Читать книгу Восточный вал - Богдан Сушинский - Страница 13

Поляк хотел сказать еще что-то но, оглянувшись, умолк и склонил голову, делая вид, что очень занят поведением поплавка. Отшельник тоже оглянулся и увидел, что из-за угла охотничьего домика появляется барон фон Штубер. За ним, как всегда, в ипостаси верного телохранителя и адъютанта, следовал Вечный Фельдфебель Зебольд.

– Позже ты поймешь, – едва слышно проговорил Лодочник, – как это важно, что в этом подземелье ты не сам по себе, что за тобой кто-то стоит, что о тебе знают не только там, наверху, но и за рубежом. Так что держись, Отшельник!

– И ты, Лодочник…

– Германцы приближаются, поднимись. И барона этого не дразни. Он хоть и с большой придурью, но есть в нем что-то общечеловеческое. Как ни странно, такое случается даже у эсэсовцев. Хоть и очень редко.

– Штурмманн не слишком притеснял свободу вашей творческой фантазии, Мастер? – любезно поинтересовался гауптштурмфюрер.

– Не слишком. Но часовым был очень бдительным.

Штубер не обратил внимания на то, как смутился ефрейтор, поняв, что Отшельник явно подтрунивает над ним.

– Грех унижать мастера, штурмманн Зигерт, – назидательно произнес он. – Непростительный грех. Тем более – иконописца.

– Не посмел бы делать этого, – клятвенно заверил штурмманн. – Тем более что он любовался озером с таким благоговением, словно сидел на берегу библейского Йордана.

– Ему так велено свыше, – еще назидательнее молвил Штубер, приближаясь вместе с охранником к Оресту. – И познать то, что он видел, сидя на берегу озерца, проникнуться той красотой, какую внутренним взором созерцал он, – нам не дано. Я прав, Отшельник?

– Как всегда, господин барон, – сдержанно ответил Орест, неохотно расставаясь с теплым телом валуна.

Раньше Отшельник частенько игнорировал вопросы Штубера, но в последнее время понял, что в его интересах не только отвечать на них, но и поддерживать светские беседы. Теперь же он помнил еще и задание майора Чеславского. В конце концов, барон был не самым жестоким извергом, из тех, которых ему как пленнику приходилось встречать. К тому же с недавних пор Штубер стал интересовать его и как личность.

– Наш партизанствующий германо-поляк, – стеком указал Штубер на Кароля, – не пытался соблазнить вас побегом их этого острова Святой Елены?

– Не пытался. К тому же он поляк, а мы, украинцы, с поляками не очень дружим.

– Не верю, но смирюсь, – рассмеялся фон Штубер.

– Еще со времен Богдана Хмельницкого не очень дружим, – напомнил ему Отшельник, зная, что Штубер не поленился ознакомиться с историей Украины, и даже неплохо научился понимать украинский язык.

– Как поляк-католик, – вмешался в их разговор Кароль, – я ненавижу этого, – кивнул в сторону Ореста, – православного, а как германец – не доверяю этому украинцу.

– Тоже не верю, но тоже смирюсь, – все с той же высокомерной ухмылкой произнес гауптштурмфюрер. – И запомните, Отшельник, как пленный вы можете попытаться сбежать с этого острова, из «Регенвурмлагеря», но как скульптор, как творец, бежать от своей судьбы вы не можете, не имеете высшего, Господнего, на то права. А ваша судьба творца обрекает вас на свершение того, что вам предначертано.

– С каких это пор вы стали чувствовать себя посредником между творцом и Всевышним? – не удержался Орест.

– Вы опять ничего не поняли, Отшельник. Это не я являюсь посредником между вами и Всевышним, это Всевышний безуспешно пытается быть посредником между мною, гауптштурмфюрером СС, и вами, все еще не повешенным партизаном. Причем не повешенным исключительно по моей прихоти. Не Всевышнего, заметьте, господин Гордаш, прихоти, а моей.

Орест боковым зрением посмотрел на Чеславского и вежливо улыбнулся.

– Доля истины в ваших словах есть, господин барон.

– По этой же прихоти я хоть сейчас могу сначала повесить вас, затем утопить, а затем… без суда и следствия расстрелять. И я хочу видеть, каково будет вашему Господу в качестве посредника между вами и мной, палачом и творцом.

Орест хотел что-то сказать в ответ, однако поляк-перевозчик благоразумно упредил его:

– Не смейте перечить, Отшельник, капитан прав.

– Неужели? – недовольно проворчал Гордаш.

– Во всех отношениях прав, поскольку слишком уж трагически они не совпадают – заповеди Святого Писания и заповеди войны.

– Как-как вы сказали?! – подался Штубер к Каролю, на ходу выхватывая из бокового кармана записную книжку.

Лодочник вопросительно взглянул на Ореста.

– Барон записывает такие мысли, кем и когда бы они ни были высказаны. Особенно если их выкрикивают на эшафоте.

Лодочник медленно повторил ранее сказанное и при этом подобострастно улыбнулся гауптштурмфюреру, пряча за этой улыбкой память мести.

– … А что касается спора между палачом и творцом, – вновь обратился Штубер к Отшельнику, – то единственным судьей нам обоим станет мой Вечный Фельдфебель Зебольд. – Потому что вечными в этом мире являются только две сущности: Всевышний – на небе и фельдфебель – на земле. Я не прав, Зебольд? Нет, хотя бы вы скажите: я не прав?!

– Вы не правы только тогда, когда не прав сам Всевышний, – не задумываясь, изрек Зебольд, и становилось понятно, почему и за что именно Штубер, этот любитель армейско-фронтовых драм, так уважал своего Вечного Фельдфебеля.

– Вы слышали, Отшельник? Вот она, истина, которая способна открыться нам только в устах Зебольда, только в устах самого Вечного Фельдфебеля. К слову, а почему это вы вдруг стали обращаться ко мне, используя мой баронский титул? Вы замечали когда-нибудь раньше, чтобы этот маловоспитанный, но талантливый славянин проявлял уважение к германским аристократическим титулам?

– Никогда. Для этого он слишком плохо воспитан.

– А вот вам и первый прокол! – вдруг язвительно заметил майор Чеславский. – А господин гауптштурмфюрер как настоящий разведчик заметил даже такую деталь.

– Одного не пойму, почему вас это заинтриговало? – обратился Штубер к перевозчику.

– Потому что он попытался поговорить со мной, но обратился не по форме, и как всякий уважающий себя германец я вынужден был внушить это недочеловеку, что воспитанные люди обращаются, употребляя слова «герр», «пан», «барон»… Так что первые плоды воспитания налицо.

– Почему же вы, Зебольд, до сих пор не предприняли ни одной попытки заняться воспитанием господина Отшельника?

– Не представилось случая, господин гауптштурмфюрер. Но ведь и вы тоже, насколько мне помнится…

Штубер попробовал каблуком сапога, насколько прочно сидит в земле валун, похлестывая стеком по голенищу сапога, осмотрел окрестности острова…

– Я не в счет, мой Вечный Фельдфебель.

– Учту: вы не в счет, – поспешил ретироваться Зебольд.

– Потому и не в счет, что, слишком уважая в этом человеке талант древесных дел мастера, готов прощать ему все, что угодно. Любые его проколы, – многозначительно и, как показалось Отшельнику, с явной подозрительностью, посмотрел он на Чеславского.

…И все же, было, было в этом человеке что-то такое, что казалось иконописцу и скульптору Гордашу родственным ему самому. Прежде всего, Отшельник признавал, что барон тоже является Мастером. Правда, в совершенно ином ремесле, но тем не менее…