Читать книгу Станция на пути туда, где лучше - Бенджамин Вуд - Страница 8

Грязная красная телефонная будка, откуда он решил позвонить, стояла на углу Мэйн-стрит и Боут-лейн, в закутке у кладбищенской стены. Должно быть, она и сейчас там. Возможно, ее стеклянная дверь еще хранит отпечатки его пальцев. Может быть, частички его слюны уцелели в отверстиях телефонной трубки. Нет-нет да и нахлынет тревога: не мешало бы вновь проехаться по нашему маршруту и продезинфицировать все, к чему прикасался отец, – на случай, если безумие заразно. Я начал бы с той телефонной будки в Спротброу, именно там впервые отчетливо проступили признаки его душевного расстройства.

Добирались мы туда в объезд. Когда катили по А1 под тихий, убаюкивающий голос Мэксин Лэдлоу, отец вдруг сказал: “Черт, уже столько времени?!” Часы показывали две минуты двенадцатого. Мы свернули на первом же съезде. Маршрут наш лежал через Донкастер и Понтефракт, а там и до Лидса рукой подать, но мы добирались через сонный городишко на юге Йоркшира. Глухая загородная дорога, двухполосная, справа и слева автосалоны. Отец заехал на автобусную остановку, выключил магнитолу.

– Дай сюда на минутку. – Он взял у меня атлас, разложил на руле.

– Что ты ищешь?

– Ничего, уже нашел. – Он швырнул атлас мне на колени.

Мы двинулись дальше, по виадуку пересекли канал – неподвижная гладь воды, по берегам рыбаки с удочками. На въезде в городок перед нами выросла церковь с колокольней, похожая на нашу родную. И церковный двор такой же – серая мощеная дорожка, лужайка с надгробиями, телефонная будка у ворот.

– Сойдет, – сказал отец. – Вылезем на минутку, разомнемся.

Машину он поставил прямо на тротуаре. Вдоль улицы, засаженной с обеих сторон деревьями, выстроились рядком магазины.

– Как думаешь, найдутся в газетном киоске “Винтерманс”? – спросил отец, выбираясь из машины. – Захолустье, стариков полно – думаю, шансы есть. – Он обошел машину спереди и заслонил солнце, будто туча. – Ну что, выходишь?

Я вылез. Когда мы шли в сторону кладбища, отец приобнял меня за плечи. Сделав полукруг, мы остановились возле замшелого надгробия. Не помню, что на нем было вырезано, – может быть, даже “Хардести и Хардести”.

– Вот что, погуляй здесь. Пробегись вокруг церкви, например. Ну а я позвоню.

– Может, я лучше в машине посижу?

Отец потрепал меня по макушке:

– Тоже мне путешественник!

– Не хочу, чтобы мы опоздали.

– Не опоздаем, сынок. На то мне и нужен телефон.

– Ты же говорил, у вас все по графику.

– Так и есть, все на месяцы вперед расписано. Вот что, я только… – Он шагнул вперед и до боли стиснул мне локоть. – Отведу-ка я тебя в машину.

– Можно кассету послушать?

– Только когда тронемся, – ответил отец. – А то посадишь аккумулятор. – Он взял меня за плечи, развернул лицом к дороге. – У тебя в сумке ничего другого нет?

– Солдатики, – ответил я.

– И все?

– “Лучшие из лучших”.

– Это игра для двоих.

– Можно и в одиночку… А еще у меня там фотоаппарат.

– С пленкой?

– Без.

– Ну и что от него толку? Куплю тебе пленку в магазине, пригодится еще.

– Во сколько мы должны быть на месте?

– Смотря по обстоятельствам, – сказал отец. – Мне говорили, к часу, но надо уточнить у начальства. Расписание съемок без конца меняется. И нет ничего дерьмовей – то есть хуже, чем если кто-то его нарушает. Потому мне телефон и требуется. Может, не сразу дозвонюсь до нужного человека. – Он врал как по писаному. – Доставай-ка свою игру.

