Читать книгу Деградация международного правового порядка? Реабилитация права и возможность политики - Билл Бауринг - Страница 2

ВВЕДЕНИЕ

В этой главе я готовлю почву, исследуя исторические корни того, что является для меня самым значительным достижением послевоенного международного права, – права народов на самоопределение35. Мой тезис состоит в том, что оно было интегрировано в международное право в контексте Русской революции, в ходе теоретической и практической борьбы до и после Октября 1917 г. От этой темы я перехожу к анализу противоречий советского международного права и, неизбежно, к вопросу о возможности марксистской теории международного права. Этот раздел принимает форму уважительного разбора работы Чайны Мьевиля, книга которого «При столкновении двух равных прав» – наиболее ценный недавний вклад в этой области. Наконец, я противопоставляю советскую теорию международного права, до мозга костей позитивистскую, советской практике. СССР оказал крайне важную поддержку антиколониальному движению, при этом безжалостно подавляя отклонения внутри советского лагеря.

ПРЕНЕБРЕЖЕНИЕ СОВЕТСКИМ МЕЖДУНАРОДНЫМ ПРАВОМ

Советская теория и практика международного права, если на нее вообще обращают внимание сегодня, обычно отвергается как чисто исторический пример крайнего позитивизма, не представляющего сейчас никакого интереса. Обычно же они просто игнорируются. Например, в статье «Чему учит журналистов-международников Карл Маркс?»36 Мартти Коскенниеми вообще не упоминает о советском международном праве. Даже признанный марксистский исследователь международного права делает немногим больше. В статье37 «Очерк марксистского курса международного публичного права»38 Б. С. Чимни противопоставляет определение «договоров» в том, что он обозначает как «господствующая школа международного права» (ГШМП),

определениям, предложенным советскими учеными Коровиным и Пашуканисом: «Каждое международное соглашение есть выражение установленного общественного строя при определенном балансе коллективных интересов»39; «Любое договорное обязательство есть не что иное, как особая форма конкретизации экономических и политических отношений»40. Эти определения, отталкиваясь от стоящей за текстом действительности, дают более глубокое понимание смысла договора, нежели формальное определение, предлагаемое ГШМП. Они отсылают нас и к действительности установленного (капиталистического) общественного строя, и к его конкретизации в виде экономических и политических правил, воплощающих определенный баланс коллективных (классовых) интересов41.

Однако эти авторы не представлены иначе как «советские ученые», не дается вообще никакого контекста, не приводится тот факт, что они были ожесточенными врагами. Советскому международному праву даже в этом марксистском изложении едва находится место; в стандартном же жанре изложения истории международного права оно упоминается, только лишь чтобы быть отвергнутым.

Я хотел бы занять совершенно иную позицию. В следующих параграфах я пытаюсь доказать, что противоречия советского международного права породили ряд наиболее важных положений и принципов современного международного права и остаются значимыми.

Эта глава открывается типичным описанием, выполненным в стандартном жанре выдающимся современным специалистом по международному праву. Затем я прослеживаю развитие советского международного права в двух ракурсах: что оно само говорило о себе в ожесточенной теоретической борьбе; и что говорили о нем внимательные исследователи в Соединенных Штатах. Для этого я прослежу путь Евгения Пашуканиса, самого известного на Западе марксистского теоретика права, что отчасти отражено в трудах американских специалистов по международному праву. Я покажу, что, несмотря на попытку тщательно изучить развитие советского международного права, эти наблюдатели совершенно неверно истолковали то, что пытались анализировать. Надо сказать, что ту же ошибку допустили и ведущие советские теоретики. Эта традиция непонимания продолжается до нынешнего дня. Я утверждаю, что это верно и в отношении наиболее искушенного и преданного делу современного марксистского исследователя международного права, Чайны Мьевиля. Я с уважением разбираю его впечатляющую работу.

Еще важнее, однако, что, как мне кажется, существовало явное противоречие между позитивизмом учебников права и реальной практикой большевистской, а затем советской доктрины «права народов на самоопределение». Так, СССР оказал огромную материальную и моральную поддержку национально-освободительным движениям и провел успешную кампанию за то, чтобы принцип, а затем право на самоопределение оказались в центре международного публичного права XX и XXI вв.

СТАНДАРТНОЕ ИЗЛОЖЕНИЕ СОВЕТСКОГО МЕЖДУНАРОДНОГО ПРАВА

Западные ученые знакомы с тем, что обычно обозначают как «марксистско-ленинская теория» в международном праве, и с ее стандартной характеристикой42. Иэйн Скобби в недавнем сравнении советской и «нью-хейвенской» теорий обращается к «советской теории международного права, предложенной Г. И. Тункиным»43. Согласно Скобби, советская теория была «конститутивной» (а не «фасилитативной»)44 теорией. Она опиралась «на объективные закономерности общественного развития и историческую неизбежность социализма»45. То есть она была совершенно механистичной по своему духу и изложению.

Неудивительно, что Скобби ссылается только на Тункина. Перевод Уильямом Батлером учебника Тункина стал единственным существенным советским текстом по международному праву, доступным для западной аудитории на английском языке46. Тункин, родившийся в 1906 г., умер в возрасте 87 лет в 1993 г., при завершении последнего издания его «Теории международного права», едва отправив статью – по обычному международному праву – в «Европейский журнал международного права» (European Journal of International Law). В ней он попытался описать «создание нового мирового порядка, основанного на верховенстве права»47.

Скобби отмечает, что советская теория была весьма традиционна по структуре и настолько укоренена в марксистско-ленинской теории, что «иногда кажется просто во всем равнозначной догме»48. Это, безусловно, было верно в отношении учебника Тункина. Он также был очень консервативен, признавая только нормы и согласие государства с ними: как объяснили Дамрош и Мюллерсон, советская теория рассматривала «существующий корпус международного права как систему достаточно определенных принципов и норм, которые все государства обязаны соблюдать в своих взаимоотношениях…»49. Прямым следствием этого стало то, что советская теория отвергла «общие принципы права, признанные цивилизованными нациями»50.

Существование двух противоположных общественных систем означало, что нормами «обычного», или «общего», международного права могли быть только нормы, не являющиеся ни социалистическими, ни капиталистическими. Тункин утверждал, что «нормами современного общего международного права являются только те международно-правовые нормы, которые воплощают соглашение всех государств»51. Таким образом, советская теория признавала за источники международного права только договоры и обычаи – в обозначенном выше узком смысле.

Американский ученый Алвин Фриман (1910–1983)52, писавший намного ранее, также заметил, что советское международное право принимало

форму самого крайнего позитивизма… Советская разновидность позитивизма гораздо более ограничена, гораздо более узка и, в общем, представляет собой отказ от значительной части международно-правовых принципов… Советский позитивизм отличался исключением из источников международных обязательств обычной (customary) практики. Он рассматривает международное право как охватывающее только те принципы, на которые государства явно согласились – в рамках международного соглашения или как-то иначе выразив свое одобрение53.

Действительно, небезызвестный Андрей Вышинский54 писал в 1948 г., во время своей бурной деятельности в качестве руководителя советской делегации в ООН:

…советская теория международного права рассматривает договор, опирающийся на принципы суверенного равенства народов и уважение взаимных интересов и прав, в качестве основного источника международного права. Это обеспечит международному праву и его институтам не только моральную, но и юридическую силу в полном объеме, ибо в их основе будут лежать согласованные и добровольно принятые на себя странами обязательства55.

Есть, однако, момент, в котором этот консерватизм показывает другую, противоположную сторону. Фриман не преминул заметить это при обсуждении суверенитета. Он писал, что Советы «поддерживают классическую, строгую концепцию, согласно которой государство является единственным субъектом международного права и необходимо отстаивать суверенитет в его самой крайней форме – в форме, в которой отрицается главенствующее положение международного права перед национальным. Однако они признают исключение для народов, борющихся за „национальное освобождение“»56. Очень странно, однако, что Фриман не заметил основание для подобного утверждения: право народов на самоопределение. Этот «принцип» стал «правом» как общая первая статья двух международных пактов 1966 г. – Международного билля о правах.

Скобби вполне справедливо указывает на печально известную «доктрину Брежнева», согласно которой отношения между социалистическими государствами строятся не на «мирном сосуществовании», а на «пролетарском интернационализме». Эта лицемерная политика оправдывала вторжения в Венгрию в 1956 г., в Чехословакию в 1968 г. и в Афганистан в 1980 г.57 Но, что любопытно, он ничего не говорит о применении «права народов на самоопределение» в ходе советской поддержки национально-освободительной борьбы на протяжении трех десятилетий после Второй мировой войны.

