрать – завтрак или десерт. В зале было почти пусто, за окном автостоянка, где грелся под скудным солнцем наш “вольво”. Из динамика лилась веселая босанова, но ее перекрывал шум автострады, что была через стенку от нас, как и кухня.

Подошла официантка с блокнотом:

– Что-нибудь выбрали?

– Перво-наперво, – начал отец, – мне нужна пепельница.

– Она должна быть на столе.

– Должна бы, – согласился отец, – да нету.

– Хорошо, сейчас принесу. – Из кармана передника она выудила ручку. – Что вы будете?

– Он еще не решил, ну а я буду блинчики с изюмом и кофе. И вот что мне скажите. – Он протер заспанные глаза и стал разглядывать палец, а она ждала. – Телефон-автомат у вас работает?

– Когда в прошлый раз проверяла, работал.

– Какие монеты он принимает самые мелкие – по десять, двадцать?

– Кажется, по десять.

– Отлично. – Он забрал у меня из рук меню. – Так что ты будешь, Дэнни?

– Не могу решить.

Отец поднял взгляд на официантку:

– Он будет блинчики с сиропом и ванильное мороженое. И колу… нет, колу вычеркните, принесите ему стакан молока. И мне тоже мороженого к блинчикам – почему бы и нет?

Записав все в блокнот, официантка ушла.

– Я хотел омлет с фасолью, – протянул я. – Или глазунью с сосиской.

– Поздно спохватился. Хочешь яичницу – не зевай. – Отец, вытянув шею, заглянул в фойе – неуютное на вид, с журнальной стойкой и возвышением для кассового аппарата. – Сбегай-ка в туалет. Диву даюсь, что ты столько терпел. Так и спишь до сих пор с мусорным пакетом под простыней?

– Папа, это было сто лет назад!

– Да неужели? А у меня совсем другие сведения.

Я отвернулся.

– Давай сходи, пока мы здесь. Мне сюрпризы в машине не нужны.

– Ладно.

Он бросил долгий взгляд в окно на стоянку. Где блуждали его мысли, неизвестно.

– Сдается мне, про пепельницу она забыла. Принесешь с соседнего стола?

Я соскользнул с дивана и оглянулся на столик позади нас. Там стояла стеклянная пепельница, полная окурков. Я вытряхнул их на тарелку с объедками, а пепельницу принес отцу.

– Молодчина. – Отец взвесил ее на ладони, с улыбкой глядя на фирменный знак. – А вот и наш герой, Поваренок! Чему он так радуется, а? Своему кругленькому счету в банке? Прихватить, что ли, на память? – Он поставил пепельницу на стол, стряхнул в нее пепел. – Если не отравимся.

– Раз тебе здесь так не нравится, то зачем мы сюда заехали? – спросил я.

Отец снова выпустил дым, глядя в окно.

– Подрастешь, Дэн, – поймешь, что есть два типа женщин: одних любишь и готов жениться, другие просто оказываются под боком, когда хочется сладенького. Вот и с ресторанами та же история. – Рядом с нашим “вольво” припарковалась машина, хоть на стоянке было еще много свободных мест. Отец широко улыбнулся. – Вдобавок я знал, что здесь есть телефон-автомат.

– Ага, надо маме позвонить.

– Правильно. – Он затянулся. – Пусть совесть тебя не мучает – ты был занят, с картой разбирался.

– Схожу позвоню?

– Погоди, сперва поешь. Только о том, чем я тебя кормлю, чур, молчок.

Вернулась официантка с напитками, поставила перед отцом кофе и, заметив пепельницу, извинилась.

– Голова сегодня как решето, – сказала она. Выражение это я слышал впервые, и теперь, когда слышу, вспоминается ее рука, зависшая над блюдцем отца, худая, с татуировкой. На большом пальце у нее не хватало накладного ногтя.

– Ничего, – успокоил ее отец. – Должен сказать, пепельница неплохая – удобная, широкая, и глубины хватает. Я даже подумывал украсть. Впрочем, вряд ли это поощряется в заведении столь высокого класса.

Официантка отозвалась с робким смешком:

– Вы не представляете, сколько их крадут!

– Еще бы, Келли! – поддакнул отец. Имя девушки он, должно быть, подсмотрел на нагрудном значке. – Спорим, этой прелести у вас дома штук пять, не меньше.

Девушка поджала губы.

– Не скажу, это секрет. – Наконец она вспомнила про мой стакан молока и, когда переставляла его на стол, пролила немного. – Ой! – Она промокнула посудным полотенцем бумажную подстилку. – Куда путь держите – в сказочные края?

Отец, прищурившись, разглядывал ее.

– Это как посмотреть, – ответил он. – Хочу показать парню, где я работаю.

– И где же?

– В Лидсе. В телестудии.

– Вот как! – Она стрельнула на меня глазами. – Интересно!

Я не мог усидеть в ожидании, пока он ей расскажет, – это же не пустяк какой-нибудь!

– Он в съемочной группе “Кудесницы”!

– Не всем это так интересно, как тебе, Дэнни, – осадил меня отец и, потушив сигару, уставился снизу вверх на девушку. – Это детский сериал. Но настоящий, серьезный, не то что “Радуга” или “Синий Питер”.