Я сидел в машине с опущенными стеклами, на солнцепеке, и тасовал колоду “Лучшие из лучших: самолеты”. Отец закрылся в телефонной будке. Я разложил карты с пассажирскими самолетами в две кучки рубашкой вверх, для себя и для отца. Взяв его карты в руки, я пытался перевоплотиться в него, представить, какие характеристики самолетов для него важнее, какую изберет он тактику, – и лишь затем перевернул свои карты. И так, играя за отца, проиграл двадцать карт подряд.

А он все стоял в будке, курил и говорил. Голос был еле слышен – не шепот даже, а гул. Я проиграл еще десяток карт – стопка отца совсем истаяла. Голос его звучал все громче, настойчивей. В машине стало жарко, я снял свитер. А что, если сменить стратегию? Буду играть за него, но думать своим умом. Следующую карту он выиграл, и еще, и еще, и я приободрился – равновесие восстановлено. Четвертая тоже осталась за ним – против “Конкорда” не попрешь! И вдруг – бум-бум-бум! – три коротких удара в стекло будки. Я оглянулся. На стекле трещины паутиной, за ними не видно его лица. Я выскочил из машины – и к нему.

– Да черт подери, и я о том же! Это я и хочу… – Он был взвинчен, разгневан, когда я рванул на себя дверь. В лицо мне ударила струя дыма. – Боже… не клади трубку, приятель, я сейчас. – Он прикрыл рукой трубку; в пальцах, как в тисках, была зажата сигара, на другой руке костяшки были разбиты в кровь. – Какого черта, Дэн? Марш в машину и жди меня там, понял? Я пытаюсь все уладить. Дело серьезное. Ясно?

Я онемел от обиды. И испугался – наверняка по лицу было видно.

– Вот что, зря я на тебя наорал, – виновато сказал отец. – Это я сгоряча.

– Ничего.

– Нет, зря я так. Дело вот в чем… – Глаза у него округлились, в них застыла мольба, даже слезы блеснули. – Мне позарез нужно все уладить с Кью-Си, пока мы еще не в Лидсе. Ему втемяшилось, будто мы не сегодня приезжаем, а завтра, вот дубина! Я пытаюсь все утрясти.

Я понял, почему вдруг накатила на меня обреченность. Худшая сторона доверия – предчувствие близкого разочарования, когда рушатся самые основы. Я как мог гнал от себя тревогу.

– Поранился? Ты стекло разбил.

– А-а, это… Ерунда. Просто папаша у тебя идиот. Заживет. Зря я так. – Он жалко хохотнул, поднял левую руку, сжал и снова разжал кулак. – Кости у меня крепкие – еще бы, на цельном молоке рос! Ну, беги… – он взглядом указал на церковь, – будь умницей, жди в машине. Слушай свою сказку, если хочешь. Ну и черт с ним, с аккумулятором. Прикурю от чужого, если что. Да и ждать уже недолго.

– Хорошо. – Я начал пятиться.

– Молодчина.

– Мы точно едем в Лидс? – спросил я.

– Разумеется, едем. Да хоть на закорках тебя донесу, покажу этот самый кондьюсер.

– И землянку Крик.

– Да, это в нашем списке первый пункт. – Он постучал себя по лбу.

Я улыбнулся, пытаясь взять себя в руки, и повернул назад, к машине.

– Дэнище, лови! – Я обернулся. Что-то черное, как жук, полетело мне навстречу, стукнуло в грудь и брякнулось оземь. – Без них магнитолу не включишь. До отказа не поворачивай. Я мигом. – Я подобрал ключи и припустил к “вольво”. – Кью-Си, ты тут? – слышался у меня за спиной голос отца. – Только не говори, что трубку бросил… Нет, все с ним в порядке. Недоволен, конечно, ну и немудрено…

Когда я сел в машину, раскаленная обивка обожгла ноги, воздух был сухой, спертый. Я вставил ключ и повернул осторожно, на одну позицию. Тепло задышали вентиляторы. Я включил магнитолу и стал ждать голоса Мэксин Лэдлоу. А отец в телефонной будке раскачивался взад-вперед, набычившись, сам не свой от ярости.

– Да черта с два! Хрен вы от меня дождетесь! – Голос его долетал сквозь разбитое стекло. – Думаешь, я это проглочу? За что, Кью-Си? Она даже в комнату, черт подери, не заходила!