Поэтому в следующем разделе этой главы я анализирую истоки советской доктрины права наций на самоопределение. Следует отметить, что в русском языке, как и во многих других, слова «нация» и «народ» практически синонимичны.

БОЛЬШЕВИКИ И САМООПРЕДЕЛЕНИЕ. БОЛЬШЕВИЗМ ПРОТИВ АВСТРОМАРКСИЗМА

Большевистская, а затем советская доктрина права наций на самоопределение берет свое начало в бескомпромиссной предвоенной борьбе между Лениным, Сталиным и Троцким (и ортодоксальными марксистами во главе с Карлом Каутским), с одной стороны, и австромарксистскими теоретиками, такими как Карл Реннер и Отто Бауэр, с другой58.

Австромарксистские идеи относительно экстерриториальной персональной автономии, разработанные как возможное противоядие от распада многонациональной Австро-Венгерской империи, нашли готовую аудиторию среди евреев Российской империи. У евреев не было никакой «исторической» или «объединенной» территории. Еврейский Бунд (Algemeyner Yidisher Arbeter Bund in Lite, Poyln un Rusland) был основан в Вильне (ныне Вильнюс, столица Литвы) в 1897 г. как еврейская политическая партия, придерживающаяся как социал-демократической идеологии, так и культурного идишизма и еврейского национального автономизма59. На I съезде Российской социал-демократической рабочей партии в 1898 г. было принято решение, что Бунд «входит в партию как автономная организация, самостоятельная лишь в вопросах, касающихся специально еврейского пролетариата»60. С самого начала он находился под влиянием идей Реннера и Бауэра, хотя модель Реннера не допускала диаспор или рассеянных меньшинств61. Как отмечает Ив Плассеро:

Поэтому руководители Бунда и Социалистической еврейской рабочей партии взяли на себя задачу адаптировать идеи Реннера к контексту, в котором находились говорящие на идише евреи Центральной и Восточной Европы… Руководители бундовцев предложили, чтобы Россия, подобно Австро-Венгерской империи, стала федерацией автономных народов62.

Владимир Ильич Ульянов (Ленин), возглавивший большевиков после раскола РСДРП в 1903 г., был ярым противником Бунда и австромарксистского подхода. В октябре 1903 г. он опубликовал статью «Положение Бунда в партии». Особенно критично он относился к идее Бунда о еврейской нации. Он утверждал, что, «к сожалению только, эта сионистская идея – совершенно ложная и реакционная по своей сущности. „Евреи перестали существовать как нация, немыслимая без определенной территории“,– говорит один из самых выдающихся марксистских теоретиков, Карл Каутский»63. Ленин в этом вопросе был полностью согласен с Каутским.

Ленин, таким образом, принял ортодоксальное «научное» определение понятия «национальность» Каутского с двумя основными критериями: язык и территория64. И Ленин, и Каутский были за ассимиляцию евреев.

На большевистской конференции РСДРП(б) в январе 1912 г. еврейский Бунд объявил, что он придерживается австромарксистских теорий персональной или экстерриториальной национально-культурной автономии. Поэтому на августовской конференции РСДРП(б) он принял резолюцию «О национально-культурной автономии», включенную в программу Бунда65.

Ответ Ленина был бескомпромиссным. В 1913 г. в своем Проекте платформы к IV съезду социал-демократии Латышского края он осудил «буржуазную фальшь» лозунга «национально-культурной автономии». Он утверждал, что в России «только бундовцы, вместе со всеми буржуазными еврейскими партиями, защищали до сих пор» эту теорию66. Позже в том же году он посвятил этому вопросу отдельную статью «О „культурно-национальной автономии“» и вновь осудил этот план как «невозможный»:

Достаточно представить себе ясно сущность программы «культурно-национальной автономии», чтобы ответить на этот вопрос без колебаний, – безусловно недопустимо.

Пока разные нации живут в одном государстве, их связывают миллионы и миллиарды нитей экономического, правового и бытового характера. Как же можно вырвать школьное дело из этих связей? Можно ли его «изъять из ведения» государства, как гласит классическая, по рельефному подчеркиванию бессмыслицы, бундовская формулировка?67

Ленин особенно высмеивал обращение к австрийскому опыту:

Почему для образца надо брать самую отсталую из национально-пестрых стран? Почему не самую передовую? Ведь это прием, похожий на прием плохих русских либералов, т. е. кадетов, которые образцов для конституции ищут более всего в отсталых странах, Пруссии, Австрии, а не в передовых, не во Франции, Швейцарии, Америке!68

«НАУЧНЫЙ» ВКЛАД СТАЛИНА

Также в начале 1913 г. И. В. Сталин, по указанию Ленина, опубликовал свою единственную значительную теоретическую работу «Марксизм и национальный вопрос». В статье, задуманной прежде всего как ответ Бунду, целая глава была посвящена «культурно-национальной автономии». Сталин попытался сформулировать собственное определение нации:

Нация есть исторически сложившаяся, устойчивая общность людей, возникшая на базе общности языка, территории, экономической жизни и психического склада, проявляющегося в общности культуры69.

Любопытно заметить, что сталинское определение нации не так далеко от современной ортодоксии. Энтони Д. Смит определяет этническую общность (ethnie) так:

носящая определенное имя группа людей с общими родовыми мифами и общей исторической памятью, элементами общей культуры, связанных с определенной исторической территорией и обладающих некоторой степенью солидарности, по меньшей мере среди элит70.

Обратите внимание на важность связи с территорией. Опять же, он определяет современную нацию в идеально-типичных терминах как «носящую определенное имя совокупность людей с общей исторической территорией, общими мифами и исторической памятью, массовой, народной культурой, общей экономикой, общими правами и обязанностями для всех ее членов». Джон Хатчинсон также пишет, что «нации отличаются, кроме того, приверженностью правам гражданства, обладанием высокой письменной культурой, общностью территории и единой экономикой»71.

Все они согласны с важностью территории.

Следующим шагом Сталина была критика Реннера и Бауэра с опорой на эту важность территории: «Точка зрения Бауэра, отождествляющая нацию с национальным характером, отрывает нацию от почвы и превращает ее в какую-то незримую, самодовлеющую силу»72. Вот как отвечает на это Сталин: «Несомненно, что а) культурно-национальная автономия предполагает целость государства национальностей, самоопределение же выходит из рамок такой целости; б) самоопределение передает нации всю полноту прав, национальная же автономия – только „культурные“ права»73. И далее он предупреждает: «Культурно-национальная автономия Шпрингера и Бауэра есть утонченный вид национализма»74.

БОЛЬШЕВИСТСКИЕ КОРНИ ПРАВА НА САМООПРЕДЕЛЕНИЕ

Используя свое определение и критику к национальному вопросу в России, Сталин начал с утверждения, что «право самоопределения [есть] необходимый пункт в решении национального вопроса»75. По его мнению, национальная автономия не могла решить проблему в случае «определившихся единиц»76, таких как Польша, Литва, Украина, Кавказ и т. п., а единственным верным решением была областная автономия для определенного населения, занимающего определенную территорию. Национальным меньшинствам каждой такой территории не стоит опасаться подобного решения: «Дайте стране полный демократизм, – и опасения потеряют всякую почву»77. Это предполагало бы национальное равноправие во всех формах – свободу совести, свободу передвижения, языков, школ и т. д.

В декабре 1913 г. Ленин сам стал писать по проблеме «прав наций на самоопределение». В короткой полемической заметке по вопросу о независимости Украины он настаивал на «свободе отделения», «праве отделения»78, хотя и признавал, что, «разумеется, право на самоопределение одно дело, а целесообразность самоопределения, отделения той или иной нации в том или ином случае – другое дело»79. Позже в том же месяце он снова провозгласил: «Демократ не мог бы оставаться демократом (мы уже не говорим о пролетарской демократии), не проповедуя систематически именно великорусским массам, именно на русском языке, „самоопределения“ наций в политическом, а не в „культурном“ смысле»80. Последнее, по его словам, означает только свободу языков81.

