Читать книгу Станция на пути туда, где лучше - Бенджамин Вуд - Страница 7

Коробка была у меня в сумке, вместе со всеми пожитками.

– Ну что, нашел? – подгонял сидевший за рулем отец. – Живей!

С автостоянки мы еще не выехали. Наш “вольво” отражался в тонированных стеклах “Поваренка”. День был яркий до одури. Пахло выхлопными газами, даже при выключенном двигателе. Крышка багажника нависала над головой, точно огромное крыло; я забрался с ногами на бампер, но до сумки дотянуться не мог, совсем чуть-чуть не хватало.

– Никак не достать.

Отец даже головы не повернул, поглядывал на меня в зеркало заднего вида.

– Лезь в багажник.

Я залез, а там все его вещи: ремнабор в ящике с длинной ручкой; мусорные пакеты, где умещался весь его гардероб; связка клюшек для гольфа; ведро с обойными кистями, старыми строительными ножами, бутылками лака и скипидара. В дальнем левом углу, на груде тряпок, лежала моя сумка. Я подтащил ее к себе, расстегнул молнию.

– Шевелись, Дэн, или так и поедешь в багажнике.

Коробка была на самом дне, но я ухитрился ее выудить.

– Иду! – крикнул я, и отец завел мотор. Я быстро спрыгнул, захлопнул багажник.

– Пристегнись, – велел отец, когда я устроился рядом. Он защелкнул ремень, переключил передачу. – Так почему я до сих пор о ней не слыхал? – спросил отец, выруливая задним ходом со стоянки.

– Ее только что выпустили. И мама взяла для меня в прокате.

– Надолго?

– На несколько недель, наверное.

– А-а, – протянул он, – значит, можно пока не слушать, не к спеху. Давай лучше музыку поставим. У меня тут “Смитс”, тебе понравится.

Я весь поник.

– Но я ее ни разу еще не слушал!

– Я тоже, а ведь я в съемочной группе как-никак! Да ты фанат, как я погляжу!

– Да. Ну и что?

Отец расхохотался.

– Так сколько раз, говоришь, ты смотрел?

– Не надо, папа.

– Ха-ха! Валяй! Мне интересно знать!

Я замялся.

– Какую из серий?

– Весь фильм, от начала до конца. Сколько раз?

– Не помню.

– Десять?

Я пожал плечами.

– Двадцать?

– Где-то так.

– Ого! – изумился он. – А теперь еще и книгу слушать хочешь. Одна и та же история, как тебе не надоест?

– Одно дело фильм, другое – книга. (Он будто ждал от меня этих слов.) А текст читает Мэксин Лэдлоу – значит, не совсем одно и то же.

– Ага, понял. – Он внимательно смотрел на меня. – Ты сражен в самое сердце!

– Я просто люблю во все вникать, что тут такого?

– Ничего, – отозвался отец. – Но иногда слишком много узнать значит все погубить, разве нет? Бывает, слушаешь песню и думаешь: “Ого! Вот черти, умеют душу наизнанку вывернуть!” А потом слышишь интервью – и бац, песня-то, оказывается, о том, как они под кайфом после ЛСД!

– Что такое ЛСД?

– То, о чем тебе не надо… Ладно, забудь, – отмахнулся отец. – Так и быть, твоя взяла, слушаем первую часть, раз уж тебе так неймется. Но только первую, а то меня стошнит. – Дождавшись просвета в потоке машин, он вырулил на шоссе. – Не понимаю, чем так хороши аудиокниги. Кто-то нудит и нудит над ухом. Лучше приложить фантазию, самому придумывать голоса. – Он снова глянул на коробку: – Сколько же там кассет?

– Четыре.

– Охереть! Это же на несколько часов!

– Опять ты, папа, ругаешься!

– Да ну тебя, это разве ругательство?

– Да. Как “черт возьми”, и “дерьмо”, и “ублюдок”.

– Что?! – Он загоготал. – Кто это тебе сказал? Бред какой!