– Да, слышала. Сама не смотрела, но слышала.

– Дети у вас есть? Они, наверное, смотрят. Или книгу читали.

– Детей у меня нет. Зато племянницам моим, кажется, нравится.

– Для детского сериала он непростой, местами страшновато. Но мы выпускаем продолжение за продолжением – значит, детям нравится. Во всяком случае, моему. – Он кивком указал на меня.

– Потрясающе! – подхватил я. – Все так говорят.

В кухне что-то звякнуло.

– Блинчики ваши готовы, – спохватилась официантка. – Сейчас принесу.

– Хорошо. Ну а мы тут не заскучаем. – Отец взял с подставки пакетик сахара, высыпал в кофе, проводил официантку глазами. – Что скажешь о ней? – спросил он. – По-моему, неплохой человек.

Я принялся за молоко. Оно оказалось холодное, и ранка на языке сразу стала меньше болеть.

– Ногти у нее противные.

– Почему противные?

– Приклеенные.

– Ну и что. Нельзя судить о женщине по ногтям.

– Она официантка.

– Подумаешь! Ничего зазорного тут нет. Мама твоя, когда мы познакомились, тоже официанткой была. Работа как работа. Нельзя смотреть на людей свысока.

– Мама не была официанткой.

– Какая разница – банкеты обслуживала. Ну и пусть бесплатно, для твоего деда, но что было, то было.

С чего он вдруг ее расхваливает? – не понимал я. Она всего лишь подает нам завтрак в придорожной забегаловке на окраине городишки, куда мы никогда больше не вернемся, зачем мне вообще о ней думать? Но теперь я понимаю, что отец пытался мне привить свои жизненные ценности или хотя бы намекнуть, что те у него имеются.

– Вот что я тебе скажу, – продолжал он, – нельзя брезговать людьми из-за их профессии. Есть люди как раскрытые книги, и это нормально, не всем гоняться за мечтой. Но обычно – и клянусь, наша официантка – типичный случай, – люди намного глубже, чем кажется с первого взгляда. Взять хотя бы меня. Когда я оформлял сцену, я ведь был не просто плотник, верно?

Я кивнул.

– Вот, пожалуйста. – Подошла Келли с блинчиками. – Кому с изюмом? – И поставила тарелку передо мной. А когда ставила вторую, перед отцом, он коснулся ее руки:

– Это снежинка или паутинка?

Келли моргнула, отступила на шаг.

– А-а, вот это… Я, можно сказать, жалею.

– О чем тут жалеть?

– Понимаете, ошибка молодости. Поспорили с одним парнем, ну я и сделала, на спор. Жаль, ей-богу.

– Да ну! По-моему, красиво.

Она искоса уставилась на свою руку.

– Что ж, теперь не сотрешь. – Взяв под мышку пустой поднос, она посмотрела на меня: – Еще молока, дружок?

Я мотнул головой.

– Ну а мне еще кофе, – попросил отец.

Келли отступила, кивая: “Конечно”. И улыбнулась, как при мне не раз улыбались ему женщины – легкое движение губ, робкое, ждущее ответа. И он в ответ улыбнулся точно так же. И, повернувшись ко мне, продолжал наш разговор:

– К примеру, что можно сказать о Крик по первой серии? Странное существо, не более. А потом выясняется, что она не так проста. И главное, мы не торопимся ее судить. – Он развернул свои приборы и стал нарезать блинчики. – То есть откуда нам знать – а вдруг и у этой девушки какая-нибудь тайна? Взгляни на ее татуировку – а вдруг это… как его там… индограф? Всякое бывает. – С вилки у него капнуло мороженое. – А блинчики-то ничего! Жуй быстрей.

Я попробовал, но жевать было больно.

– Я не говорю, что она с другой планеты, ничего подобного, но не надейся по ногтям понять, что она за человек. – И только тут он заметил, что блинчики я почти не тронул. – В чем дело, до сих пор язык болит?

– Ага, болит.

– Тогда съешь мороженое, и все.

– Меня от него подташнивает.

– Это все от молока, наверное. – Он вытер рот. – Ну оставь.

– Можно в туалет?

– А я уж и не надеялся, что ты попросишься. Ладно, давай, да поживей. – Когда я слез с дивана и побежал прочь, он крикнул мне вслед: – Про запас не держи!

Мужские туалеты всегда казались мне нечистым местом – неистребимая вонь, мрачные ртутные лампы, немые незнакомцы подходят к писсуарам, а потом исчезают, не вымыв рук, – но туалет “Поваренка” был пропитан скверной насквозь. Быстро сделать свои дела у меня не получилось. А когда я сушил руки, то заметил на свитере дорожку сиропа, несколько капель-бусинок. Попробовал стереть, но стало только хуже. И я, плеснув на пятно воды, встал под сушилку.

Вернулся, а отец куда-то исчез. На столе остался завтрак, коробка “Винтерманс”, поперек тарелки – вилка и нож. Рядом блюдце, но без чашки.

