Читать книгу Ярче солнца - Бет Рэвис - Страница 4

Я пялюсь на Мараи с разинутым ртом.

– В ка-каком смысле? – выдавливаю я наконец.

Мараи отводит назад плечи, выпрямляет спину и начинает казаться еще выше. Мой взгляд перебегает на других корабельщиков, а ее – нет. Она и без них уверена в том, кто она такая и во что верит.

– Ты должен понимать, Ста… Старший, – начинает она. – Наша основная обязанность как корабельщиков не в том, чтобы чинить двигатель.

От гнева и возмущения срываюсь на крик:

– Космос побери, конечно, в этом! Двигатель – самая важная часть корабля!

Мараи качает головой.

– Но только часть. А нам нужно думать о «Годспиде» целиком.

Я жду продолжения, а позади громко жужжит двигатель, сердце корабля.

– На «Годспиде» много проблем, уверена, ты заметил. – Она снова хмурится. – Корабль не очень-то новый. Ты знаешь о законах движения, а об энтропии тебе известно?

– Я… э-э-э… – Окидываю взглядом остальных корабельщиков. Все смотрят на меня в ожидании, но у меня нет ответа, который они хотят услышать.

– Все постоянно движется к более хаотическому состоянию. Состоянию беспорядка, разрушения, распада. Старший, – говорит Мараи, и на этот раз она не спотыкается о то имя, что я себе выбрал. – «Годспид» очень стар. Он разваливается.

Мне хочется возразить, но я не могу. «Жжж, бам, жжж» двигателя, отталкиваясь от стен, дрожит, словно предсмертный хрип. Закрывая глаза, я не слышу скрежета шестеренок и не чувствую запаха горячей смазки. Я слышу, как задыхаются две тысячи двести девяносто восемь человек. Вонь двух тысяч двухсот девяноста восьми гниющих тел заполняет мне ноздри.

Вот как хрупка жизнь на корабле, на котором живут поколениями: тяжесть всего нашего существования давит на сломанный двигатель.

Три месяца назад Старейшина сказал мне: «Твоя обязанность – заботиться о людях, а не о корабле». Но… заботиться о корабле и значит заботиться о людях. За спинами корабельщиков расположены главные панели управления, которые отвечают за энергию, распределенную на поддержание функционирования корабля. Если я разобью пульт за спиной Мараи, на корабле больше не будет воздуха. Если разобью другой пульт – не будет воды. Третий – света. Четвертый – выключатся датчики силы тяжести. Сердце корабля – это не только двигатель. Это вся эта комната и все, что внутри нее, – здесь бьется пульс жизни всех двух тысяч двухсот девяноста восьми человек на этом уровне и на том, что ниже.

Мараи протягивает руку, и второй корабельщик Шелби машинально вручает ей уже включенную пленку. Мараи проводит по ней пальцами, проматывая вниз, а потом передает мне.

– Только за одну эту неделю нам пришлось дважды проводить масштабные ремонтные работы в отсеке реактора солнечной лампы. Качество почвы опустилось значительно ниже среднего уровня, а система орошения продолжает протекать. Производство пищи уже больше года едва покрывает нужды, и вскоре начнется дефицит. Производительность труда за последние два месяца значительно снизилась. Поддерживать жизнь на корабле непросто.

– Но двигатель… – начинаю я, уставясь на экран, полный графиков с ползущими вниз показателями.

– Да пошел он в космос, этот двигатель! – рычит Мараи. Даже с остальных корабельщиков на мгновение слетают неподвижные маски, выдавая изумление от ее вспышки. Она делает глубокий, дрожащий вздох и сжимает пальцами переносицу. – Прости, командир.

– Ничего, – бормочу я, потому что знаю, она не станет продолжать, пока я не скажу.

– Наш долг, Старший, ясен, – продолжает Мараи резко, сдерживая себя. – Корабль важнее планеты. Если есть выбор между тем, чтобы улучшать жизнь на борту корабля, и тем, чтобы работать над двигателем, чтобы очутиться ближе к Центавра-Земле, мы должны всегда выбирать корабль.

Не зная, что сказать, сжимаю пленку в руках. Мараи редко показывает свои чувства и никогда не теряет над собой контроль. Я не привык видеть на ее лице ничего, кроме хладнокровного спокойствия.

– Но мы же можем пойти хоть на какие-нибудь жертвы, чтобы исправить двигатель…

– Корабль важнее планеты, – повторяет Мараи. – Это было нашим правилом с самой Чумы, с тех пор, как появились корабельщики.

Но я не собираюсь сдаваться.