– Мама говорит, “дерьмо” – грубое слово. А “черт подери” хоть и не совсем ругательство, но все равно плохо.

– А-а, – протянул он с придыханием, подчеркнуто театрально. – Что ж, мама твоя очень хороший человек, но почти всегда не права. Видел ее фонотеку? Там ты и найдешь два самых неприличных слова в нашем языке: “Симпли Ред”.

Я молча слушал его смех, пока на нашу полосу не попытался втиснуться грузовик, не мигнув поворотником.

– Глянь-ка на этого дебила! – Отец надавил на клаксон. Когда мы обгоняли грузовик, отец набычился и гневно сверкнул глазами на водителя в кабине. – Мудак, – буркнул он.

– Можно я кассету поставлю? – спросил я.

Отец еле слышно досадливо вздохнул.

– Ага, давай. Только в карту смотри, не отлынивай, мне без штурмана никуда.

Рисунок на коробке был занятный, набросок цветными мелками – стройный женский силуэт на фоне чащи. А сверху – четкие красные буквы:

ТЕПЕРЬ – ЗНАМЕНИТЫЙ СЕРИАЛ НА АЙ-ТИ-ВИ

Четыре кассеты лежали в пластиковой коробке так плотно, что первая скрипнула, когда я ее доставал. Я со щелчком вставил ее в магнитофон и стал ждать. Вот она, премьера! Кассету я приберегал для нашего путешествия, а теперь почему-то испугался: вдруг она не оправдает надежд и только разочарует меня?

– Прибавь-ка звук, – посоветовал отец. – Динамик с моей стороны.

Раздались щелчки, а потом хрипловатый голос, знакомый, но иной, звонче, чем по телевизору. Нездешний акцент был намного мягче, почти незаметен, и каждому слову она придавала вес, как на сцене. “«Кудесница: начало», – сказала она. Долгая пауза. – Роман. Агнес Мозур. – Снова длинная пауза. – Читает Мэксин Лэдлоу”.

– Ну и ну! – удивился отец. – В жизни она так слова не растягивает.

– Не верится, что вы и вправду знакомы!

– А как же! – Он многозначительно умолк. – Она на самом деле душа-человек, Мэксин. Пошутить любит. Сам увидишь.

“Глава первая”, – раздался голос Мэксин Лэдлоу.

– Я не говорю, конечно, что мы с ней задушевные друзья, ты не подумай…

“Землянка”.

– Вежливо киваем друг другу в буфете, только и всего.

“Ясным холодным днем на исходе октября явилась Кудесница…”

– Но кто я, она точно знает.

– Ш-ш-ш… – шепнул я. – Из-за тебя не слышно.

– Да, прости. Отмотай назад.

⇒

Последние безмятежные минуты моей жизни протекли на участке трассы А1 между Колстервортом и Спротброу – ничем не примечательном, как и все британские дороги. Заурядная полоса асфальта между северным Линкольнширом и южным Йоркширом – на скорости семьдесят миль в час по ней несешься будто под наркозом, до того она однообразна. Но когда я вспоминаю этот отрезок пути, то оказывается, что неяркие пейзажи засели в памяти навсегда. Думаю, всему виной несбывшиеся желания. Если бы я мог перевести часы назад, в любую точку, то выбрал бы тот час в машине, по дороге в Спротброу, под тягучий, напевный голос Мэксин Лэдлоу. Знаю, что я сделал бы по-другому. Сказал бы отцу, что он мне дороже любого сериала. Дал бы понять, что уважаю его, а его успехи и мнение других тут ни при чем. Сказал бы – главное, что он взял меня с собой в Лидс, и за это я им восхищаюсь, и неважно, что мы там увидим. Заверил бы, что не надо мне ничего доказывать, – пусть бы и покривил душой.