– Он там, дружок, – раздался у меня за спиной голос. Келли, официантка. Она принимала заказ за соседним столиком. В ней что-то переменилось: лицо побледнело, будто только что напудрилась. Если она и вправду родом с другой планеты, то ловко это придумала – спрятаться в скверном придорожном ресторанчике. – Вон там! – Она махнула рукой.

Фрэн Хардести притулился между журнальной стойкой и автоматом с кока-колой. К уху он прижимал блестящую коричневую трубку телефона-автомата, в другой руке держал чашку кофе и за разговором прихлебывал. Наверное, с мамой говорит, подумал я.

– Неправильно все это, бред полный, – услышал я, подойдя ближе, – он мне сказал, две недели. А ее вообще спрашивали? Небось и не подумали?.. Да хватит тебе, Кью-Си, ты-то знаешь, я не… Ты же со мной был весь день. Да чтоб тебя, опять заладил! Я сыт по горло…

Так я впервые услыхал это имя – Кью-Си.

– Нет, дело вот в чем… да ты послушай! Откуда я мог знать, дружище? Занесло ее. Говорю тебе, она хочет меня опозорить, и я ни за что… – Заметив меня, он понизил голос, зазвучали примирительные нотки: – Ну я побежал, сын меня ищет. Но я перезвоню… Через час. Лучше никуда не уходи… Ну ладно. Только вот что – ты должен мне помочь, а то несправедливо получается. Пытаюсь взять себя в руки, но… Ладно. Потом. – Он повесил трубку и залпом допил кофе, а чашку оставил возле кассы.

– Кто такой Кью-Си? – спросил я.

– Товарищ мой. Не волнуйся. Пора нам, пожалуй, отчаливать.

– Что-нибудь случилось?

– Говорю же, не волнуйся.

– Но голос у тебя грустный.

– Да ну! С Кью-Си бывает тяжко иногда, это ничего.

– А дашь мне десять пенсов?

– На что?

– Маме позвонить.

Отец окинул взглядом ресторан.

– Знаешь что? Я только что пробовал. Не отвечает.

– А-а. – На часах в вестибюле девять сорок восемь. На работу она уходит около восьми, но сегодня отпросилась до обеда, мало ли что. – Может, она в ванной. Давай еще разок попробуем.

Отец раздумывал, казалось, вечность. Полез в карман, вытащил мелочь, выбрал пару десятипенсовых монет.

– Ладно, если тебе так уж надо выслужиться, давай. – И зашагал к телефону нарочито быстро, стуча башмаками. Набрал номер, выждал. – Теперь занято, – сказал он, – вот, слушай. – И в доказательство прижал к моему уху трубку.

– Еще разок, – попросил я, пока он не бросил трубку обратно на рычаг. – Ну пожалуйста! Я же обещал.

– Не торчать же нам тут до вечера, сам понимаешь. – Он передернул плечами и снова набрал номер, мне в утешение. Когда мама ответила, опустил в щель две монетки и передал мне трубку. – Быстрей, – шепнул он одними губами и поспешил к нашему столику.

Мама обрадовалась, что я жив-здоров, голос так и дрогнул от облегчения.

– Ну и где ты сейчас? – спросила она, когда я похвалился, что я штурман. – Твои координаты?

– Просто заправка, – ответил я. – Линкольншир.

– Надеюсь, не “Макдоналдс”?

– Нет. Мы бутерброды твои только что съели.

– Спорим, огурец ты вытащил.

– Нет, съел, – успокоил я ее. – Честное слово.

– Да верю.

– Я тут подумал…

– О чем?

– Если бы ты с нами поехала…

– Ну это же папина работа.

– Да, знаю, но…

Слышно было, как мама прикрыла трубку ладонью.

– Вот что, когда ты познакомишься с этой самой Мэксин, обо мне ты и думать забудешь. Я этой Мэксин Как-ее-там и в подметки не гожусь.

– Лэдлоу.

– Я же так и сказала, разве нет?

Эту шутку она повторяла столько раз, что мне надоело. Я тогда не понимал, что на то и рассчитано – взбесить меня и при этом вызвать улыбку.

– Мам, у меня, кажется, деньги кончаются.

– Ясно. Тогда позвони, когда в следующий раз остановитесь. Папа ведет себя прилично?

– Угу. Заботится обо мне. Нам весело. – В дальнем углу зала отец протягивал нашей официантке деньги на блюдечке. Та приняла их чуть ли не с поклоном – слегка присела, тряхнула головой. Отец на ходу коснулся ее обнаженной руки чуть выше локтя, что-то шепнул ей на ухо. В рукаве он что-то прятал, прикрывая ладонью. – Он думает, будто я еще писаюсь в кровать. Кто ему такое сказал?

– Уж точно не я, – ответила мама, – но я не удивляюсь. Спроси его, какой у тебя размер обуви. Спроси, знает ли он твой размер рубашки.

– А какой у меня размер рубашки?

– Тринадцать с половиной – был, когда я в прошлый раз проверяла. Придется тебе его просвещать.

– Ага.

– Наберись терпения, – продолжала мама. – Знаю, это непросто. – Тут голос ее потонул среди коротких гудков.