⇒

[…] Что ни спросишь, на все Крик знала ответ. Когда он попросил рассказать про Аокси, она ответила, что та больше Земли в сорок раз и до нее отсюда семьдесят миллионов световых лет. Планета почти на три четверти покрыта водой, а суша делится на материки – ильфики. Здесь каждая травинка идет в дело – в пищу, на лекарства, топливо, строительные материалы, ткани. На юге, где климат сухой, местность в основном гористая, а на северных ильфиках – откуда она родом – всюду болота. Зимой дуют ледяные ветра, бураны, град бывает с бутылочную пробку; весной пух местных деревьев, имбоков, устилает землю одеялом. Этот пух собирают большими машинами, и он идет на растопку. Здесь нет ни государств, ни частной собственности на землю, ни наследственных прав. У аоксинцев нет долга перед родиной, каждый волен жить где пожелает. Валюта у них везде одна – рукопожатие, и цена его неизменна. Планета велика, и богатства ее так огромны, что хватит на всех. Языки на ильфиках сильно различаются между собой, и все они сложнее и древнее любого из земных языков. Незамысловатая детская сказка на северных ильфиках звучит так:

Ольфидюртридскьофюльрсехойлднилльрюхильмюррьошрк

М’логиасдкллрошюллюорюхАлкдркюдрюлийник

Пюрпюрллаоксюльксектилилтрюркюйошркпинд удк

Сайсдьекьюхрюпо’юрнух

Крик рассказывала, что английский выучила за полдня – прочитала сочинения Ральфа Уолдо Эмерсона, Гарриет Бичер-Стоу, энциклопедию Пирса и словарь Вебстера, всего четыре “тонюсенькие книжицы”, найденные в первом же доме, где она пряталась, когда попала на Землю. “На удивление простой язык, но по-своему красивый”. Когда Альберт попросил ее что-нибудь сказать по-аоксински, она затараторила быстро-быстро, зацокала языком – он не смог повторить ни звука, губы не слушались. Он попросил ее что-нибудь написать, и она целую страницу испещрила непонятными штрихами и значками, а затем прочла вслух, сначала по-аоксински, потом по-английски. “Жила-была женщина по имени Крик и застряла случайно на никчемной планете. Очутилась вдали от мужа, которого очень любила, и от своей работы, которую любила еще сильнее…”

Он спросил, неужели это правда, что работу она любит больше, чем мужа? “Муж-аоксинец тоже работу любит больше, чем жену, это я точно тебе говорю, – отвечала она. – Мой муж, Сем, инженер. Точнее, инженер-химик. Он почти полная моя противоположность”.

Когда он спросил, кем она работает на Аокси, она заморгала белесыми глазами. “В английском языке и слова такого нет. Самое близкое – «кудесница». Художница, мастер, а еще мыслитель. В первую очередь я изобретатель”. Он стал выпытывать, что именно она изобретает, и она ответила: “Я была специалистом по транспорту. Долгое время возглавляла отдел передовых кондьюсерных технологий – примерно так можно объяснить на твоем языке. Я изобрела, скажем так, множительный кондьюсер”. А когда он спросил, что такое множительный кондьюсер, сказала: “Хм, тяжело объяснить ребенку. По сути, это источник энергии. Он поддерживает перенос вещества в любую точку без потери частиц и параксиальной нестабильности. Для жителей моей планеты это важнейшая технология. С ее помощью мы переправляем материалы со спутника на спутник и на Аокси в считаные миллисекунды. В теории, так можно переправить и живой груз. В теории. Но когда мы его испытывали…”