В апреле – июне 1914 г. Ленин опубликовал собственную значительную работу по этому вопросу, направленную против Розы Люксембург, выступившей против раскола царской империи, «О праве наций на самоопределение». В первой главе он настаивал, что «неправильно было бы под правом на самоопределение понимать что-либо иное кроме права на отдельное государственное существование»82. Кроме того, «национальное государство есть правило и „норма“ капитализма, пестрое в национальном отношении государство – отсталость или исключение. С точки зрения национальных отношений наилучшие условия для развития капитализма представляет, несомненно, национальное государство»83.

Его понимание исторического значения этого требования очень важно для этой главы:

В Западной, континентальной, Европе эпоха буржуазно-демократических революций охватывает довольно определенный промежуток времени, примерно с 1789 по 1871 год. Как раз эта эпоха была эпохой национальных движений и создания национальных государств. По окончании этой эпохи Западная Европа превратилась в сложившуюся систему буржуазных государств, по общему правилу при этом национально-единых государств. Поэтому теперь искать права самоопределения в программах западноевропейских социалистов значит не понимать азбуки марксизма.

В Восточной Европе и в Азии эпоха буржуазно-демократических революций только началась в 1905 году. Революции в России, Персии, Турции, Китае, войны на Балканах – вот цепь мировых событий нашей эпохи нашего «востока». И в этой цепи событий только слепой может не видеть пробуждения целого ряда буржуазно-демократических национальных движений, стремлений к созданию национально-независимых и национально-единых государств. Именно потому и только потому, что Россия вместе с соседними странами переживает эту эпоху, нам нужен пункт о праве наций на самоопределение в нашей программе84.

Таким образом, ленинская концепция самоопределения в 1914 г. была полностью и с необходимостью актуальна не только для царской империи, но также и для европейских колониальных империй. Он сформулировал это позже, в 1915 г., в полемике с товарищем-революционером Карлом Радеком:

Мы требуем свободы самоопределения, т. е., независимости, т. е., свободы отделения угнетенных наций не потому, чтобы мы мечтали о хозяйственном раздроблении или об идеале мелких государств, а, наоборот, потому, что мы хотим крупных государств и сближения, даже слияния, наций, но на истинно демократической, истинно интернационалистской базе, немыслимой без свободы отделения. Как Маркс в 1869 г. требовал отделения Ирландии не для дробления, а для дальнейшего свободного союза Ирландии с Англией, не из «справедливости к Ирландии», а ради интереса революционной борьбы английского пролетариата, так и мы считаем отказ социалистов России от требования свободы самоопределения наций, в указанном нами смысле, прямой изменой демократии, интернационализму и социализму85.

Наконец, в 1916 г., в объемной статье «Итоги дискуссии о самоопределении» Ленин писал относительно колоний:

В наших тезисах сказано, что требование немедленного освобождения колоний так же «неосуществимо» (т. е. неосуществимо без ряда революций и не прочно без социализма) при капитализме, как и самоопределение наций, выбор чиновников народом, демократическая республика и пр., – а с другой стороны, что требование освобождения колоний есть не что иное, как «признание самоопределения наций»86.

Поэтому совершенно ясно, что ленинская концепция самоопределения не имела ничего общего с предложенной президентом США Вудро Вильсоном после Первой мировой войны. Следует напомнить, что типичные тексты по международному праву ссылаются только на Вильсона как родоначальника этой концепции. Для Вильсона самоопределение относилось – исключительно – к бывшим Османской, Австро-Венгерской и Российской империям. Британской, Бельгийской, Французской, Голландской, Испанской и Португальской ничто не угрожало. Интересы США в Пуэрто-Рико и на Филиппинах также были неприкосновенны. Подход Ленина, в свою очередь, был последовательным и революционным.

РЕАЛИЗАЦИЯ САМООПРЕДЕЛЕНИЯ

Я хочу еще раз подчеркнуть, что для Ленина по меньшей мере самоопределение было не просто лозунгом, а принципом, который после большевистской революции он использовал на практике и который имел непосредственное влияние в рамках бывшей Российской империи. Согласно книге Игоря Блищенко (1930–2000), одного из лучших советских ученых по международному праву87, опубликованной по иронии судьбы в 1968 г., в год, когда СССР подавил «Пражскую весну», ленинский Декрет о мире от 26 октября 1917 г. впервые расширил принцип права на самоопределение на все народы, тем самым отбросив империалистическое различие между «цивилизованными» и «нецивилизованными» нациями88. Фактически декрет провозглашал:

Под аннексией или захватом чужих земель Правительство понимает сообразно правовому сознанию демократии вообще и трудящихся классов в особенности всякое присоединение к большому или сильному государству малой или слабой народности без точно, ясно и добровольно выраженного согласия и желания этой народности, независимо от того, когда это насильственное присоединение совершено, независимо также от того, насколько развитой или отсталой является насильственно присоединяемая или насильственно удерживаемая в границах данного государства нация. Независимо, наконец, от того, в Европе или в далеких заокеанских странах эта нация живет.

Если какая бы то ни было нация удерживается в границах данного государства насилием, если ей, вопреки выраженному с ее стороны желанию – все равно, выражено ли это желание в печати, в народных собраниях, в решениях партий или возмущениях и восстаниях против национального гнета – не предоставляется права свободным голосованием, при полном выводе войска присоединяющей или вообще более сильной нации, решить без малейшего принуждения вопрос о формах государственного существования этой нации, то присоединение ее является аннексией, т. е. захватом и насилием89.

Затем в своей статье Блищенко отвечал ряду западных ученых, которые утверждали, что декрет был совершенно лицемерен, во-первых, не имея никакого отношения к народам СССР и, во-вторых, в силу своего применения только к Финляндии в бывшей царской империи. Он указал на существенную автономию (исключалось лишь право отделения), которой пользовались союзные и автономные республики в СССР в соответствии с 17‐й статьей Конституции. Что еще важнее, он подчеркнул, в какой степени этот принцип действительно был реализован Лениным в первые годы существования СССР. Что он не указал – и это неудивительно в 1968 г., – что одна из самых ожесточенных стычек Ленина со Сталиным касалась независимости Грузии90.

В гораздо более позднем тексте91 Блищенко показал, что раннее советское правительство было абсолютно последовательно в реализации самоопределения. 4 (17) декабря 1917 г. советское правительство признало право на самоопределение Украины. В ответ на запрос финского правительства Совет народных комиссаров 18 (31) декабря 1917 г. принял решение обратиться в Центральный исполнительный комитет с предложением признать независимость Финляндии. В действительности именно белые, стремясь восстановить империю, выступали против независимости Финляндии. В соответствии с декретом от 29 декабря 1917 г. (11 января 1918 г.) было признано право на самоопределение народа «Турецкой Армении». В ответ на запрос правительства Советской Эстляндии Ленин 7 декабря 1918 г. подписал декрет о признании независимости Эстонии, Латвии и Литвы.

5 февраля 1919 г. президиум Всероссийского центрального исполнительного комитета самым решительным образом заявил, что при осуществлении принципа самоопределения вопрос должен решаться самой самоопределяющейся нацией, самим народом. Диктатура пролетариата не была условием для самоопределения, который равным образом относился и к буржуазным движениям за независимость. Так, например, советское правительство признало республики Бухары и Хорезма, которые не были социалистическими.

Это был крайне важный исторический контекст, в котором Евгений Пашуканис стал признанным теоретиком и лидером марксистской теории права и международного права.

ПОДЛИННОЕ ЗНАЧЕНИЕ ЕВГЕНИЯ ПАШУКАНИСА. ИСТОРИЯ ПАШУКАНИСА

Пашуканис родился на территории нынешней Литвы в 1891 г. и был ликвидирован в 1937 г., будучи осужденным как член «банды вредителей» и «троцкистско-бухаринский фашистский агент»92. Он был учеником юриста-теоретика латышского происхождения Петра Стучки, который был старше его на 25 лет (Стучка родился в 1865 г. и умер в 1932 г. по естественным причинами, что необычно для тех времен)93. Крис Артур охарактеризовал его «важный вклад в материалистическую критику правовых форм» как «по сей день наиболее значительную марксистскую работу по этому вопросу»94. Не могу не согласиться. В то же время я хотел бы показать, что парадоксальные эффекты советской практики (в противоположность позитивистской теории, которая пропагандировалась) сыграли ключевую роль в разработке и реализации одного из важнейших принципов международного права, права народов на самоопределение.