Но вместо этого я смотрел в ветровое стекло и слушал аудиокнигу. Мелькали картины, оседали в памяти, подшивались к делу. Бесконечные обочины, поросшие травой. Разделительные полосы, гофрированные ограды. Саженцы вдоль дороги, как на могилах. Ромашки, курослеп, орляк. Заплаты на асфальте. Бетонные эстакады. Дорожные знаки – серые рифленые изнанки справа, веселые цветные квадраты слева. Крестовник на разделительной полосе. Поля пшеницы, кукурузы, лука, капусты, картофеля. Телеграфные столбы, провисшие провода. Миллион дорожных конусов. Страшные следы аварий: осколки фар, смятые колесные диски, борозды от шин, ведущие в кювет. То тут, то там одинокое дерево среди луга. Белые гряды облаков. Развилки. Пашни, расчерченные тракторными колеями. Опоры электропередач – столпы мироздания, чем ближе, тем огромней.

Теперь между мной и трассой А1 пролегает океан, но что ни день она вспоминается мне. Тянется однообразно передо мной в одинокие минуты, когда я еду в метро на работу. Если бы я мог вести машину, не слыша голоса Мэксин Лэдлоу! Или ехать пассажиром, не вцепляясь в дверную ручку. Но я навеки обречен скитаться по глухим дорогам, таким, как эта.

⇒

[…] Ясным холодным днем на исходе октября явилась Кудесница и спасла ему жизнь. Он мчался сквозь лесную чащу в родительском имении наперегонки с двумя сестрами. Раз в кои-то веки он вырвался вперед и так хотел прибежать первым, что и не заметил жгучей боли в груди. Но чем дальше, тем сильней жгло. Одно мгновение – и сестры уже впереди. Он смотрел им вслед, видел, как брызги грязи летят у них из-под ног. Легкие отказывали. Он рухнул на колени в грязь и палую листву – сейчас пройдет. Сестры не слышали его хриплого дыхания, даже не оглянулись. Он знал: наверняка у них одно на уме, как бы скорей добежать до финиша – до векового платана в глубине чащи. Кто-то из них оставит на стволе новую победную зарубку, но не он. Не он. Альберт Блор, одиннадцати лет, задыхался, лежа на земле, один-одинешенек. Веки смежались. Мир погружался во тьму, исчезал. Но вдруг, с очередным его вдохом, появилась она.

Будто из-под земли выросла. Только что над ним качались макушки сосен – и вот она приподнимает ему голову, подносит к его губам чашку. “Пей до дна, малыш. Сейчас полегчает”, – сказала она. Он прихлебывал теплый чай, и боль в груди растворялась. Когда он разглядел ее в полумраке, его затрясло. Ну и чудище: кудлатая как овца, во рту ни одного зуба, на лбу шрамы, кожа в трещинах и волдырях – и эти белесые зрачки, как циферблаты часов. Но он не испугался – ни капельки. Сразу понял: она добрая.

Это она помогла ему вновь задышать полной грудью. Это она взяла его на руки и потащила сквозь сосновую чащу и ежевичник и по пути ни разу не споткнулась о корни. Это она перенесла его по влажному склону на вершину холма, в свой лагерь. Наверху она голыми руками разрыла грунт, и показалась ржавая крышка люка. Она откинула крышку.

– Обними меня за шею, – велела она и посадила его на плечи. – Спустимся ко мне в землянку. – И по приставной лестнице, ступенька за ступенькой, его повлекли в темноту.

Она уложила его на подстилку из сена, прикрытого мешковиной, повернула ручку над головой, и сверху, вместе с ручейком земли, хлынул поток света. Рядом стояла печка – металлический ящик с отверстиями по бокам, для тяги. Она приготовила бальзам от кашля. Кардлах, гриш и мескиталь, три к двум и к одному. Скоро он будет знать этот рецепт наизусть – от астмы ему помогает только это средство.

Она смешала в бутыли порошки, подлила холодной воды, встряхнула. Попробовала пальцем полужидкую массу, кивнула – “Превосходно!” – и мазнула ему ключицу.

– Пусть действует, – сказала она, – а ты отдохни. – Налила из фляги дымящегося чаю. – Еще чашка раньяна от кашля – и через часок-другой будешь здоров. – Она бросила в чай щепотку листьев, похожих на омелу. – Чуть горчит, зато будешь как новенький, обещаю.