Из-за сбоя оборудования она и оказалась здесь, на планете, давным-давно покинутой аоксинцами. “Когда-то на Землю ссылали самых опасных преступников. Убийц, воров. Если знаешь, где искать, то увидишь их бывшие казематы, в одном из них мы с тобой и находимся. – Она постучала по потолку, и сверху посыпалась земля. – Но преступности на планете у нас больше нет, ее победили еще мои далекие предки. Хочешь узнать как? Чуть подредактировали геном, и все. Я первая за сто лет аоксинка, попавшая на Землю. И если не потороплюсь домой, то стану последней, кого здесь похоронят. Времени мне терять нельзя. Иди сюда, покажу… – Она поднесла к стене свечу, и Альберт увидел на металле прихотливую резьбу, какую-то сложную схему. – Это мой кондьюсер. Осталось найти нужные материалы и запустить его, а на отсталой планете вроде вашей это непросто. Ты не обижайся, только очень уж вы дремучие”. На схеме изображена была башня с огромной петлей в верхней ча…

⇒

– Не понимаю, как держатся на плаву эти крохотные магазинчики, – сказал отец. Окровавленный кулак он прижал к растрескавшемуся резиновому ободку окна, в другой руке болтался синий пакет. – Ни “Винтерманс” у них нет, ни фотопленки, зато удочки есть! Представь себе, удочки! На, держи – тропический лимонад тебе принес. Поставь на паузу, а?

Я остановил кассету, взял ледяную жестянку и сунул в щель возле кресла.

– Спасибо.

– Я думал, ты от жажды умираешь. Не хочешь пить?

– Не люблю тропический лимонад.

– Что? С каких это пор?

– Один раз попробовал, с тех пор не люблю.

– Тогда я сам.

Он, казалось, уже успокоился. Открыл бардачок, и крышка задела мои колени. Отец достал баночку средства для мытья рук, протер содранные костяшки. Сунув влажную руку в пакет, выудил бутылку воды. Пошел к багажнику, порылся в мусорном мешке с одеждой, достал футболку и вытер руку насухо.

– Планы чуть-чуть поменялись, сынок, – крикнул он. Я услышал треск рвущейся ткани. Оглянулся – он перевязывал руку лоскутом от футболки. – Похоже, в Лидсе встретить нас пока не готовы. Как я и говорил, расписание без конца меняется.

– Да? – Я пытался скрыть разочарование. – А когда будут готовы?

– Не знаю. Пока что… – В зубах у него был зажат моток пластыря. Он заклеил повязку, а кончик откусил и отшвырнул. – Пока не совсем понятно. Но Кью-Си приедет, встретит нас. У него самые свежие новости.

– Встретит нас тут?

Отец сжал губы и огляделся, будто решая, разбивать ли нам лагерь в церковном дворе.

– Нет, это место не совсем подходящее. Здесь даже пленки не купишь. – Он захлопнул багажник. – Видел бы ты лицо продавщицы! Я ей говорю: все равно какую, красотка, лишь бы тридцать пять миллиметров. Можно подумать, я омара “термидор” заказал!

Болтовня его служила, конечно, для отвлечения, к тому времени я это уже хорошо понимал. Но по опыту знал, что даже напускное спокойствие лучше гнева, и не хотел нарушать хрупкое равновесие. Потому и не сказал отцу, что у меня “Кодак Покет Инстаматик” и для него нужна пленка формата 110, а не обычная 35-миллиметровая. И не сказал, что это мамин подарок на день рождения, и был он в нарядной коробке, и прилагались к нему съемная вспышка и чехол из кожзаменителя, – на тот самый день рождения, когда его воображаемая посылка пала жертвой ирландской почты.

– Что ты говорил? – спросил он, садясь рядом, но я заверил, что молчал. – Ты мое кресло трогал?

– Нет. А зачем?

– Его будто расшатали. – Он отрегулировал спинку и повернул ключ. Мотор издал натужный скрежет. Отец уронил голову на руль и застонал. – Ты вентиляторы выключил, да? Ну пожалуйста, скажи, что выключил вентиляторы!

– Я…

– Ох, Дэниэл, ради всего святого… – Протяжно вздохнув, он попробовал еще раз.

Машина завелась.

Отец, ликуя, дал газ.

– Слава тебе господи! – И снова торжествующе газанул. – Хоть в чем-то повезло!

– Папа, – окликнул я его сквозь рев мотора.

Мы свернули на Мэйн-стрит. Сквозь грубую повязку уже проступила кровь, на пластыре алели четыре полумесяца в ряд.

– Что?

Я взял с приборной доски атлас.

– Куда мы едем?