С 1925 до 1936 г. Пашуканис был ведущим теоретиком права в СССР, признанным таковым не кем иным, как самим Стучкой, написавшим, что «Общая теория права и марксизм» – «в высшей степени ценный вклад в нашу марксистскую теоретическую литературу по праву и непосредственно дополняет мою работу, обеспечивающую лишь неполную и во многом несовершенную общую доктрину права»95. Это был период «страстных юридических дебатов», хорошо проанализированный Майклом Хэдом96.

Пашуканис был директором Института советского строительства и права Коммунистической академии и фактически руководителем юридических исследований и юридического образования в масштабах всей страны. В юридическом образовании он произвел значительные изменения, в частности полностью исключив из учебного плана дисциплины гражданского права, сделав акцент на изучении экономики и экономического управления97. Учившийся у него Джон Хазард (1909–1995)98 вспоминал еще об одной стороне его характера: в этом институте ситуация, когда он «разрабатывал теорию, которая считалась непогрешимой, а те, кто отклонялся от линии Пашуканиса, наказывались, как Коровин, или лишались преподавательских должностей, продвижения по службе и повышения заработка, была новинкой для меня»99. Несмотря на вероятное лицемерие Хазарда, уроженца американского академического сообщества, кажется, так и было.

Эдвин Гарлан, в 1954 г., во время холодной войны, писавший для американской аудитории, выделил два вывода, к которым пришел Пашуканис на основе своего анализа основных правовых категорий. Первый:

Только буржуазно-капиталистическое общество создает все необходимые условия для того, чтобы юридический элемент социальных отношений достиг полной определенности100.

И второй:

Отмирание категорий… буржуазного права отнюдь не означает замены их новыми категориями пролетарского права, так же как отмирание категории стоимости, капитала, прибыли и т. д. при переходе к развернутому социализму не будет означать появления новых пролетарских категорий стоимости, капитала, ренты и т. д. Отмирание категорий буржуазного права в этих условиях будет означать отмирание права вообще, т. е. постепенное исчезновение юридического момента в отношениях людей101.

Как отмечает Гарлан, из этих положений следует, что переходный период диктатуры пролетариата должен был принять форму буржуазного права. Таким образом, задача переходного права состояла в самоуничтожении посредством быстрого движения к политическому управлению (техническому) в противоположность гражданскому и уголовному праву102.

ВОЗРОЖДЕНИЕ ПАШУКАНИСА: ЧАЙНА МЬЕВИЛЬ

Чайна Мьевиль, с его переработкой «товарно-формальной теории международного права»103, предпринимает самую серьезную и изощренную за последние годы попытку развития марксистского подхода к международному праву104. Последнее предложение его сильной книги действительно обобщает все его выводы: «Мир вокруг нас, хаотический и кровавый, есть верховенство права»105. Международное право и права человека, по его мнению, в лучшем случае – средство отвлечь внимание, а в худшем – мощное оружие в руках врага. Как Мьевиль указывает во введении к книге «При столкновении двух равных прав», он во многом опирается на Пашуканиса, который был одним из самых серьезных марксистских теоретиков права в СССР и во всем мире. Мьевиль анализирует и объясняет его аргументацию в главе 3 и стремится посредством «имманентного переформулирования» ответить ряду критиков Пашуканиса106.

Чайна Мьевиль выявляет характерную для критических правовых исследований и прочих теорий международного права так называемого нового течения «имплицитную теорию социального мира, идеалистический конструктивизм»107, в которых международное право иногда изображается как унаследованный от прошлого «ограничивающий миф» или где структуры повседневности, такие как международное право, считаются «наносными идеями». По мнению Мьевиля, это ставит в привилегированное положение «(да еще какое!) абстрактные концепции по отношению к конкретно-историческому контексту, в котором распространяются определенные идеи». Мьевиль решительно отстаивает «классическую» версию марксизма108. Так уж получилось, что я с ним согласен. Однако, как объясняет Мьевиль, Пашуканис утверждает, что логика товарной формы есть логика правовой формы. При товарном обмене, далее, «каждый товар должен быть частной собственностью его владельца, который можно свободно обменять на другой… Поэтому каждый участник обмена должен быть, во-первых, владельцем частной собственности и, во-вторых, формально равным другому участнику или участникам. Без этих условий происходящее не было бы товарным обменом. Правовая форма – это необходимая форма отношений между этими формально равными владельцами меновых ценностей»109. По Мьевилю, право призвано служить в качестве «определенной формы общественного регулирования… Эта форма – право, которое отличается абстрактностью, которое основано на равенстве своих субъектов и которое обладает всепроникающим характером при капитализме»110. Мьевиль с одобрением ссылается на мысль Пашуканиса, «что частное, а не публичное, право является „первичным правовым слоем“. Остальная часть юридической надстройки может рассматриваться как по существу производная от него»111.

На самом деле Пашуканис говорит куда больше, его рассуждение звучит следующим образом:

Но в то время как цивилистика, имеющая дело с основным первичным правовым слоем, широко и уверенно пользуется понятием субъективных прав, в теории публичного права применение этого понятия порождает на каждом шагу недоразумения и противоречия. Поэтому система гражданского права отличается простотой, ясностью и законченностью, в то время как теории государственного права изобилуют натянутыми, искусственными, односторонними до уродливости построениями. Форма права с ее аспектом субъективной управомочности рождается в обществе, состоящем из обособленных носителей частных, эгоистических интересов112.

Очевидно, что Пашуканис был знаком с работой «К еврейскому вопросу» Маркса, и стоит сказать, только что процитированный фрагмент очень напоминает то, что Маркс говорил о «правах человека»:

Ни одно из так называемых прав человека не выходит за пределы эгоистического человека, человека как члена гражданского общества, т. е. как индивида, замкнувшегося в себя, в свой частный интерес и частный произвол и обособившегося от общественного целого113.

В следующем же абзаце Маркс с иронией недоумевал от загадочности того, что во французских Декларациях 1791 и 1793 гг., «наконец, не человек как citoyen, а человек как bourgeois считается собственно человеком и настоящим человеком»114.

ОГРАНИЧЕНИЯ ПАШУКАНИСА

Я тоже большой поклонник ранних работ Пашуканиса. Однако я сильно сомневаюсь, что его работа по товарной теории права действительно может служить основой для новой теории международного права. Сам Мьевиль в нескольких местах признает ограниченность и противоречивость Пашуканиса. Вот несколько важных возражений.

Во-первых, теория Пашуканиса явным образом говорит, что что до развития товарной формы, которая появилась только с развитием капитализма, права в том виде, в каком он его определяет, не существовало. Это стоит признать либо ошибкой, либо порочным кругом, определением, зависящим от самого себя. Мьевиль не пренебрегает этой проблемой и убедительно критикует Пашуканиса за «устранение» различия между логическим движением от простого к капиталистическому товарному обмену и историческим движением от товарного обмена в докапиталистических обществах к таковому непосредственно при капитализме115. Мьевилю приходится заявить: «История развития правовой формы может быть развита при помощи теории Пашуканиса»116. Крис Артур предлагает другую точку зрения на эту проблему в своем «Введении»:

Трудность, возникающая с марксистской точки зрения, состоит в том, что буржуазный режим есть режим товарного производства, принявшего всеобщий характер; то есть он рассматривает рабочую силу как товар и выкачивает из наемных работников прибавочный труд. Однако Пашуканис говорит о товарообмене, не учитывая различные формы производства, которые могут существовать…117

Иначе говоря, Пашуканис не учел всей докапиталистической истории человечества.

Во-вторых, как мне представляется, Мьевиль проявляет недостаточное внимание к критическим замечаниям Боба Файна, которые затрагивают ключевой момент этого возрождения Пашуканиса. Начнем с того, что, как отмечает Файн, «в то время как Маркс выводил право из отношений товарного производства, Пашуканис выводил его из товарного обмена»118. Это, по словам Файна, приводит Пашуканиса к явно ошибочному выводу:

Вместо того чтобы рассматривать и содержание, и формы права как определяемые и изменяющиеся с развитием производственных отношений, Пашуканис отделил право от его содержания и свел совершенно разные формы права, выражающие качественно различные общественные отношения, к единственной, статичной и иллюзорной «правовой форме»119.