И он выпил все до донышка.

– Спасибо, – шепнул он, а глаза снова слипались. – Спасибо, вы мне жизнь спасли!

Она ответила, что не стоит благодарности, и велела:

– Спи. Набирайся сил.

⇒

Отец нажал на “паузу”.

– Давай передохнем, а то меня сейчас стошнит.

Он опустил стекло. В окно задул ветер, засвистел в ушах заунывной песней. Я приоткрыл и свое окошко, чтобы он не так завывал.

– Ну как тебе начало? Фильм намного страшнее. Соло на пианино и туман, в книжке-то этого нет, верно? А тот удачный эпизод, где она запускает в ствол топорик и он застревает? Это один из моих любимых.

– Может, он еще впереди, – предположил я.

– Я думал, это в самом начале.

– Да, но, может быть, это в фильме добавили.

– Чтоб страху нагнать?

– Не знаю.

– Может, ты и прав. Так лучше. – Он похлопал себя по животу: – Брр! Кофе перепил, изжога замучила. Достанешь мне шоколадку?

Я достал. Он надорвал зубами обертку и вгрызся в батончик.

– Помню, как мы для этого эпизода землянку строили – в первый же день работы. Хотели бочку от цементовоза приспособить, да слишком уж накладно оказалось. Пришлось делать каркас, а к нему крепить листы фанеры. Вышло что-то вроде куска трубы – знаешь, в таких на скейтбордах катаются. Мы там машинки игрушечные гоняли, пока маляры ее не забрали красить. Смеху-то было!

– Правда? – переспросил я.

– Да, дурачились в свободные минутки.

– Нет, я не о том. Ты и правда строил землянку Крик?

Он так и засиял от гордости, кивнул:

– Конечно, я же тебе рассказывал.

Мне никогда не надоедало слушать. И точно так же не надоедало бегать на кухню к телефону после каждой новой серии, тянуло поделиться впечатлениями – даже если не удавалось до него дозвониться, даже если он не отвечал на сообщения, которые я передавал через соседей, даже если он вообще не оставлял нам номера. Потому что в те редкие вечера, когда телефон все-таки звонил, а я уже спал наверху, прибегала мама, будила меня: “Папа хочет тебе что-то сказать”, и я сонный спускался к телефону, и меня взбадривал его голос: “Дэнище, доброй ночи! Прости, из кровати тебя вытащил. Мне не спалось. – В трубке что-то журчало, будто струйка воды. – Ну же, не томи – как тебе прошлые серии? Лично я не в восторге от этих новых персонажей, посланцев. По-моему, зря их вообще ввели. Слишком много им времени посвящают. Мне интересней, что строит Крик из той штуковины, что они на прошлой неделе нашли”. Слова его будто слипались в одно. Пока он говорил, я только мычал да поддакивал, и вдруг он обрывал речь: поздно уже, спокойной ночи. Я тосковал по нашим беседам, и чем реже они были и обрывочней, тем желанней.

Впереди нас дымил грузовик с наклейкой “Как я вожу?”, а внизу телефон.

– Думаешь, кто-то хоть раз звонил? – спросил отец. – Мне всегда представляется старушка в кабинке на горячей линии.

– А что еще ты строил? – допытывался я. – Для фильма.

– Да почти все. – Он вырулил на среднюю полосу, дожевывая батончик. – Приедем – покажу. Из декораций без меня делали только зимний сад Блоров.

– А кондьюсер?

– Куда им без меня! Тут на один только корпус больше сотни деталей пошло, из них восемьдесят я вручную вырезал. Считай, дом построил. Да еще мильон дырочек насверлил для светодиодов.

– Из чего он сделан?

– В основном дерево и пенопласт. Конский волос, гипс. Проволочная сетка. Подпорки от тента. На вид здоровая дура, как колонна Нельсона, а на самом деле в одиночку ее поднять – раз плюнуть. Перед съемками туда набили мешков с песком, чтоб не унесло. – Он снова закрыл окно, устроился за рулем поудобнее, расслабил плечи. – Подними стекло, – попросил он, – мне полегчало. – И снова включил магнитолу.