– Прошло… – Пытаюсь посчитать, но нашу историю слишком замарали ложь и фидус, так что неизвестно, сколько времени прошло. – Со времен «Чумы» минули многие поколения. Даже если корабль важнее всего, за такое долгое время должны же мы были хоть что-то придумать, чтобы подлатать двигатель и добраться до планеты.

Мараи молчит, и в ее молчании мне чудится что-то темное.

– Чего вы мне не рассказываете? – требовательно спрашиваю я.

И тут впервые Мараи оборачивается к остальным корабельщикам в поисках одобрения. Шелби едва заметно кивает.

– Еще до меня, до того, как ты родился, первым корабельщиком был человек по имени Девин. – Глаза Мараи снова на мгновение перебегают на Шелби. – Информация о двигателе всегда… распространялась выборочно.

Ясно. Чтобы правду знало как можно меньше народу.

– Я еще только училась, – продолжает Мараи, – но мне вспоминается, что Старший… другой Старший, тот, что был до тебя…

– Орион.

Она кивает.

– Старейшина послал его на какие-то ремонтные работы, а тот, когда вернулся, не стал докладываться Старейшине. А пошел прямо к Девину. То, что он сказал… повлияло на Девина. После этого на некоторое время прекратились все исследования.

– Корабельщики объявили забастовку? – в изумлении вытягиваю шею. Из всех жителей «Годспида» корабельщики – самые верные подчиненные. Не знаю почему: то ли потому, что мы доверяли им и без фидуса, то ли потому, что верность заложена в их модифицированных генах, то ли просто потому, что их, как Дока и еще горстку людей, реально устраивает система правления Старейшины. Так или иначе, верность корабельщиков непоколебима.

– Не совсем забастовку – не такую, как ткачи на прошлой неделе. Выполняли все свои обязанности как обычно. Все, кроме работы над двигателем.

– И что заставило их снова начать разбираться в проблеме двигателя?

Я смутно помню об остальных корабельщиках, чувствую глубокое молчание, то, как им неуютно тут стоять, но мое внимание полностью сосредоточено на Мараи.

– Старший умер, – просто отвечает она.

Старший, в смысле Орион. Он инсценировал собственную смерть, чтобы избежать настоящей – от рук Старейшины.

– После этого, – продолжает Мараи, – первый корабельщик Девин возобновил работу над двигателем. Но… теперь информацию скрывали еще более тщательно. Уменьшилось число корабельщиков, у которых был доступ к двигателю, и Девин был не совсем, так сказать, откровенен со Старейшиной. Заняв его место, я продолжала действовать, как он меня учил. Но… я начала замечать… несостыковки.

– Несостыковки?

– Разные странности, – кивает Мараи. – Некоторые поломки в двигателе казались новыми – как будто намеренными и сделанными недавно. Пропали все записи о прошлых работах – поскольку нам так и не удалось их восстановить, мы предполагаем, что их уничтожили.

Получается, Девин обманул свою же ученицу. Что бы ни сказал ему Орион, это изменило все, заставило его скрывать информацию от собственных подчиненных и от Старейшины. Когда-то Орион сказал мне, что «Годспид» летит на автопилоте, что может добраться до Центавра-Земли и без нас. Зачем он это сказал, если знал, что двигатель в еще худшем состоянии, чем считалось?

– И Старейшина тоже начал догадываться, так? – спрашиваю я.

Мараи опускает взгляд на свои руки.

– Обязанность Старейшины – заботиться о людях. А о корабле заботятся корабельщики. Но незадолго до… до смерти он, думаю, действительно понял, что что-то не так.

Обеими руками тру лицо, вспоминая, как впервые услышал об этом. Как Старейшина все больше и больше времени проводил на уровне корабельщиков в последние недели перед тем, как Орион убил его.

Как долго это уже продолжается? Старейшина говорил, что я должен прежде всего думать о людях, но не может быть, чтобы мы единственные из Старейшин догадались, что и о двигателе тоже нужно задуматься. А что остальные? Все нити ведут к так называемой Чуме, к зарождению лжи, к изобретению фидуса. В какой-то момент между Чумой и сегодняшним днем правда потерялась, и мы – все мы, и я, и Старейшина, и корабельщики, и остальные, одурманенные фидусом или нет, – позволили себе слепо верить в то, что нам говорили другие.

– Достало, – говорю я, роняя руки. – Достало меня все это вранье, все, что творилось до меня. Так что в итоге конкретно не так с двигателем? Если проблема не в производительности топлива, то в чем? Мы двигаемся слишком быстро? Или слишком медленно? Что?

Мараи сутулится.

– Не слишком быстро, не слишком медленно. – Глаза ее выдают грусть и тревогу. – Мы вообще не двигаемся.