А всякая «правовая форма» должна быть буржуазна. Как объясняет Файн, это привело Пашуканиса в 1924 г. к заключению, что Советский Союз времен новой экономической политики (НЭП) еще не готов к отмене права и что, так как право всегда буржуазно, пролетарского права не может быть. Более того, сама логика позиции Пашуканиса обязывала его видеть переход от капитализма к социализму просто как замену товарного обмена плановым производством, то есть замену буржуазных (правовых) форм социалистическими (техническими формами)120. Таким образом, как отмечает Файн, в 1929 г. он принял точку зрения Сталина, что коммунизм достигается через первый пятилетний план121. Мьевиль читал Файна122, но, кажется, совершенно упустил суть его критики.

В-третьих, воспроизведение и анализ Мьевилем короткой статьи Пашуканиса о международном праве123 от 1925 г. не учитывает не только интеллектуального пути Пашуканиса вплоть до его смерти от рук Сталина в 1937 г., но, что еще более важно, того образа, каким этот путь уже был определен ранним приспособлением Пашуканиса к советскому техницизму. Действительно, эта статья вошла в трехтомную «Энциклопедию государства и права», выпущенную по инициативе и под редакцией Стучки. Работа Пашуканиса полностью соответствовала общей линии и политике Стучки. Но причины этого уходили куда глубже обычного стремления к подчинению, которое в любом случае было не в характере Пашуканиса. Как объясняет Файн, «Пашуканис не только перевернул отношения между правом и бюрократией, сформулированные Марксом, он потерял из виду демократический характер критики Марксом государства, согласно которой его отмирание должно было быть результатом его все более радикальной демократизации»124.

ОФИЦИАЛЬНЫЙ ПУТЬ ПАШУКАНИСА

Пашуканис был убежденным сторонником режима – скорее по своим взглядам, нежели под каким-то давлением. Так что к 1932 г. Пашуканис, к тому времени главный редактор официального юридического журнала «Советское государство», смог воздать хвалу письму Сталина «О некоторых вопросах истории большевизма»125. Основная работа Пашуканиса по международному праву, «Очерки по международному праву», появилась в 1935 г.126 А через два года он был мертв, после того как «Правда» сообщила 20 января 1937 г., что он признан врагом народа, – всего через два месяца после того, как был назначен режимом руководить пересмотром всей системы кодексов советского права. Анализ Майкла Хэда позволяет дать критическую оценку наследия Пашуканиса:

Он предложил глубокое понимание экономических корней правовой формы, хотя и продемонстрировал ряд фундаментальных заблуждений относительно марксистской экономики. Однако он был слабее в вопросах идеологической и репрессивной роли права и государственного аппарата. А ключевые аспекты его теории служили интересам нарождающейся сталинистской бюрократии, к которой он присоединялся против левой оппозиции127.

Действительно, исследователи вроде Кристины Сипноуич, представляющей Пашуканиса ортодоксальным марксистом, связывая «Маркса и Пашуканиса»128, и Ронни Уоррингтона129, вслед за американским ученым Робертом Шарлетом считавшего Пашуканиса ортодоксальным «старым большевиком»130, упускают из виду, до какой степени теории Пашуканиса неумолимо вели его к поддержке сталинской политики.

Как я покажу ниже, Пашуканис также полностью упустил революционный контекст в своем анализе международного права. Более того, его осуждение в 1937 г. и после смерти, в течение всего сталинского периода, было основано на утверждении, что он не указал, что «международное право должно быть определено как классовое право в терминах настолько простых и выразительных, чтобы не допустить никакого недопонимания»131.

По словам американского исследователя Хазарда, советская ортодоксия предполагала, что советский читатель способен найти «простое доказательство утверждения теоретика, что внешняя политика формируется в соответствии с требованиями межклассовой борьбы, а международное право как инструмент этой политики является не более чем отражением классовых конфликтов, требующих определенного решения»132.

В отличие от Коровина, который полагал, что изменение формы должно было следовать за изменением сущности, так что Советский Союз принес с собой новую форму международного права, «международное право переходного периода», Пашуканис выступал за сохранение старых форм, включая дипломатический иммунитет, обмен представителями и обычное право договоров, не в последнюю очередь потому, что они давали Советскому Союзу значительную защиту.

Пашуканис резко осудил доктрину Коровина:

Совершенно неправы исследователи типа Коровина, которые утверждают, что «советское правительство признает только договорное международное право и отвергает обычай. Стремление навязать советскому правительству доктрину, которой оно нигде не высказывало, продиктовано явным стремлением лишить Советское государство тех прав, которые не нуждаются ни в каком договорном оформлении и вытекают из самого факта нормальных дипломатических отношений»133.

Пашуканис же подвергся особенной критике за то, что назвал принцип rebus sic stantibus «здоровым»134.

Большая часть экземпляров «Очерков» была уничтожена после его осуждения в 1937 г., но в этой своей кульминационной работе он заявил, что любая попытка определить «природу современного международного права» была схоластикой135. По его мнению, такие попытки были результатом сохраняющегося влияния буржуазно-юридической методологии, которая, как он говорил, опиралась на отождествление права с самостоятельной сущностью, развивающейся по собственным внутренним законам. Для него в 1935 г. международное право было средством формулирования и закрепления в обычаях и договорах различных политических и экономических межгосударственных отношений, и СССР мог использовать международное право для продвижения советских интересов в борьбе с капиталистическими государствами. Он не видел оснований полагать, что, используя эти принципы международного права в своих целях, СССР компрометирует собственные принципы в мире, в котором большинство государств были капиталистическими. Для Пашуканиса не было никакого смысла пытаться определить, является ли международное право «буржуазным» или «социалистическим»; подобное рассуждение было бы «схоластикой»136.

Такой подход к международному праву настолько далек от теории «товарной формы», насколько это возможно. Это крайне позитивистский подход, в точности такой, как это описано в «стандартном жанре», о котором я упоминал выше. Для Пашуканиса международное право состоит исключительно из заключенных государствами договоров и такого обычного права, которое принимает каждое государство.

Не следует удивляться, что теоретическая позиция Пашуканиса изменилась между 1925 и 1935 гг. Полностью изменился контекст. В статье 1925 г., написанной, когда мир оказался разделенным на два лагеря, капитализма и власти рабочих, а бóльшая часть планеты несла бремя колониализма, Пашуканис совершенно верно замечал: «Исторические примеры, приводимые в любом учебнике М. п., говорят яснее слов, что современное М. п. является юридической формой борьбы капиталистических государств между собой за господство над остальным миром…»137 В учебнике 1935 г. он говорил, что международное право, осуществляемое между капиталистическими государствами, – одна из форм, при помощи которых империалистические государства продолжают борьбу между собой за территории и сверхприбыли138. Он также объявил, что международное право впервые появилось с самым ранним классовым обществом, то есть с развитием рабовладельческого государства, выросшего из примитивной племенной организации, когда разделение труда и принятие концепции частной собственности расслоили общество на классы139.

Вышинский, Немезида Пашуканиса – и теоретический преемник Стучки, – смотрел на это диаметрально противоположным образом:

Только тот, кто сознательно фальсифицирует историю и действительность, может ощущать в капиталистическом обществе высшую кульминационную точку развития права. …Только в социалистическом обществе право приобретает устойчивое основание для своего развития… Что касается научной разработки каких-либо конкретных проблем, основным и решающим должно быть стремление обеспечить развитие и укрепление советского закона до наивысшей степени140.

Действительно, учебник Пашуканиса 1935 г. абсолютно стандартен и по своей организации, и по стилю изложения. Исключение представляет глава III, «Исторический очерк международной политики и международного права»141, в которой дается, с рядом ссылок на товарища Сталина и «тезисом о победе социализма в отдельной стране», строгое фактологическое изложение истории международного права и политики с древних времен до «международных отношений в период развала капиталистической стабилизации и борьбы СССР за мир», основное внимание в котором уделяется Октябрьской революции 1917 г. и периоду после Первой мировой войны.

Концепция Пашуканиса 1925–1927 гг., согласно которой «действительным историческим содержанием международного права… является борьба между капиталистическими государствами»142, быстро уступила место «социализму в одной стране» и «мирному сосуществованию». Как в 1938 г. заметил Хазард, «на протяжении любой будущей дискуссии (советский) автор должен постоянно делать акцент на борьбе за мир, которую ведет СССР, и показывать, что эта борьба зиждется на святости договоров и соблюдении международных обязательств»143. Политический контекст этого нового подхода состоял в том, что СССР допустили до членства в Лиге Наций 18 сентября 1934 г. и до его агрессии против Финляндии в декабре 1939 г. он был главным поборником Лиги и «коллективной безопасности»144.