⇒

[…] Проснулся Альберт в темноте, под шум дождя. В землянке слышно было, как капли шуршат по лесной подстилке. В неверном свете свечи дрожал ее силуэт.

– Как тебе дышится?

– Намного лучше, – ответил он.

Она подошла, отерла ему лоб прохладным влажным полотенцем.

– Пора тебя, пожалуй, вести домой.

– Как вас зовут?

– Крик.

– А я Альберт.

– Ты, наверно, из того большого дома?

– Да, мисс.

Она поморщилась.

– Я тебе сказала, дружок, как меня зовут, вот и зови меня по имени. Не люблю церемоний.

– Простите. – Он сел на постели, потянулся. – Не знаю, как вас отблагодарить.

– Не стоит благодарности, – сказала она. – Я так рада, что тебе помогла. У тебя и лицо посвежело.

– Что у вас за имя – Крик? Вы иностранка?

– Можно и так сказать. – Ее огромные ноздри раздувались. – Мы с тобой похожи, оба не на своем месте.

– Вы бездомная?

– Да что ты! Нет, конечно.

– Не беспокойтесь, я папе не скажу, что вы на его территории. – Мелькнула тревожная догадка, что Крик когда-нибудь выгонят из этого леса, примут за нарушительницу, накажут. – А если он вас найдет, расскажу ему, что вы меня спасли. Обещаю. Оставайтесь здесь сколько вам угодно.

– Спасибо тебе, дружок, – отвечала она. – Только твой отец меня не заметит – вы, люди, нас не чуете. Ты первый, кто меня видит и слышит.

– И давно вы здесь прячетесь?

– А я и не прячусь, просто остановилась по пути.

– По пути куда?

– На Аокси, – ответила она. – Слишком много вопросов ты задаешь, малыш, ты уж не обижайся.

– Это и есть ваша родина? Аокси?

– Произносишь ты неправильно, но да. – Она придвинулась ближе, взяла его за подбородок, вгляделась в лицо. – Задал ты мне задачку, Альберт, – сказала она ласково. – Как так получается, что ты меня видишь? Ты что, не человек?

– Человек.

– Хм. Ты, должно быть, малаг.

– Что значит “малаг”?

– Полукровка, помесь.

– Я не помесь!

– А как же иначе? Лучшие из нас нередко смешанных кровей. Другого объяснения подобрать не могу. – Она почесала голову короткими толстыми пальцами. – Проголодался?

– Да, еще как!

– Ты птицу ешь?

– Перепелок и куропаток не люблю, а вот курицу – с удовольствием.

Она пристально глянула на него белесыми глазами.

– А сороку будешь?

Он весь скривился, даже язык высунул.

– Тогда разогрею тебе горшочек гоады. Ее все любят.

– Ни разу не пробовал, – признался он.

– Тебе непременно понравится. – Она отошла в дальний угол и достала из ящичка на полу что-то завернутое в ткань. Развернула – ворох сушеных листьев, сморщенных, похожих на крапиву. – Это гоада. Здесь, в лесу, ее полно. Вкусно и полезно, ты уж мне поверь.

И он поверил. Съел в один присест миску гоады, что она для него приготовила. На вид – как вареный шпинат, а на вкус – как каштаны, запеченные в костре. Непривычно и в то же время знакомо. Две миски умял, а мог бы еще три! Видя, как жадно он ест, Крик оживилась.

– Я же говорила, а? – воскликнула она. – У нас на Аокси ее по-всякому готовят. А суп – пальчики оближешь! – Она вздохнула так глубоко, что кожа на лице пошла трещинами. – Да, ты наверняка малаг, – продолжала она. – В тебе течет аоксинская кровь. Обычный ребенок ничего бы не почувствовал, очутись я рядом. А ты – ты не просто меня видишь, но и не боишься. А потому я верю, что ты один на этой распроклятой планете можешь мне помочь.