Читать книгу Московские будни, или Город, которого нет - Бобби Милл - Страница 14

* * *

Узенькая заасфальтированная тропка, на которой едва ли разойдутся двое, стелилась вдоль горделиво расправивших свои плечи после бесконечной зимы берез и дубов. Рощица эта между станцией и домом всегда представлялась Роме неким подобием мостика между двух его миров, корпоративным и домашним, по сути, синтезировавшимся единым организмом в виде какой-то мерзкой гидры с двумя огнедышащими головами. Везде надо было играть по правилам, играть разученные роли-архетипы, которые вовсе и не отражали его истинной сути, но отчего-то из всего обширного спектра возможностей он вновь и вновь выбирал именно их, будто они стали для него чем-то большим, чем просто социальные маски… Может, это и правда был он? Может, он просто был такой?

Электричка давала ему уникальную возможность для эксперимента, вот он уверенно заходит, садится колоритной фигурой, широко расставив ноги, подражая ему, аккуратно скользит взглядом по остальным пассажиром, интересно, они купились или нет? Хоп – и кто-то ловит его взгляд, он никогда не умел выдерживать это испытание, он всегда знал, глаза не умеют хранить секреты. Колени сами, будто от отчаянья, склоняются друг к другу, разочарованно опускаются плечи – и рослый господин на глазах превращается в сутулого дылду. Ты жалок, ты просто жалок…

Играть по правилам – играть по правилам, он много думал об этом в последнее время, и, хотя на поезде он ездил всего две остановки, Рома часто проецировал ситуацию из фильма на себя: подсядь к нему эта незнакомка, что бы выбрал он? Играть по правилам, подчиняясь трусости и архетипическому мышлению, или играть по-крупному, рискуя всем и ничего не боясь? Он, конечно, знал, что вопрос был бессмысленным, ибо даже после того, как правила отхаркнули ему в лицо мерзкой желтой мокротой, он бы сам никогда не пошел ва-банк. Раб архетипа, раб китча, раб шаблонов.

Но в этой аллейке он не был артистом; будто в мыльном пузыре, окутанном плацентой, здесь он был просто телом с душой, без прошлого, без будущего, очарованным этим мгновением, дарующим ему самую главную, но недостающую в его жизни возможность – возможность просто быть самим собой, ибо, едва выйдя на Плетеную улицу или лишь занеся одну ногу, чтобы войти в электричку, собой он уже быть переставал, он становился сыном, человеком-который-живет-с-родителями, потным пассажиром (а он всегда потел), который ерзает, типом, что переборщил с дезодорантом, невеждой, что не уступил старушке место, ибо прикорнул, водителем погрузчика… и еще Ббог знает кем, но только не Ромой, а кто он был вне этих ролей – знала лишь одна его спасительная аллейка.

Березы, дубы и заметные проплешины с правой стороны, сквозь которые виднелось поле… Скоро все это будет обкатано, объезжено, высотки разрастутся – дай им только волю – как грибы после дождя, жалкие клетушки которых будут охотно заселены сотнями тысяч россиян, стекающихся в Новую Москву в поисках лучшей доли, а за ними потянутся и безвкусные торговые центры, в которых днем, дабы скоротать время, уныло слонялись выходцы из Таджикистана. Но до этого еще годок-другой, а пока выбегай и лети себе продуваемый ветром, Рома, Саша, Петя, да зовись ты, как душе угодно, ни аллее, ни полю, ни Богу – никому это не важно.

Мальчишкой он любил назначать свидания матушке-природе, она была его самой вожделенной красоткой. Летом, часов в восемь вечера, когда уже медленно начинало садиться солнце и потихоньку спадал дневной зной, он прибегал на смотровое поле (Побегу по мягкой стежке // На приволь зеленых лех), ложился на траву: голова на стоге сена, ноги согнуты в коленях, одна висит на другой – и любовался цветами заката – оранжевый, красный, фиолетовый – провожая очередной день своей жизни, и казалось ему, будто время, часы, годы, старость – все это создано человеком, не природой, и, раз никто не видел времени, значит, его, возможно, и нет, и лежи он здесь хоть целую вечность, никогда не повзрослеет.