Через год договор Молотова – Риббентропа, а затем нападение Гитлера на Советский Союз положат конец таким политическим и академическим императивам.

В сложившейся ситуации Пашуканис никак не мог предсказать абсолютно противоречивые события, последовавшие за Второй мировой войной, в особенности создание и трансформацию Организации Объединенных Наций, участие в заключении международных договоров огромного числа стран, а в некоторых случаях – всех государств, и превращение политических принципов, таких как самоопределение, в фундаментальные принципы – законные права – международного права. Но на самом деле этому препятствовала его собственная теоретическая позиция. E. A. Коровин уже в 1923 г. сделал особый акцент на «суверенитете как национальном самоопределении», «правовых формах самоопределения», «буржуазном самоопределении и методе „балканизации“»145. Коровин в гораздо большей степени был большевиком – ленинцем – нежели Пашуканис.

ПОЧЕМУ ПАШУКАНИС УПУСТИЛ ЗНАЧЕНИЕ САМООПРЕДЕЛЕНИЯ?

По этому вопросу, ключевому для аргумента данной главы, работа Пашуканиса содержит лакуну. Он лишь однажды ссылается на «право наций на самоопределение», хотя оно было ядром ленинского подхода к международной политике в период сразу после 1917 г. Фактическое изложение «империалистической узурпации» рассматривается только в связи с работой Ленина об «империализме как высшей стадии капитализма». В соответствии с подходом Пашуканиса 1935 года «основной факт мировой истории» после Октябрьской революции – «борьба двух систем»: капитализма и социализма, построенного в СССР. Важнейшая особенность «Декрета о мире» от 8 ноября 1917 г. – отказ от тайных договоров. В связи с чем Пашуканис писал следующее: «Декларация прав народов России объявила право всех народов на самоопределение вплоть до отделения и образования независимого государства»146. Пашуканис ничего не сказал о том значении, которое это может иметь для империалистической и колониальной системы.

Пашуканис отметил создание нескольких новых государств на руинах Австро-Венгерской и Османской империй и наличие в большинстве из них значительных национальных меньшинств – но он ни словом не обмолвился о самоопределении. Это же относится и к его рассмотрению признания СССР и заключения договоров с Эстонией (2 февраля 1920 г.), Литвой (12 июля 1920 г.), Латвией (11 августа 1920 г.) и Финляндией (14 октября 1920 г.)147. Весь анализ сосредоточен на СССР и его интересах. Так, Пашуканис пояснял, что «симпатии угнетенных народов колоний к Советскому Союзу вызвали гнев империалистов»148. Советский Союз, в свою очередь, «руководствовался интересами поддержки рабочих в этих странах и во всем мире»149.

Пашуканису было совершенно ясно, что многие двусторонние договоры, заключенные СССР, начиная с 1932 г., когда Гитлер пришел к власти, не были направлены против какого-либо третьего государства, а основывались на политике поддержки мирных отношений со всеми государствами «и охраны нашего социалистического строительства от угроз интервенции»150. Так, кульминацией усилий советской дипломатии к 1935 г. было приглашение СССР, полученное 15 сентября 1934 г. от 34 государств, присоединиться к Лиге Наций и его вступление 18 сентября 1934 г., при том что только три государства выступили против и семь воздержались151. По мнению Пашуканиса, «блестящий успех» советской внешней политики был обоснован внутренней политикой усиления диктатуры пролетариата и построения бесклассового социалистического общества. «Тезис о возможности победы социализма в одной стране» имел определяющее значение для решения внешнеполитических задач. Перечень принципов включает, помимо разрыва с политикой царского и Временного правительств, выход из войн, предложение мира всем враждующим странам, публикацию и денонсацию всех тайных договоров, отмену долгов, «завоевание доверия и симпатий пролетариата и угнетенных народов всего мира, провозглашение принципа самоопределения наций и братской солидарности пролетариата и колониальных народов всего мира»152.

Пашуканис был неспособен признать значение самоопределения для международного права. С моей точки зрения, это было не просто результатом ограничений, заданных эпохой, в которую он жил, или необходимости приспосабливаться к идеологии Сталина, а прямым следствием его собственной теоретической позиции, выработанной в начале 1920‐х. Мьевиль, естественно, заметил обозначенные тенденции, в особенности тот факт, что Устав ООН объявил «равные права и самоопределение народов»153. Однако, хотя он и признает, что борьба за деколонизацию после Второй мировой войны представляет собой радикальную перемену в международном праве по вопросам колонизации, он полагает, что по содержанию это было простым продолжением универсализирующей тенденции, получившим такую форму. Под этим он подразумевает, что логика международного права есть и была «универсализирующей», или, иными словами, империалистической. Ориентируясь на изданную в 1994 г. «Эпоху крайностей» Эрика Хобсбаума, Мьевиль обращает внимание на тот факт, что волны антиколониальной борьбы поднялись сперва в Азии, затем в Северной Африке и на Ближнем Востоке и, наконец, в Тропической Африке. В это время Генеральная Ассамблея ООН, выросшая вдвое с момента основания организации, приняла Декларацию о предоставлении независимости колониальным странам и народам, обозначившую водораздел между двумя эпохами154.

Мьевиль упустил из виду ряд примечательных обстоятельств. Во-первых, как я уже упоминал, «самоопределение наций» было принципиальной позицией, тщательно разрабатываемой В. И. Лениным перед Первой мировой войной и примененной им для решения проблем бывшей Российской империи после Первой мировой войны. Во-вторых, этот принцип был проклятием для западных империалистических держав, которые были удовлетворены распадом Российской, Австро-Венгерской и Османской империй на новые государства. Самоопределение, ограниченное этими случаями, было вполне приемлемо для главных империалистических держав. В-третьих, в Уставе ООН провозглашаются принципы, в том числе и принцип самоопределения, но в нем не провозглашается соответствующее право. Это было победой западных союзников над СССР и его партнерами. В-четвертых, примечательно, что только в контексте побед национально-освободительных движений принцип самоопределения стал правом в системе международного права.

В общем, и Пашуканис, и Мьевиль, видимо, проглядели значение принципа, а затем и права самоопределения. Концентрация Пашуканиса на товарной форме и его упорство в том, что право становится правом только в условиях капитализма, ослепили его в отношении значения для международного права политических событий, в гуще которых он жил и работал. Это вполне могло быть следствием точки зрения, которую определяли его время и положение. Но куда в большей степени это было неизбежным следствием его собственной теоретической позиции.

СССР И САМООПРЕДЕЛЕНИЕ ПОСЛЕ ВТОРОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ. ДЕКОЛОНИЗАЦИЯ

Блищенко в 1968 г. торжествовал по поводу распада колониальной системы империализма и широких национально-освободительных движений в Азии, Африке и Латинской Америке после Второй мировой войны, наполнивших право народов на самоопределение новой силой. Он утверждал, и не безосновательно, что СССР сделал все, чтобы обеспечить превращение этого права в один из фундаментальных принципов современных международных отношений. Отчасти это было связано с работой советской делегации на разработавшей Устав ООН Сан-Францисской конференции155, в результате которой156 в статье 1.2 Устава говорится об «уважении принципа равноправия и самоопределения народов».

Как замечает Морсинк157, в 1914 г. Ленин подсчитал, что более половины мирового населения живет в колониях, покрывающих три четверти территории Земли, – расчет, который в конце 1940‐х в целом все еще был верным. Ооновская Всеобщая декларация прав человека была разработана, как раз когда европейские империи начали распадаться. Два ключевых участника, Малик из Ливана и Ромуло из Филиппин, представляли страны, ставшие независимыми в 1946 г.; Сирия, Индия, Бирма и Пакистан получили независимость в 1947 г., а Цейлон – в 1948 г. Индия и Пакистан были активными участниками процесса разработки текста.

Андрей Жданов, фаворит Сталина, выступил с главной речью на учредительном собрании Коминформа158, в которой объявил, что мир разделен на два лагеря: «империалистический и антидемократический лагерь» во главе с Соединенными Штатами и «демократический и антиимпериалистический лагерь» во главе с СССР. Он утверждал, что имеет место «кризис колониальной системы» и «народы колоний не желают больше жить по-старому. Господствующие классы метрополии не могут больше по-старому управлять колониями»159. Кассезе рассказывает, что Думбартон-Окские предложения, основа Устава ООН, не содержали и упоминания самоопределения, но это положение было пересмотрено в конце апреля 1945 г., на Конференции ООН по международной организации в Сан-Франциско – по настоянию СССР160. Таким образом, был представлен проект, упоминающий «уважение принципа равноправия и самоопределения народов».

Как отметил Тункин в 1970 г., на Второй сессии Генеральной Ассамблеи ООН советская делегация предложила статью во Всеобщую декларацию прав человека, в которой говорилось: каждый народ и каждая нация имеют право на национальное самоопределение. Государство, несущее ответственность за администрацию самоопределяющихся территорий, включая колонии, должно обеспечить осуществление этого права, руководствуясь принципами и целями Организации Объединенных Наций в отношении народов таких территорий. Однако под давлением колониальных держав это предложение было отвергнуто, в результате чего принцип самоопределения не появился во Всеобщей декларации прав человека161.

Дмитрий Грушкин отмечает162, что одним из ключевых факторов к концу Второй мировой войны стало повышение роли СССР и появление целого блока государств, ориентировавшихся на него. После чего появилась биполярная система международных отношений, в которой можно было четко проследить противоположные интересы сторон. Кроме того, в ходе Второй мировой войны значительно выросла роль масс в политике: в войне приняло участие 110 миллионов человек из 72 государств. Это была война народов, а не правительств. Наконец, место Лиги Наций заняла глобальная межгосударственная организация, обладающая бóльшими ресурсами и более эффективными инструментами. ООН пыталась создать на новых принципах (права человека, самоопределение, суверенное равенство государств) мощную и эффективную международно-правовую систему. В принятых ООН документах идея самоопределения получила новую поддержку, хотя и вызвала ожесточенные споры. Тем не менее Советский Союз при поддержке социалистических стран и новых независимых государств Азии ратовал за предоставление фактически неограниченного права на самоопределение колониальным и зависимым странам и народам.

На X сессии Генеральной Ассамблеи ООН в 1955 г. противники включения в соглашения права на самоопределение настаивали, что в Уставе ООН говорится о «принципе», а не о «праве» народов на самоопределение, и что в различных документах этот принцип толкуется по-разному. Поскольку право на самоопределение является коллективным правом, продолжали они, было бы непоследовательно включать его в документ, устанавливающий права индивидов. Сторонники самоопределения отвечали: хотя право на самоопределение и является коллективным, но затрагивает каждого человека, и исключить его – сделать предпосылку к ограничению прав человека. Кроме того, государство, принимающее Устав ООН и признающее его, должно уважать «принцип самоопределения» и вытекающее из него «право». Последняя точка зрения восторжествовала, и новое право народов заняло свое место в общей статье 1 Международного пакта о гражданских и политических правах и Международного пакта об экономических, социальных и культурных правах163.

ПРАВО НА САМООПРЕДЕЛЕНИЕ В СИСТЕМЕ МЕЖДУНАРОДНОГО ПРАВА

Хизер Уилсон напоминает нам164, что принятие 17 новых независимых государств при открытии XV сессии Генеральной Ассамблеи оказало решающее воздействие на ООН. 23 сентября 1960 г. Советский Союз, воспользовавшись возможностью, представленной этим драматическим изменением, потребовал внести в повестку дня Декларацию о предоставлении независимости колониальным странам и народам165. Это был поистине переломный момент в развитии современного международного права.

Именно СССР представил на XV сессии Генеральной Ассамблеи ООН проект исторической Резолюции 1514 (XV) от 14 декабря 1960 г., Декларации о предоставлении независимости колониальным странам и народам. Эта историческая резолюция подняла целую волну реакции и протестов, но все же была принята. В этом документе отмечалась связь между правом народов на самоопределение и индивидуальными свободами. Вслед за Резолюцией 1514 (XV) последовала целая серия документов подобного типа: Резолюция 1803 (XVII) от 14 декабря 1962 г., «Неотъемлемый суверенитет над естественными ресурсами»; Резолюция 2105 (XX) от 20 декабря 1965 г., «Осуществление Декларации о предоставлении независимости колониальным странам и народам» – Генеральная Ассамблея признала обоснованность борьбы колониальных народов против колониального господства в осуществлении их права на самоопределение и независимость и предложила всем государствам оказывать материальную и моральную поддержку национально-освободительным движениям на колониальных территориях.

Положение о самоопределении было решено включить в пакт 1966 г. о правах человека, который вначале рассматривался как единый документ, на том основании, что:

• оно «является источником или непременным условием других прав человека, так как не может быть подлинного осуществления индивидуальных прав без осуществления права на самоопределение»;

• при составлении Пакта должны быть предусмотрены осуществление и защита принципов и целей Устава, в том числе принципа равноправия и самоопределения народов;

• ряд положений Всеобщей декларации прав человека непосредственно связан с правом на самоопределение;

• если это право не включить в Пакт, он будет неполным и недейственным166.

Тункин в 1970 г. также отметил, что если в 1919 г. целых 64% населения планеты жило в колониях и полуколониях, то в начале 1969 г. в колониях оставался только 1% человечества. Именно на этом основании оба международных пакта имеют общую статью 1 о международном признании права народов на самоопределение. Это было выдающимся достижением СССР и его союзников в деколонизированном мире167.

НАЦИОНАЛЬНО-ОСВОБОДИТЕЛЬНЫЕ ДВИЖЕНИЯ

Успех СССР и его союзников в 1960‐х оказался судьбоносным для юридического и политического процесса деколонизации. Последующие резолюции Генеральной Ассамблеи ООН гарантировали, что так называемые «национально-освободительные движения»168 будут признаваться «единственными законными представителями» соответствующих народов. Иными словами, экстерриториальные общественные и политические организации фактически были приравнены к суверенным субъектам международного права. Примерами могут служить Организация освобождения Палестины (ООП), Организация народов Юго-Западной Африки (СВАПО), Африканский национальный конгресс (АНК) и Панафриканский конгресс (ПАК). В 1973 г. ООН объявила о признании СВАПО «единственным подлинным представителем народа Намибии». А в 1974 г. Организация освобождения Палестины была признана большинством государств – членов ООН в качестве законного представителя палестинцев, с соответствующим статусом в ООН.

Встречаются авторы, вроде Кристофера Куэйе, которые игнорируют роль СССР в продвижении юридического оформления права на самоопределение или поддержке национально-освободительных движений169. Но вот Галия Голан, хотя, по-видимому, и не представляла значение международного права, писала в контексте национально-освободительных движений, что «Советы предпочитали термин „самоопределение“ [вместо „независимости“] в качестве общей, всеохватывающей цели»170. Ее книга позволяет обратить внимание на огромные ресурсы, вложенные СССР в поддержку всевозможных национально-освободительных движений в третьем мире. В составленных ею таблицах представлены 43 движения в 26 странах и 13 инструментов «советской деятельности»171. Роджер Канет отметил, что «советская торговля с развивающимися странами выросла более чем в одиннадцать раз с 1955 г. до 1970 г.». В 1970 г. она увеличилась еще на 15,7%172. Кроме того, Бхабани Сен Гупта указал, что, «культивируя дружественные жизнеспособные силы, Советский Союз настойчиво пытался удовлетворить некоторые видимые потребности властных элит стран третьего мира. В Южной Азии он выступил в поддержку программ индустриализации в Индии, для которых индийцы не могли получить ресурсы ни внутри страны, ни от западных стран…»173.

Я бы возразил этим авторам, что вовсе не в результате советской пропаганды, а по логике нового международного права, развитой усилиями СССР и его союзников, народ, имеющий право на самоопределение и сталкивающийся с агрессивными попытками отрицать это право, получил право на самозащиту по статье 51 Устава и должен был во всех отношениях считаться субъектом международного права. Так, Португалия в то время вела войну против народов Анголы и Мозамбика; эти народы были поэтому жертвами агрессии и пользовались правом на самозащиту, а третьи государства обладали правом и долгом прийти им на помощь174. Г. И. Тункин годом ранее в более официальной статье, защищая спорное понятие «пролетарского интернационализма», также связал «борьбу за мир во всем мире и безопасность» с «борьбой за свободу и независимость народов», сославшись именно на Резолюцию 1514 (XV)175.

ВЬЕТНАМ И «ПРАЖСКАЯ ВЕСНА»: ДАЛЬНЕЙШИЕ ПРОТИВОРЕЧИЯ В САМООПРЕДЕЛЕНИИ

1968‐й был не только годом советского вторжения в Чехословакию, но также и решающим моментом в войне США во Вьетнаме. Вторжение в Чехословакию велось на фоне становления нового «социалистического международного права», с новым подходом к традиционному понятию суверенитета. Г. И. Тункин опубликовал переработанное второе издание своего учебника по международному праву176. По его словам, комментаторам в Соединенных Штатах казалось, что новая советская позиция может быть возведена к выводу Пашуканиса 1920‐х, что Советский Союз может использовать и действительно использует общепринятые нормы внутреннего и международного права как в управлении государственными делами, так и осуществляя взаимодействие с иностранными государствами. Посредством этой практики она придала буржуазным нормам новое социалистическое содержание177.

Комментируя чехословацкие события, Тункин заявил, что они были логическим выражением концепции, уже хорошо разработанной и опробованной в Венгрии в 1956 г. Это была форма законного предотвращения вторжения влияний капитализма на социалистическое государство178. Международно-правовая база обеспечивалась анализом концепции суверенитета. Тункин заявил, что как общее, так и социалистическое международное право уважает концепцию «суверенитета», но заключил, что уважение это не совпадает в двух системах179. Социалистические государства будут продолжать настаивать на уважении этого принципа в том виде, в каком он был разработан в общем международном праве, когда речь идет об отношениях между ними и капиталистическими государствами, чтобы препятствовать капиталистическим государствам вмешиваться во внутренние дела социалистических государств, но, когда речь идет о взаимодействии социалистических государств, концепция суверенитета развивается в концептуальных рамках «пролетарского интернационализма». Его переводчик, Уильям Батлер, сделал такой комментарий: «Советское вторжение в Чехословакию явно было трудным моментом для его подхода к международному праву, и кажется, справедливо или нет, что он относился к „социалистическому международному праву“ менее чем восторженно»180.

Аргументы Тункина следует противопоставить тому, что смог написать в том же году американский ученый Алвин Фриман:

В годы после Второй мировой войны проявился повышенный интерес к тому, в какой степени советская теория и практика могли повлиять на развитие права наций. Этого и следовало ожидать ввиду положения и силы, которые СССР получил в мировом сообществе181.

Фриман осудил то, что он считал «политической догмой, облаченной в фальшивое юридическое убранство», а именно официальную советскую доктрину «мирного сосуществования». Он сослался, как и многие американские ученые того периода и как президент Кеннеди в своих выступлениях после инаугурации, на якобы существовавшее обращение Хрущева к партийной аудитории 6 января 1961 г.182 Тот утверждал, что «имеет место величайший подъем антиимпериалистических, национально-освободительных революций»183, и оговаривал, что «коммунисты целиком и полностью поддерживают такие справедливые войны и идут в первых рядах народов, ведущих освободительную борьбу»184.

Воздействие слов Хрущева чувствовалось в самих США и в их последующей политике:

Речь, опубликованная в советской прессе всего за два дня до того, как новоизбранный президент Джон Кеннеди принес присягу, оказала глубокое впечатление на новую администрацию, которая расценила ее как предзнаменование грядущих войн. Кеннеди и его советники пришли к выводу, что холодная война вступает в новую фазу, которая будет проходить в «третьем мире» и характеризоваться партизанскими войнами. Соответственно, они стремились повысить способность страны вести борьбу с повстанцами, значительно увеличив численность армейского спецназа, «зеленых беретов». Перед убийством в Далласе в 1963 г. Кеннеди отправил более 16 000 из них в Южный Вьетнам для участия именно в таком конфликте. Война за «третий мир» и новая фаза холодной войны начались всерьез185.

Эта речь вполне может быть недостоверной; у меня не получилось найти точную ссылку. Но есть все основания полагать, что ее воздействие было именно таким, как описано. Она подействовала и на исследователей также. С точки зрения Фримана, в то время как в 1968 г. возможно было договориться о взаимоприемлемых принципах, прогресс в международном праве был невозможен до тех пор, пока «Советский Союз не будет готов отказаться от своей мессианской, навязчивой поддержки доктрины мировой революции»186. Фриман, конечно, писал в разгар Вьетнамской войны: он выражает возмущение тем, что срежиссированная СССР блокировка общественного мнения «фактически наложила вето на применение Соединенными Штатами слезоточивого газа в случаях, когда это было в интересах гуманного обращения с гражданским населением»187.

Ведущие советские ученые в конечном счете должны были отказаться как от позитивизма, так и от революционной составляющей самоопределения. Блищенко, писавший в 1991 г., незадолго до распада СССР, и использовавший новый язык «перестройки», «общечеловеческих ценностей» и «общего европейского дома», также предлагал «пересмотреть принятую нами периодизацию современной истории международного права и вести отсчет его становления не с Октября 1917 г., как это было ранее, а с Французской буржуазной революции, впервые выдвинувшей такие общепризнанные нормы и принципы международного права, как право народов на самоопределение, права человека, территориальное разграничение»188.

Однако принцип, а затем право самоопределения играли, на мой взгляд, гораздо более значительную роль, как в своем практическом влиянии на международный порядок, так и в качестве «отвратительного Другого» советского позитивизма в международном праве.

Мьевиль совершенно упускает из виду этот парадоксальный, диалектический аспект советского международного права. И таким образом, надо сказать, он занимает свое место в сложившейся традиции критики «социалистического права». Мне кажется, что требуется радикальная переработка вклада Пашуканиса, чтобы удовлетворительно объяснить роль права в мире, в котором капитализм – как он и должен, и как это предсказывал Маркс – распространился повсеместно. Турбулентность росла пропорционально взаимозависимости. Иракская авантюра – убедительный пример не всемогущества американской власти, а ее радикальной ограниченности и неукротимости человеческого духа.

Что Мьевиль вполне правильно берет у Пашуканиса – это то, что он называет «материализмом», то есть признание решающего значения экономических и политических исследований для анализа развития права, при котором сохраняется память о реальном существовании права и его относительной автономии как постоянного, но бесконечно изменяющегося аспекта человеческого существования – подобно религии, с которой как человеческим конструктом у него так много общего.

Право народов на самоопределение в международном праве получило статус права в контексте деколонизации и – совершенно парадоксальной и лицемерной – советской поддержки как принципа, так и национально-освободительных движений. Это закон, настоящий столп международного верховенства права.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ – И ДРУГОЙ ВЗГЛЯД

Здесь я хотел бы предложить альтернативное прочтение безжалостно пессимистической трактовки Чайна Мьевилем послевоенных движений за деколонизацию и «права народов», особенно право на самоопределение и право на развитие – Новый международный экономический порядок, о котором он упоминает мимоходом.

Здесь можно привести по-настоящему диалектический довод. Нет никаких сомнений в том, что движениям за колониальную свободу и деколонизацию, как было показано выше, решительно противостояли все империалистические державы. В каждом случае – Франция во Вьетнаме и Алжире, Британия в Кении и Малайзии, США доныне в Пуэрто-Рико, Португалия в Мозамбике и Анголе, южноафриканский и израильский опыт – реакция империализма была свирепой и кровавой. Недостаточно отметить, что некоторые из них сами стали мелкими империализмами или во многом просто служили интересам бывшей колониальной державы.

Для меня жизненно важно отметить, что требование самоопределения стало жизненно важной частью внешней легитимации и идеологического самоутверждения этих движений. Парадоксальным – и диалектическим – образом СССР, несмотря на абсолютно неестественное искажение его подхода к международному праву, как это можно видеть у Вышинского189 и Тункина190, столкнулся с необходимостью оказывать весьма значительную материальную поддержку борьбе за самоопределение, несмотря на то что это было не только чрезвычайно дорого, но и часто противоречило его собственным геополитическим интересам. Я говорю о диалектичности в следующем смысле: содержание предлагаемой нормы часто вступало в резкий конфликт с ее правовой формой, и при этом содержание наполнялось новым значением, со временем трансформируя и форму.

В каждом случае процесс был не идеальным – это не было работой профессоров, – но вполне материальным. Это то, что Патрисия Уильямс в «Алхимии расы и прав» называет ниспровержением и присвоением буржуазных правовых норм – действием алхимии191. Таким образом, сама Организация Объединенных Наций была преобразована, но не в отношении эффективности или абсолютной независимости, а в отношении уникальной возможности, которую она дает менее могущественным государствам – и международному гражданскому обществу – собираться и говорить.